Церковнославянский язык - краткая характеристика. Размышление над церковнославянским языком

Что входит в пределы родного языка? Когда малоизвестная или совсем неведомая речь становится вразумительной? Несомненно, с самых ранних лет, когда чистым сердцем ребенок внимает и высокой премудрости Божией, усваивает богатую русскую литературу, насыщается многосторонним живым общением. Душа, прикрепленная прежде всего к Божественным глаголам, восприявшая учение Христа, крепка в вере и самоотверженна в любви.

В православной России кто бы дерзнул внушать детям, сказать взрослым, что язык Церкви им не родной? А целому народу, который веками владеет книжным знанием, поколения которого осваивали родную речь по церковнославянской грамоте, это внушили и память отбили. И стали люди что Иваны, родства не помнящие, как говорится, «и то не помню, как крестился; а как родился, совсем забыл». Рассеялись по городам и дебрям заблуждений во имя ложного знания и науки, отделились от Церкви.

Но все в Мире творится не нашим умом, а Божьим судом и милостию. "Так, возвращается и к нам разум, и мы мало-помалу собираемся в Отчий дом, где с трудом внимаем языку священных книг. При самом близком, кровном родстве он кажется многим еще непонятным. На этом роскошном словесном древе мы оказались ветвью усыхающей, потому как, рожденные в единой нации, знакомы только с наиболее распространенной литературной формой русского национального языка. А ведь и по времени, и по важности своего существования она вторична. Вместе с «дивным языком Церкви, живым и отрешенным от жизни земной», увенчан наш язык самодержавной короной, как двуглавый Российский орел.

В древней Византии воплощал он союз Церкви и государства в общем национальном теле. У нас он олицетворяет и словесное единство; строго смотрит одна глава на запад, не пропуская ни малейшей дельной мысли, отверстым клювом глаголет она обыденным российским языком, вступая в нелегкий разговор с коварным соседом; другая глава зрит на восток - во Святую землю, изрекает она священные слова Божественной молитвы на церковнославянском языке, беседует с Богом. Две главы, а сердце одно, и в нем св. Георгий, поражающий змия. Две книжных стихии, а язык един - русский, литературный, национальный.

В орлиных когтях вся историческая география: скипетр града св. Петра и Московская держава, итальянская красота и немецкая польза отлились в камне, свободно передаются они при желании в стихотворном, академическом и армейско-государственном слоге; возносит православный народ свои молитвы Всевышнему и в Тобольске, и в Иркутске, и во Владивостоке; служит Богу по-церковнославянски, а властям по-русски. Народ един и язык един, а слова находит разные: одни для Царя Небесного, другие - для тех, кто держит земные бразды правления.

«Веками душа народная настроилась, приспособилась к живому восприятию христианского учения - именно в форме славянской речи, к простому и величавому течению её, к её мелодии... Исторически выработалось так, что сила мысли и чувства стоять в связи с силою славянской речи».

Не нам ли внять ныне, собравшись с волею, доброму совету еще одного русского учителя:
«Кто бы ты ни был, молю тебя: изучай дорогой для нас славянский язык и читай божественные книги, на нем написанные; черпай из этого богатого источника силу жизни и духа; украшай высокими речениями его свою русскую речь, - великую, прекрасную и по своей природе; помни, что и великие художники русского слова не чуждались этого источника и, заимствуя из него, сообщали произведениям своим величавую простоту слога и высокую образность; следуй же их примеру, и знай, что ни один в мире язык не имеет таких преимуществ какие имеет наш родной русский язык, благодаря его общению с высоким и торжественным славянским языком» .

И чем разумнее открыт будет наш разум словам Истины, тем большее дано будет разумение. И наука, и образованность, и знания жизни - эти средства духовной милости - процветают и славятся, если не отделяются от молитвы, братолюбия и трезвенного целомудрия, без которых для них нет ни произрастания, ни жизни.

Посредством церковного слога славяне восприяли благодать, Божественное слово. В первых стихах Евангелия от Иоанна, а именно с его перевода началась славянская письменность, простое слово сразу приобрело глубочайшие смыслы (Откровение Бога Живого и Его замысла, закон и правило жизни, действенная сила и свет откровения о смысле вещей и событий, обетование, возвещение будущего; превечность Бога-Слова - второго Лица Святой Троицы, Его Божественная сущность, подобие (равенство) Богу, всемогущество Творца, воплощение Бога-Слова - свет Миру и спасение, окончательная победа).

( Ин. I, 1-5)

Никогда русское наречие не расторгало связи с церковнославянским: каждое исполняло свое служение, совместно же они создавали полноту отечественного языка, необходимую объемность картины бытия, цельность мировосприятия, которая всегда отличала православное сознание от европейского рассудка: как от протестантского аналитизма и обмирщенности, так и от католической «псевдосакральной» (латинско-национальной) раздвоенности.

Ныне нарушена гармония трех основ, на которых покоилось русское речевое процветание: церковного языка, языка русской классической литературы и народных говоров. Последние, хранившие родниковое слово, были скомпрометированы как неграмотная речь, насильственно искоренялись и бытуют в виде убогого просторечия. Разговорный язык, лишенный животворной национальной основы, потопляемый в грязной и беспринципной игре смыслов и форм, становится сосудом и проводником пагубных идей.

Не поддержанная государством классическая литература потеснена дурными, наспех сделанными переводами западных бестселлеров, интерес к ней заглушается агрессивной масскультурой. А ведь именно русская литература, возросшая в лоне церковнославянского языка, раскрыла христианские идеалы всему миру и вошла в духовную силу русского народа.
Благоговейный церковный язык, звучавший и в церкви, и на молитве, при чтении Псалтири, житий в малом семейном соборе, претерпел жесточайшие гонения и пока не возвращен народу в прежнем величии своей святой буквы. Народ теряет бодрость, перестает владеть «силой гласа», т. е. смыслом евангельского слова, становясь чужестранцем в своей отчине (1 Кор. XIV, 11).

Наши предки воспринимали книжное учение как богопознание. В одной старинной грамматике в наставлении любомудрому читателю сказано, что трудно разуметь Священное Писание без "осмночастного чинорасположения" (восьми частей речи), которое помогает "в разглагольствиях же безпогрешно глаголати и рассуждати", а незнающие о вере погрешают, "впадающе в свое суемудреное мнение".

Со времени крещения Руси церковнославянский язык прошел несколько этапов развития. Современные нормы установились во 2-й половине XVII века, после большой книжной «справы».

Знаменитая "Грамматики словенския правильная синтагма" ученого монаха Мелетия Смотрицкого, впервые изданная в 1619 году, стала подлинным светильником православной грамотности. Именно с ней пришел в Москву Михайло Ломоносов, который процветание отечественной словесности видел в единстве всех трех стилей языка: высокого, среднего и низкого. Краткое описание их он дал в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке», где отметил, что высокий стиль основан на «славенском языке». Известные слова ученого о «российском» языке, который он сравнивал с беспредельностью моря и подчеркивал в нем такие преимущества и достоинства других, как великолепие испанского, крепость немецкого, афористичность латинского, «тончайшия философския воображения и рассуждения» греческого, относятся более всего к языку церковнославянскому.

М. В. Ломоносов объясняет цельность русского народа единством православной веры, богослужебного языка и единым государем, тогда как в странах, разрозненных религиозно и государственно-политически, например, в католическо-лютеранской Германии, разделяется и язык. Эта мысль заложена в знаменитом высказывании, которое вне приведенного ниже контекста воспринимается неточно: «Народ российской, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например, в Германии, баварской крестьянин мало разумеет мекленбургского или брандербургского швабского, хотя все того же немецкаго народа» .

Ученый называл наш язык славянорусским, или славянороссийским, или российским, видя в нем единство разновидностей: церковнославянской, легшей в основу письменной формы; и русской, придающей ему необычайную живость и душевность.

Сейчас мы привыкли к сочетанию русский литературный язык и как к предмету изучения, и как к предмету преподавания. Кроме того, прилагательное русский определяет государство, нацию, народ. В узком понимании русский народный язык по происхождению восточнославянский и обычно исследуется в отрыве от языка Церкви. Русский национальный (литературный) язык в широком плане унаследовал общеславянское достояние, освоил (т. е. сделал своим) сокровищницу церковнославянской грамоты как кровнородственное общеязыковое целое, лишь по происхождению южнославянское. Такое усвоение невозможно сопоставить с заимствованием отдельных тюркских, латинских, немецких, французских, английских слов.

В течение всего XIX века радением педагогов - священников, учителей, ученых - составлено огромное количество азбук, букварей, грамматик, хрестоматий, словарей церковнославянского языка. Некоторые из них выдержали десятки изданий: «Азбука и уроки чтения, русского и церковнославянского» Н. Ф. Бунакова (100 изд.), «Русская хрестоматия» П. И. Барышникова (17 изд.), «Букварь для совместного обучения» Д. И. Тихомирова и Е. Н. Тихомировой (161 изд.), «Элементарный учебник церковнославянского языка» А. М. Гусева (24 изд.), «Руководство к обучению церковнославянскому чтению» С. Ф. Грушевского (34 изд.), «Обуяете церковно-славянской грамоте в церковно-приходской школ» Н. Ильминского (12 изд.), «Русско-славянский букварь» Т. Г. Лубенца (19 изд.), «Словарик не совсем понятных слов, встречающихся в Четвероевангелиях...» (33 изд.) и многие-многие другие.

Учебники печатались не только в столичных городах, но и по всей необъятной России, даже за ее пределами. Составлялись они для гимназий, коммерческих училищ, семинарий, приходских школ, для детей и взрослых. И азбуки, и грамматики были частью образовательной программы. Возрождение и изучение церковнославянского языка и его непосредственное вхождение в широкие круги русского народа (духовенства, учителей и учащихся и, отчасти, русской интеллигенции), создание в конце XIX - начале XX века по всей России церковно-приходских школ неразрывно связано с именами Константина Петровича Победоносцева и народного учителя Сергея Александровича Рачинского.

Преподавание церковнославянского языка стало краеугольным камнем обучения, открывая неисчерпаемые богатства православного богослужебного круга и давая возможность приобщиться к высочайшим достижениям духа и формам искусства: иконописи, церковному чтению и пению. Оно позволило наполнить содержанием духовные и интеллектуальные запросы русского общества, защитить его от эрзац-культуры Запада.

По инициативе К. П. Победоносцева и на основании опыта С. А. Рачинского (в его школе в имении Татево Бельского уезда Смоленской губернии) была учреждена Комиссия при Св. Синоде, выработавшая в 1882-1884 годах Высочайше утвержденное императором Александром III «ПРАВИЛО о церковно-приходских школах», что, по сути, означало государственную программу их развития и изучения церковнославянского языка. Наряду с государством ее осуществляли Церковь и частные благотворители.

И школы пошли в рост. Если в первый год на их содержание могли выделить 55 000 рублей, то через 10 лет расходы составили 18 миллионов, а общее число школ достигло 45 000. Они появлялись не только в центральной России, но и в Поволжье, Сибири, Средней Азии. Почти при всех духовных семинариях были открыты так называемые «образцовые школы».
Восстановление почитания св. равноапостольных Кирилла и Мефодия - славянских просветителей и учителей, братское чувство единения со славянскими народами в Балканских освободительных войнах и, наконец, торжество 900-летия крещения Руси (1888 г.) с введением новых программ по азбуке и церковнославянскому языку стало возможным благодаря усилиям двух замечательных русских людей, при поддержке и участии императора Александра III, а затем Николая II. Такова была ответная реакция на революцию. Эти труды в области духовной культуры дали целый пласт русской интеллигенции, воспитали миллионы русских людей, выстоявших и сохранивших веру в мрачные годы безбожия.

Много утрачено... Утрачено умение молиться, понимать службу, икону, сам церковный язык. Учителям неоткуда взяться.

В наше время можно назвать только несколько новых изданий, служащих для народного самообразования: «Грамматика церковно-славянского языка» иеромонаха Алипия (Гамановича), «Грамматика церковнославянского языка: Конспект и упражнения» иеромонаха Андрея, «Церковно-славянский язык» А. А. Плетневой и А. Г. Кравецкого (М.: Просвещение, 1996). Следует отметить и появившиеся в начале 1990-х годов первые публикации уроков церковнославянского языка в журналах «Литературная учеба», «Славяноведение» и «Русская словесность». Наверняка обзор этот далеко не полон, так как сведения о подобного рода изданиях не систематизированы и опыт преподавания не изучен. К сожалению, описание грамматики везде дается вне связи с прочими стилями отечественного языка.

В новой книге предпринята попытка в какой-то мере отразить ту картину, которую представляло православное сознание, и очертить разоренное языковое пространство с главенствующей ролью церковнославянского языка.

Выделенные М. В. Ломоносовым высокий, средний и низкий стили в преображенном виде сохраняются и поныне как «церковнославянский язык», «книжный язык» (нормативный) и «разговорная речь». Потому-то, кроме канонических книг, сюда привлечены памятник^ древнерусской литературы, факты и примеры современного литературного языка, диалекты, образцы поэтической речи.

Не дерзнув проводить последовательно исторический принцип, составители между тем привлекают краткие исторические сведения, имеющие объяснительную силу. На этом же основании применительно к «церковнославянскому языку» и русским древностям используется церковный шрифт, для авторского текста и примеров художественной литературы - гражданский шрифт с двумя типами правописания: старым и новым (соответственно орфографическим правилам времени создания произведения).

«Ученье - свет, а неученье - тьма», - в этой русской пословице, помимо житейской, заключена и Божественная мудрость. С постижением языка мы обновляемся духовно. Велики трудности, но велико и воздаяние.

Каждый язык, существующий на Земле, –это бесценный дар Божий, данный, чтобы славить Творца вселенной.

Псалмопевец Давид восклицает: «Всякое дыхание да хвалит Господа»,-призывает все природные явления и все народы молитвенно предстоять пред Господом.

Языки даны человечеству для святой цели. Особое значение имеют те из них, с помощью которых были просвещены светом Христовой истины многочисленные народы. К числу таких судьбоносных языков принадлежит Церковнославянский язык (ЦСЯ), объединяющий молитвенно православные народы России и Сербии, Украины и Болгарии, Беларуси и Македонии.

ЦСЯ создавался святыми равноапостольными Мефодием и Кириллом, учителями славенскими, прежде всего как язык общения с Богом, как язык величественного богослужения и богословской литературы. В этом своем качестве он пережил 1000-летнюю историю и сохраняется по сей день. Кроме этого ЦСЯ вплоть до XVIII века оставался языком науки, светской литературы, а зачастую и юридической письменности. Пришедший на Русь с христианизацией, богослужебный язык стал языком высокой книжности, приобрел авторитет и престиж, включив в сферу своего влияния нарождавшуюся древнерусскую и балканские национальные культуры.

На протяжении многих веков любой грамотный человек в России или в Балканских странах свободно владел ЦСЯ, как отмечал это автор русской грамматики, изданной в 1696 г. в Оксфорде, Г.Лудольф: «Русские говорят по-русски, а пишут по-славянски. Для русского же знание славянского языка необходимо потому, что не только Св. Библия и остальные книги существуют только на славянском языке, но невозможно ни писать, ни рассуждать по каким-нибудь вопросам науки или образования, не пользуясь славянским языком» .

Особенностью ЦСЯ в России и на Балканах, по сравнению с латынью в Западной Европе, было то, что для славян он был близкородственным, обладал способностью приспосабливаться к местным условиям и воспринимался народом как унормированный, требующий соблюдения определенных правил и предписаний литературный вариант родного языка.

Размышляя о судьбах первого литературного языка на Руси, А. С. Пушкин подчеркивал его преемственность по отношению к греческому-языку богатейшей богословской и философской традиции: «Язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность» .

Эту же особенность ЦСЯ отмечал в своих лингвистических трудах и М. В. Ломоносов: «Сие богатство больше всего приобретено купно с Греческим христианским законом, когда церковные книги переведены были с Греческого языка на Славенский для славословия Божия. Отменная красота, изобилие, важность и сила Еллинского слова как высоко почитается… Ясно сие видеть можно вникнувшим в книги церковные на Славенском языке» .

Древний церковнославянский язык не был результатом какого-либо естественного развития одного из живых славянских языков той эпохи, но стал, по Промыслу Божию, итогом творческих богословско-филологических усилий святых Солунских братьев и их учеников, в результате чего легший в основу древне-болгарский диалект был наполнен богословскими смыслами, отразил достижения книжного греческого языка в области лексики, синтаксического строя, утонченной стилистики.

Тексты древнейших славянских памятников отличает тщательная обработка, тонкое филологические чутье переводчиков, глубокое знание ими богословской и литургической терминологии, ясность в выражении мысли, дословная верность греческим оригиналам. Поистине, первыми славянскими переводчиками был проделан огромный труд, давший толчок и положивший начало чудесному распространению общего богослужебного и литературного языка православных славянских народов. IX век-Великоморавия; Х век-Болгарское царство; XI век-Киевская Русь-таковы этапы становления славянской переводческой традиции.

Со временем в этих странах наблюдается взаимовлияние богослужебного и местных разговорных языков, в результате чего древний церковнославянский язык приобретает свои региональные особенности, в первую очередь в области фонетики и лексики. Они отражаются уже в памятниках XI века, например, в широкоизвестном Остромировом Евангелии. С этого времени можно говорить о возникновении болгарской, македонской, сербской, древнерусской редакций или изводов единого ЦСЯ.

Кроме богослужебной литературы большой популярностью на Руси у образованных слоев общества пользовалась богословская литература: переводы греческих отцов Церкви (особенно святителя Иоанна Златоуста), сборники житий святых, притч, переводные исторические хроники. Они послужили образцами жанров для древнерусских литературных памятников. С XI века ЦСЯ становится также языком переводной канонической, деловой и юридической письменности: «Закона судного людем», «Мерила праведного», Устава Студийского, договоров русских князей с греками, отраженных в летописных сводах. Появлялась на ЦСЯ и литература светского содержания.

Таким образом, древний ЦСЯ обладал важным свойством литературного языка-как многофункциональностью, так как обслуживал разнообразные потребности духовной и светской культурной жизни славянских народов.

В зависимости от жанра памятников, от церковного или светского их характера ЦСЯ выступал в двух своих нормативных вариантах: более строгой или сниженной нормы. Причем в оригинальных древнерусских произведениях элементы местного восточнославянского языка отражаются в большей степени, а в списках переводных памятников переписчики весьма старательно придерживались норм книжного ЦСЯ.

До появления первых грамматик ЦСЯ единственным средством нормативного употребления слов и грамматических форм были образцовые тексты, пользовавшиеся общественным признанием и освященные традицией многовекового использования.

Причем каждый из жанров имел свой набор норм и признаков, так что в целом ЦСЯ сферой своего применения был противопоставлен неунормированному, склонному постоянно изменяться языку общения и бытовой переписки.

Теоретический интерес к ЦСЯ в Московской Руси развился в связи с работой по исправлению и унификации церковных книг, развернувшейся в начале XVI века и возглавленной святым преподобным Максимом Греком, и в последствии признававшимся авторитетом в грамматических вопросах.

Но первые печатные учебные пособия по ЦСЯ с изложением систематизированных материалов по грамматике появились в конце XVI-начале XVII столетий за пределами Московской Руси-в Западно-русских землях, где острее назрела потребность в сочинениях подобного содержания. Объясняется это острой религиозно-политической ситуацией в связи с насильственной попыткой заключения унии с Римом в православных землях Великого княжества Литовского и угрозой потери народом национального самосознания, воспитанного религией предков. В эти десятилетия в Беларуси и на Украине ЦСЯ служил знаменем борьбы за восточнославянскую духовную культуру. Необходимость защиты ее вызвала к деятельности многочисленные городские православные братства, занятые среди прочего распространением церковного образования и подготовкой наставников славяно-греческих братских училищ.

С 90-ых годов XVI века их типографии в Львове, Вильно, Киеве, Остроге, Луцке, Могилеве активно издают антиуниатскую полемическую литературу на староукраинском и старобелорусском языках и учебно-образовательную литературу на церковнославянском языке, в первую очередь грамматики и словари богослужебного славянского языка.

В Западно-русских землях одно за другим выходят печатные издания грамматического характера, начатые Львовским «Букварем» Ивана Феодорова 1584 года. Это греко-славянская грамматика «Адельфотис», изданная Львовским братством в 1591 г., «Грамматика» Лаврентия Зизания 1596 г., знаменитая грамматика Мелетия Смотрицкого 1619 г. (неоднократно переиздававшаяся в России), позже-Кременецкая 1634 и Почаевская 1773 г. грамматики.

Еще одной заботой братств было распространение переводных словарей с кратким толкованием малопонятных слов. Известны славяно-русские печатные словари Л. Зизания 1596 г. и Памвы Берынды (Киев, 1627 г., переиздание-Кутеинский монастырь, 1653 г.). О значении подобных изданий свидетельствует тот факт, что в старинных книжных описях словари и грамматики помещались сразу за церковно-богослужебными книгами.

Все восточнославянские печатные грамматики излагают материал по схемам западноевропейской лингвистической науки, построенной по античным образцам. Но заслуга наших соотечественников Л. Зизания и М. Смотрицкого состоит не только в том, что они первыми на Руси использовали греческую грамматическую теорию, но и в том, что они описали и осмыслили специфически славянские языковые явления, унифицировали написание, устранив накопившуюся за века поливариантность грамматических форм. Таким образом, они расчистили путь к назревшей книжной справе в России в XVII веке.

Грамматики, издававшиеся православными братствами, базировались на славянском языке Священного Писания и учили всесторонне понимать церковный язык.

Отношение к ЦСЯ у старобелорусских печатников напрямую зависело от их конфессиональной принадлежности.

Известно, что обучавшийся в Западной Европе Ф. Скорина, при всем стремлении облегчить читателю восприятие Библейского текста, не дерзнул в своих изданиях отказаться от ЦСЯ, ограничившись переводом некоторых слов. Особенная верность языку православного богослужения проявляется в его Виленских изданиях «Апостола» и «Малой подорожной книжицы» с канонами и акафистами.

В предисловии к книге «Псалтирь» Скорина свидетельствует: «Повелел есми Псалтырю тиснути рускыми словами (т.е. буквами), а словенскым языком» .

Деятели протестантизма в Беларуси, печатники С. Будный и В. Тяпинский, демонстративно разрывают в своих изданиях с традицией использования ЦСЯ, целью их было-дать единоверцам Св. Писание на разговорном языке.

Но все православные авторы конца XVI-начала XVII веков проявили благоговейное отношение к ЦСЯ как народному наследию и знамени защиты Православия. Хотя в братских изданиях тексты проповедей представлены в основном на «простой мове» (например, проповеди св. Афанасия Филипповича, Леонтия Карповича, Мелетия Смотрицкого), но Св. Писание ими обильно цитируется только по-славянски.

Следует подчеркнуть, что даже шрифт изданий Ивана Феодорова максимально приближен к традиционно славянскому рукописному шрифту, в отличие от других печатников XVI столетия.

Острожская Библия 1581 г. Ивана Феодорова, явившаяся печатным изданием Геннадиевской Библии, сыграла выдающуюся роль в сохранении ЦСЯ в качестве основного языка книжной культуры Западно-Русских земель. С ней считались и издатели Церковнославянской Библии в России (на ее основе в 1751 г. была издана двухтомная Петровско-Елизаветинская Библия и современные славянские издания Библии).

Острожская Библия Ивана Феодорова послужила источником грамматических примеров для знаменитой грамматики Мелетия Смотрицкого, являвшейся в свою очередь главным нормативным руководством по ЦСЯ на протяжении XVII-XVIII веков. Фактически она пропагандировала церковнославянский язык, каким он представлен в Острожской Библии.

Оба этих памятника объективно выполняли великие задачи: Острожская Библия противостояла реформационным попыткам поверхностного перевода Библии на народные языки, а грамматика М. Смотрицкого являлась крупнейшей филологической акцией в защиту надэтнического богослужебного языка Православной Церкви у восточнославянских народов.

Церковнославянизмы активно использовались и в бытовом старобелорусском языке, а в книжной светской сфере смешение норм обоих языков воспринималось как нормальный высокий слог своего языка. Только с середины XVII века славянский и просторечный слоги стали осмысливаться как два разных, хотя и родственных, языка. Прискорбно, что в XVIII веке, когда на народной основе формировался новобелорусский язык, влияния на него со стороны книжно-славянского языка практически не наблюдалось. В униатскую эпоху произошел разрыв как с богословской, так и с языковой традицией этих исконно православных земель.

Совсем другая картина во взаимоотношениях церковного и народного языков в XVII-XVIII веках наблюдается в России. Хотя в Петровскую эпоху и возникает необходимость в создании светского литературного языка, ориентированного на унормированную русскую разговорную речь, преемственное взаимодействие с ЦСЯ остается основным процессом в становлении национального русского языка, на который он оказал большее влияние, чем на языки балканских славян. Хотя генетически Церковнославянский язык связан с Балканами и в его основе лежат болгаро-македонские диалекты, для русского народного и церковного сознания церковнославянские слова органичны, близки исконнорусским, их иноязычность не ощущается. Объяснение этому мы находим в исторической судьбе России. Когда после падения Византии центр Православия переместился на славянский Восток, именно русская Церковь и Российское государство оказались главными хранителями церковнославянской книжно-культурной традиции. По словам князя Н. С. Трубецкого, «церковнославянская литературно-языковая традиция утвердилась и развилась в России не столько потому, что была славянской, сколько потому, что была церковной» .

Создатель «Российской грамматики» М. В. Ломоносов в работе «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке», открывающей собрание его сочинений, изданное в 1757 г., свидетельствует: «По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было» . В этом он видит заслугу церковнославянизмов, которые цементировали книжный русский язык, не позволяли ему изменяться настолько, насколько обновлялись неунормированные бытовые говоры и диалекты. Осознавая, что литературный язык не может совпасть со словарем разговорного языка, в своей знаменитой теории о трех штилях языка Ломоносов отводит значительное место церковнославянизмам в сферах деловой, научной и особенно поэтической русской речи, что заметно и в наши дни. Русский язык вобрал в себя огромное количество Библейских образов и выражений, (например: вавилонское столпотворение, в поте лица, во время оно, ждать манны небесной, запретный плод, злоба дня, как зеницу ока, краеугольный камень, на сон грядущий, не от мира сего, плоть от плоти, святая святых, соль земли, строить на песке, суета сует, хлеб насущный и множество других).

Через посредство церковнославянского языка в русский пришли богатейшие лексические и синтаксическое возможности выражения мыслей, созданные переводчиками Священных текстов. Сотни таких слов используются в языке повседневно; (например: власть, здравствовать, невежда, нравиться, одежда, праздник, рождение, сладость, страница, среда и т. д.). Для многих слов, пришедших из церковнославянского языка, характерен стилистический оттенок торжественности, (например: глава, гражданин, здравый, краткий, учреждать и т. д.). По славянской словообразовательной модели в современном русском языке образованы и собственные «славянизмы» (как здравоохранение, кровообращение, млекопитающее и т. д.). Таким образом, заимствования из ЦСЯ и создание нео-церковнославянизмов стали главным источником книжной лексики и специальной научной терминологии в современном русском языке.

Без многовекового синтеза этих языков невозможным оказалось бы знаменитое пафосное высказывание И. С. Тургенева о великом и могучем русском языке:

«Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, преданное нам нашими предшественниками!… Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса» .

ЦСЯ, сыграв определяющую роль в предшествующей истории развития русской культуры, не может не оставаться надежной опорой духовно-культурной жизни православных славянских народов как в сегодняшний день, так и в будущем.

На основании всего вышеизложенного можно сделать следующие выводы:

1. По мере становления славянской государственности начинается уникальное шествие ЦСЯ по славянским странам.

2. Созданный для нужд церковного богослужения этот язык с XI по XVIII века являлся книжно-литературным языком славянских народов, принявших Православную веру от Византии.

3. Он был полифункциональным, грамматически унормированным, насыщенным богословскими смыслами языком церковной и светской литературы, противопоставленным в сферах своего употребления неунормированному бытовому языку повседневного общения.

4. Всю историю формирования русского литературного языка ЦСЯ оказывал на него сильное и благотворное влияние.

5. Величественность и поэтичность ЦСЯ ощущались во все времена его бытования.

6. Церковнославянский язык является могучим средством молитвенного объединения православных славян во всех уголках христианского мира.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Цит. по кн.: Ремнева М. Л. Церковнославянский язык. М. 1999. – С. 8.
4 Пушкин А. С. О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова // Московский телеграф. 1825. (Цит.по кн: Мечковская Н. Б. Язык и религия. М. 1998 – С. 267).
3 Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке. М. 1757. (Цит. по кн: Мечковская Н. Б. Язык и религия. М.1998. – С. 269.)
4 Скорина Ф. Псалтирь. Предисловие.// Скарына i яго час. Энцыклапедычны даведнiк. Мiнск. 1990.
5 Трубецкой Н. С. Общеславянский элемент в русской культуре // Вопросы языкознания. 1990. № 2. – С. 134.
6 Ломоносов М. В. Указ. соч.
7 Тургенев И. С. Сочинения. 1880. Т. 1. – С. 108.

Источники и литература

1. Алипий (Гаманович), иером. Грамматика церковнославянского языка. М. 1991.
2. Богослужебный язык Русской Церкви. Сретенский монастырь, 1999.
3. Дьяченко Г., прот. Полный церковно-славянский словарь. М. 2000.
4. Король А. В. Исторические особенности употребления церковнославянского языка у православных народов. Жировичи, 1999.
5. Кривчик В. Ф., Можейко Н. С. Старославянский язык. Минск, 1985.
6. Мечковская Н. Б. Язык и религия. М. 1998.
7. Ремнева М. Л. Церковнославянский язык. М. 1999.
8. Супрун А. Е. Введение в славянскую филологию. Минск. 1989.
9. Трубецкой Н. С. Общеславянский элемент в русской культуре // Вопросы языкознания. 1990. № 2, № 3.
10. Тургенев И. С. Сочинения. 1880. Т. 1.
11. Ушков А. В. Язык славян. 2002.

В работе собрания приняли участие ректор Минской духовной семинарии архиепископ Новогрудский и Слонимский Гурий, секретарь Ученого совета протодиакон Георгий Пшенко, заведующий кафедрой церковной истории протоиерей Александр Романчук и проректор по научной работе доцент А.В. Слесарев.

«Паки, паки, иже херувимы, житие мое», - говорил режиссер Якин в пьесе Булгакова «Иван Васильевич», искренне полагая, что общаться с царём Иваном Грозным следует именно так. И сегодня это заблуждение разделяют большинство людей, не понимающих разницы между древнерусским, старославянским и церковнославянским языками.

И если древнерусский и старославянский языки в самом деле являются родственными между собой, то у церковнославянского - особое положение: он существенно отличается от всех ныне существующих и уже мертвых славянских языков.

Происхождение

Церковнославянский язык – это язык богослужения, употребляемый Православной Церковью в России, Болгарии, Сербии, Черногории, Белоруссии на Украине и в некоторых других странах, где исповедуют православие. Он создан святыми равноапостольными братьями Кириллом и Мефодием на основе староболгарского (который мы сегодня называем старославянским) и старомакедонского. Специалисты находят в нем также моравские вкрапления и следы влияния других славянских языков.

Принеся в славянские земли азбуку и книжность, а вместе с ними и тексты, которые следовало произносить во время богослужения, Кирилл и Мефодий столкнулись с необходимостью перевода на славянский язык сложнейшего понятийного аппарата, сложившегося к тому времени в православном богословии и тесно связанной с ним философии. За спиной солунских братьев были многие столетия развития книжного греческого языка, приобретшего к IX веку изумительное богатство и отточенность. Славянские наречия, к тому времени бесписьменные, такой традиции не имели. «Мы же, славяне, – проста чадь», - писал моравский князь, приглашая Кирилла и Мефодия, под «простотой» разумея «некнижность». Так и появился церковнославянский язык – из текстов, переведенных братьями Кириллом и Мефодием с греческого и записанных вновь созданными буквами азбуки-кириллицы.

Церковнославянский – славянская латынь

Многие сравнивают церковнославянский с латынью, и в этом есть определенный резон. Церковнославянский так же, как и латынь, используется в богослужении, так же как и латынь, это мертвый язык, не имеющий носителей, для которых он был бы родным. Но на этом сходство заканчивается. Различие же с латынью гораздо более принципиальное. Латынь на протяжении длительного времени была живым, разговорным языком. На латыни общались в обыденной жизни, на ней писали деловые бумаги, литературные произведения самого разнообразного характера, со временем латынь стала языком науки и медицины. Церковнославянский никогда не использовался ни для чего другого, кроме богослужений.

На этом языке только молятся. В этом - его особая функциональная чистота. Эту чистоту понимали еще в Средние века. Болгарский автор, которого Черноризец Храбрый в своем трактате «О письменах» именно этой особенностью церковнославянского языка обосновывает свое представление о его превосходстве над другими наречиями.

Есть и еще одно отличие от латыни. В Средние века, когда в королевства Западной Европы пришло христианство и началось богослужение на латыни, подавляющему большинству прихожан этот язык был непонятен. На «народные» языки Библия была переведена лишь в эпоху Реформации. В случае с церковнославянским языком было совсем по-другому. Для прихожан первых славянских православных храмов церковнославянский был понятен.

Как говорят специалисты, тут имела место диглоссия - ситуация, когда параллельно существуют два языка, но носителями они воспринимаются как один. Есть «высокий» пласт лексики и «низкий»: один – для богослужений, другой – для обыденной жизни. С течением времени «народные» языки – русский, болгарский, сербский и другие – подверглись трансформации, а церковнославянский сохранился почти в том же виде, в каком был создан Кириллом и Мефодием.

Примеры лексики

Церковнославянский язык является родственным современному русскому, и многое в нем понятно нашему уху. Или кажется понятным. Сходство, а иногда идентичность многих слов приводит к недоразумениям. Вот лишь несколько примеров.

Живот: на церковнославянском это – «жизнь». Многие люди полагают, что и в древнерусском «живот» означал «жизнь». Однако наши предки «животом» называли имущество, пожитки.

Непостоянно – то, против чего нельзя «постоять», выстоять. Непостоянно – это значит «невыносимо».

Позор – «зрелище».

Пища – «наслаждение». «Пищный» на церковнославянском означает «сладостный».

Тихий: ближе всего к современному русскому «мирный», такой, в котором нет угрозы. Иногда словом «тихий» обозначается греческое понятие «радостный», как в выражении «Тиха бо дателя любит Бог» (Бог любит того, кто подает милостыню с радостью).

Теплый – «очень горячий», «жгучий». «Теплый молитвенник» - это тот, кто молится горячо.

Умиление – «сокрушение», а отнюдь не «нежность» или «растроганность», как мы сегодня понимаем.

Умный – «умственный», «мысленный», «духовный», «нематериальный». Отсюда - «умное делание» - название молитвенных практик, которое можно перевести как «духовная работа».

Богослужение: церковнославянский или русский?

В наши дни в церковной, как и в светской среде, есть сторонники перевода православного богослужения с церковнославянского на современный русский язык. Сторонников этого проекта аргументируют это тем, что святые равноапостольные Кирилл и Мефодий в свое время ввели церковнославянский язык в оборот именно для того, чтобы литургия была понятна молящимся. И сегодняшнюю ситуацию, когда, стоя в храме, люди не понимают большую часть того, что произносится, считают отступлением от заветов корсунских братьев.

Противники перевода ссылаются на невозможность адекватного перевода на современный русский язык текстов, написанных на славянской «латыни». В этом случае произойдут неизбежное «снижение» смысла, утрата высокого значения произносимых слов, поскольку современный русский по отношению к церковнославянскому является в большой степени «профанным», «низким» языком.

Л. Г. Панин Церковнославянский язык и русская словесность

В последнее время довольно часто поднимается вопрос о возобновлении классического образования. В "Новом мире" (1992, №9) Станислав Джимбинов писал о том, что основу гуманитарного образования в дореволюционной России составляло изучение классической филологии. Действительно, это так. Глупо было бы отрицать значение классических языков в подготовке дореволюционных филологов, историков, вообще образованных людей. Безусловно желательным является восстановление этих дисциплин в их полном объеме и в современной школе - средней и высшей. Но при этом не следует забывать о роли церковнославянского языка и церковнославянской словесности в такой подготовке. В учебных заведениях он мог изучаться специально (то есть как особый предмет), но его могло и не быть в программе, и тем не менее роль церковнославянского языка в подготовке образованного, культурного человека оставалась очень значительной.

Было много каналов, по которым приходил этот язык. Это и язык Евангелия, это и язык Богослужения, это и язык молитвы, это и язык древней письменности. Гимназисты читали не только "Слово о полку Игореве", но и "Слово о Законе и Благодати" первого русского митрополита Илариона, житие Феодосия Печерского, жития Славянских Первоучителей и многие другие тексты.

Изучение народного творчества не ограничивалось былинами, сказками, но обязательно включало и духовные стихи, составленные на русском языке, но с использованием многих церковнославянских слов и выражений. Наконец, церковнославянский язык приходил вместе с русским литературным языком, от которого он искусственно был отторгнут лишь в советское время. Изучение русской словесности предполагало обращение ко всем ее составляющим, а церковнославянский язык на Руси со времен святого Владимира (а может быть, и ранее) был одним из основных компонентов культурно-языковой ситуации.

Отторжение церковнославянского языка от русского привело к обеднению последнего. М.М. Пришвин в свое время предупреждал о негативных последствиях этого. Церковнославянский язык выполнял роль верхнего культурного слоя в языке - того слоя, который обслуживал высокие формы языка. Так было на протяжении всей истории русского языка.

После изъятия этого слоя его место постепенно занимает просторечная лексика, канцеляризмы, профессионализмы. Ранее русский язык в своем развитии опирался на церковнославянский язык и народно-диалектный. Оба источника были чрезвычайно важны. Благодаря воздействию церковнославянского языка сохранялась общеславянская основа русского языка и имела место историческая преемственность русской культуры. Благодаря воздействию народно-диалектной речи русский литературный язык сохранял национальную основу. Оба эти воздействия были уравновешены. В частности, в XIX веке было бы невозможным проникновение в разговорную речь образованных людей просторечных слов или выражений вроде тех, что можно услышать сейчас: пошив одежды, зафотографировать, завесить, в районе семи часов. Просторечная и профессиональная лексика в разговорную речь образованного человека могла попасть только будучи уже освоенной языком русской литературы. А язык русской литературы был ориентирован на другие, более высокие нормы.

В первые десятилетия XX века в русский язык стали проникать многие заимствования, с которыми русский язык, потеряв церковнославянский язык в качестве опоры, не смог уже справиться. То, что в русском языке есть большая группа несклоняемых слов, противоречит морфологической природе нашего языка и изменяет его морфологическую структуру. Ориентиром становится разговорная речь, в которой (начиная с 20-х годов) усиливается диалектно-просторечный элемент. И эта речь сама начинает производить массу несклоняемых слов. Это различного рода сокращения: МИД, ГАБТ, ЦИК, НЭП, ГЭС, РАПП, ВАК, ЖЭК, МТС, СЕЛЬПО, РОНО, ГОЭЛРО, РАЙФО и др.

С русским языком произошло то, что и должно было произойти в этих условиях (то есть при условии утраты верхней культурной формы - церковнославянского языка): он встал с ног на голову. Народ но-диалектная речь, которая была национальной основой русского языка и одним из источников его развития (но никак не системой, определявшей нормативную сторону языка), стала определять нормы и развитие литературного языка. Но это было бы полбеды, ибо сама по себе эта речь имеет высокие, поэтические формы (язык фольклора: былин, духовных стихов и т.д.), которые могут обогатить литературный язык. Беда в том, что в русский язык безнаказанно стала проникать просторечная профессиональная и околопрофессиональная лексика, то есть такая, которая создавалась с "потугой" на грамотность. Язык передовых статей в газетах наполовину состоял из таких слов; при чтении их возникало ощущение, что жуешь наждачную бумагу. Все это произошло из-за ослабления верхнего, культурного слоя языка, традиционно связанного с церковнославянским языком.

В ХVП-ХIХ веках русский язык справился с нашествием сначала германизмов, потом галлицизмов, с заимствованиями из других европейских языков. Справился, так как был более мощный источник обогащения русского литературного языка - церковнославянский язык. Лучшее подтверждение этому - язык А.С. Пушкина, который четко осознал особые функции церковнославянского языка.

Особая роль церковнославянского языка в истории русского языка была связана с тем, что сначала старославянский (то есть церковнославянский кирилло-мефодиевского периода), а потом уже и собственно церковнославянский язык был наднациональным языком. Он возник как язык проповеди, адресованной всем славянам. Менялись его центры. Только на протяжении первых полутора веков христианства у славян дважды менялись центры книжной и языковой культуры: сначала Моравия и Паннония, затем Восточная Болгария и, наконец, Киев и Новгород. Однако везде сохранялась его общеславянская природа и всеславянская обращенность.

Церковнославянский язык не был языком интернационального братства. Интернациональное предполагает, видимо, отсутствие границ. Культура и язык, не имеющие границ, имеют печальную судьбу. Древнерусская культура во многом благодаря церковнославянскому языку (и тому, что стояло за этим языком, - христианству) была четко вписана в славянскую, шире - православную, еще шире - христианскую и, наконец, - в мировую культуру и цивилизацию. Церковнославянский язык был одновременно и культурно-языковой нишей, которая не давала выветриться русской культуре и русскому языку, и проводником внешних идей и влияний.

Защитные функции церковнославянского языка могли ослабевать, могли усиливаться. Ослабевали они в периоды спокойного развития языка. Эти функции оставались тогда пока невостребованными. Усиливались они в каких-то необычных ситуациях.

Примером может служить рубеж ХIV-ХV веков. Падение Балкан, усиление роли Русского государства и Русской Церкви на международной арене, отражение вражеских нашествий, преодоление внутренних междоусобиц приводит к тому, что усиливается роль церковнославянского языка. В русском литературном языке появляется много архаизмов, книжная культура ориентируется на кирилло-мефодиевские и древнекиевские традиции. Появляется особый стилистический прием, который получил наименование "плетение словес".

Или более близкий нам пример - русский язык в Сибири ХVП-ХVШ веков. Знакомство с языком некоторых сибирских летописей обнаруживает, что их язык сильно архаизирован, в нем много таких слов и оборотов, которые в то время логичнее было встретить в житиях, гомилиях. А объясняется же все достаточно просто. Русский язык в Сибири того времени оказался без местных национальных корней, он был представлен самыми разными русскими европейскими диалектами, испытывал влияние со стороны нерусской речи. В таких условиях у литературного и разговорного языка непременно должна быть местная поддержка. И вот оказывается, что функцию национальных корней для русского языка в Сибири того времени выполнял церковнославянский язык, ибо летопись - это памятник, важнейшим назначением которого является сохранение преемственности национального сознания, культуры, языка. Для московской или севернорусской летописи XVII века обилие церковнославянизмов выглядело бы как неоправданная архаизация языка, а для сибирской летописи это был единственно возможный в этих условиях путь поддержания традиции.

Святые Кирилл и Мефодий, создавая язык, на долгие века вперед определили, каким ему быть и как он будет соотноситься с литературными языками славян. Этот язык создавался по типу сокровищницы, в чем проявилась его "соборность". Он всегда был близок живым славянским языкам, уже в ранние эпохи своего существования реализуясь в виде национальных изводов: древнеболгарского, древнерусского, древнесербского. Близок он был, естественно, и русскому литературному языку, близок настолько, что входил в него составной частью. Применительно к древнерусскому периоду мы можем назвать памятники церковного и светского содержания, но сказать, где кончается древнерусский литературный язык и начинается церковнославянский, нельзя. Этой границы не было. Мы можем говорить о том, что (то есть какое содержание) чаще описывалось церковнославянским языком, а что - древнерусским народно-литературным, но единых, раз и навсегда данных правил не было. Более того, даже само разграничение памятников на светские и церковные было условным. Летопись - памятник светский, но она содержала не только погодовые записи, но и поучения, и жития. Таким образом уже на содержательном уровне происходило взаимодействие памятников письменной культуры.

Взаимодействие церковнославянского и древнерусского народно-литературного языков было постоянным. Церковнославянское влияние выводило литературный язык на более высокий уровень, этот язык получал возможность передавать сложные богословские и философские понятия. Благодаря влиянию народно-литературного языка церковнославянский язык обретал новый источник (уже славянский, а не греческий) своего развития и оставался в границах древнерусской культурно-языковой ситуации.

В научной литературе обычно обращают внимание прежде всего на влияние церковнославянского языка на русский литературный. Это происходит, наверное, потому, что эта связь более очевидна. Между тем постоянно существовала и обратная связь. Уже с самого начала старославянский язык в Киевской Руси выступал в виде древнерусского извода церковнославянского языка. И в последующие века имена наиболее значительных церковных книжных деятелей связаны именно с такой обработкой языка текстов, после которой они становились более близкими русской литературной речи.

Здесь достаточно сослаться на переводческую деятельность преподобного Максима Грека. В частности, над переводом Псалтири на церковнославянский язык он трудился всю жизнь. Делал один перевод, потом неоднократно перерабатывал его. Ученые-текстологи выделяют пять крупных этапов его переводческой деятельности. Перед ним стояли сложнейшие задачи: передать всю красоту и поэтичность псалмов, перевести их как можно более точно, сделать этот перевод более понятным и легко усваиваемым и вместе с тем не порвать с традицией ранних переводов Псалтири. Можно только жалеть, что современный церковнославянский текст псалмов не полностью воспроизводит этот труд.

Есть еще одна крупнейшая фигура в истории русской духовной культуры - это А.С. Пушкин. Его по праву называют основоположником современного русского литературного языка. Но при этом, как правило, вне поля зрения остается то, что значительной является его роль и в развитии церковнославянского языка. Но только это - роль косвенного преобразователя. Имея своей целью, развитие и упорядочение русского литературного языка, Пушкин первым нашел формулу соотношения русского литературного и церковнославянского языков в новых условиях. Это соотношение держалось вплоть до 20-х годов 20 столетия.

До Пушкина господствовала теория трех "штилей" М.В. Ломоносова. Согласно этой теории, которая, кстати, сыграла большую роль в истории русского литературного языка, высокие понятия и предметы речи должны были описываться высоким "штилем", в котором преобладала церковнославянская лексика. Обыкновенные понятия должны были передаваться средним "штилем". А низкий "штиль" служил для использования в комедиях, эпиграммах, дружеских письмах и т.д. Таким образом, все средства языка были, как бы разделены, обособлены друг от друга. Такая теория в свое время была очень нужна, ибо до Ломоносова происходило смешение всех этих средств. Но вместе с тем теория Ломоносова, на мой взгляд, создавала угрозу для резкого обособления церковнославянского и русского литературного языков. И поэтому то, что сделал позже Пушкин, оказалось важным не только для русского литературного языка, но и для церковнославянского.

А создал он "прокладку" между этими языками -- своеобразный культурный слой русской лексики. Этот слой был сформирован, в частности, за счет церковнославянских слов, которые получили новое значение. Это оказалось живительной инъекцией для русского языка и одновременно сделало более глубокими корни церковнославянского языка в русском. Фактически это же делали ранее и церковные книжные деятели, вводя в церковнославянский язык новую (русскую литературную) лексику.

До Пушкина использовали (да и он сам это делал) многое из церковнославянского языка в исконных или устаревших значениях (град, виждъ, глас, брег и т.д.). Новаторство Пушкина было в том, что появились церковнославянские слова в новых значениях: "В салазки Жучку посадив, Себя конем преобразив..."; "Зима! Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь"; "Татьяна долго в келье модной Как очарована стоит"; "Высокопарный, но голодный Для виду прейскурант висит".

Пушкиным была восстановлена связь церковнославянского и русского языков. Благодаря этому русский литературный язык на всем протяжении XIX и начала XX веков легко справлялся с нашествием заимствований из европейских языков, диалектной и просторечной лексики из народного языка.

Органическое единство русского литературного и церковнославянского языков вызвано не только единством и общностью путей их развития, но и принципиальными отличиями, затрагивающими их глубинные свойства. В итоге они оказываются необходимо дополняющими друг друга.

Различаются они:

· Формой существования. Церковнославянский язык - письменный, это язык текстов. Русский литературный язык существует в двух разновидностях: письменной и устной. Текстовый характер функционирования языка приводит к установлению самодовлеющей ценности текста (молитвы, псалма, жития, гомилии и т.д.). А с этим связано и варьирование в церковнославянском языке, и его вторая особенность:

· Обусловливающее влияние узуса на парадигматику языка. Если выделять в языке его парадигматику (структуру с входящими в нее обязательными элементами языка) и узус (реализацию этой структуры в коммуникативных, экспрессивных и тому подобных целях), то мы увидим следующие отличия русского языка от церковнославянского. Так, в современном русском литературном языке парадигма грамматических форм определяет узус. Нормативная грамматика предписывает нам что, где и когда употреблять. В церковнославянском языке, наоборот, узус определяет парадигму. Чтобы войти в парадигму, форме достаточно войти в узус (в текст). Вариантов в церковнославянском языке много, но практически нет стилистического разграничения. Варианты просто распределены по разным текстам, контекстам, ситуациям (ср.: Духу - духови; Слово, Слова - слово, словесе).

· У данных языков разные стабилизаторы. Современный русский литературный язык имеет такой мощный стабилизатор, как норма. Ранее в нем, как и в церковнославянском, стабилизатором выступала традиция. Норма - явление синхронное, отражающее современное состояние языковой системы. В качестве такового явления норма нацелена на сохранение единства языковой системы. И в этом смысле норма - перспективно ориентированное явление. Традиция - явление ретроспективно ориентированное. Она выступает в качестве культурно-языковой ниши. Она в большей степени, чем норма, предполагает варьирование. По сути она представляет собой совокупность хронологических и жанровых "отсылок" языка.

· Замкнутость русского литературного языка национальными границами, что естественно и необходимо для национального языка. В конечном счете это связано с противопоставлением по признаку "свое - чужое". Эти понятия в средневековую эпоху были шире этнических и государственных границ. Верхней и одновременно с этим авторитетнейшей границей для русича была религиозно-культурно-территориальная граница восточного христианства. Недаром наши предки считали, что принадлежат к "греческой вере". Прежде всего это касалось религиозно-нравственных сфер. Но поскольку они были и доминантой, и ориентиром, это находило отражение и в других сферах. Все произведения, созданные в византийско-славянском православном мире, воспринимались как "свое". Это же характерно и для современного церковнославянского языка. Любопытно, что исследователь современного русского литературного языка начнет свое изучение с языка Пушкина, Тургенева, Достоевского, а исследователь церковнославянского языка - с языка Евангелия, Апостола, Псалтири. Язык именно этих текстов оказывал формирующее влияние на церковнославянский и древнерусский языки.

· Наконец, одно из самых важных отличий церковнославянского языка - это иной принцип его развития. Русский литературный язык унаследовал тот принцип развития, который в средневековую эпоху был характерен для деловой письменности. Особенно это проявилось в ХУ1-ХУП веках, когда складывался русский национальный язык. Деловая письменность оперативно отражала меняющуюся внеязыковую действительность, ее язык был прямо связан с разговорным языком и развивался по принципу "новое вытесняет старое".

Церковнославянский язык развивался иначе. Новое не вытесняло старого, но мирно уживалось с ним. Это - принцип "соборности" в развитии языка. Именно этот принцип обеспечивает одновременное функционирование текстов, созданных (переведенных) в разное время и отражающих разные синхронные срезы языка.

В целом значение церковнославянского языка для русского состоит в том, что он представляет собой всю историю русского языка, умещенную на одной плоскости, ибо в церковнославянском одновременно функционируют памятники, восходящие к деятельности славянских первоучителей - преподобного Нестора, митрополита Илариона, Кирилла Туровского, преподобного Максима Грека и далее до наших дней.

25.11.2014
Игумен Агафангел (Гагуа)

Важности церковнославянского языка для понимания современным человеком родного русского и вопросу перевода богослужения на русский язык посвящена статья доктора медицинских наук, профессора Ивановской государственной медицинской академии, заведующего кафедрой древних и новых языков Свято-Алексеевской Иваново-Вознесенской православной духовной семинарии игумена Агафангела (Гагуа) .

На Руси церковнославянский язык укоренился более тысячи лет тому назад в результате Крещения Руси и дал замечательные образцы одухотворенного писания, к которым обращались многие поколения наших дедов и отцов.

Без церковнославянского, бытовавшего в Древней Руси, трудно представить развитие русского литературного языка во все эпохи его истории. Церковный язык был всегда опорой, гарантией чистоты и источником обогащения русского языка. Мы и сейчас, порой подсознательно, несем в себе частицы священного общеславянского языка и пользуемся им. Употребляя пословицу «Устами младенца глаголет истина», мы не задумываемся над тем, что «чисто» по-русски следовало бы сказать «Ртом ребенка говорит правда», а ощущаем лишь некоторый архаизм, книжность этого речения. Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он влиял и на направление всей самобытной мысли русского народа и, кроме того, в духовном отношении объединяет все славянские племена.

Протоиерей Григорий Дьяченко в предисловии к своему «Словарю церковнославянского языка» приводит рассуждения по этому вопросу Михаила Васильевича Ломоносова, высказанные им в работах «О пользе чтения церковнославянских книг», «О пользе книг церковных в русском языке» и др. По воззрению нашего ученого одна из важнейших заслуг церковнославянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Такую же прочную связь представляет церковнославянский язык и в историческом отношении. Именно благодаря принятому нашей Церковью для богослужения и для богослужебных книг церковнославянскому языку, «российский язык от владения Владимирова до нынешняго веку, ...не столько отменился, чтобы стараго разуметь не можно было: так, как многие народы не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали ради великой его перемены, случившейся чрез то время» . Язык церковнославянский служит неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию русской мысли и русского слова и слога.

Далее Михаил Васильевич, с искренним и горячим чувством истинного патриота и поэта говорит: «Рассудив такую пользу от книг церковных славянских в российском языке, всем любителям отечественного слова безпристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверяясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, отчего к общей и к собственной пользе воспоследуют» . В 1751 г. он писал: «старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славянского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков», - и пояснял, что «оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют... российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет» .

Таким образом, благоприятное будущее русского литературного языка М.В. Ломоносов видел в опоре на славянский язык, что и было подтверждено в начале ХIХ века. Слова М.В. Ломоносова звучат вполне злободневно и сейчас, когда наш язык испытывает натиск западной массовой культуры. Вместе с тем приведенные цитаты из трудов М.В. Ломоносова показывают, что и в его время уже нужны были специальные меры по укреплению знания церковнославянского языка в русском обществе, которое начинало больше ценить западную культуру, нежели собственное богослужение. В начале ХIХ века уже не все прихожане, особенно «образованного» сословия, понимали читаемое в храме, как показывает сложившаяся в дворянской среде поговорка: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». По-видимому, церковной манере чтения, которая не удовлетворяла новым эстетическим запросам дворянства, начинали предпочитать французскую декламацию. Церковнославянскому языку отказывали в «толке», то есть осмысленном употреблении. Церковнославянский обогащал русский литературный язык, но в некотором социальном слое сам как бы отходил на периферию.

И все же вплоть до конца ХIХ - начала ХХ вв. славянский воспринимался как язык живой не только на богослужении, но и вообще в церковной среде, а через нее — в значительных слоях общества. Достаточно вспомнить, насколько естественно входят цитаты из Священного Писания в труды святителя Игнатия Брянчанинова и других русских подвижников веры, и насколько их слог, близкий к церковнославянскому, способствует более глубокому постижению читателем предмета их рассуждений. Нынешняя читающая публика, заново открывая для себя их творения, именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.

Для многих ревнителей благолепия русского языка церковнославянский был не только источником вдохновения и образцом гармонической завершенности, стилистической строгости, но и стражем, как это полагал М.В. Ломоносов, чистоты и правильности пути развития русского языка. И именно эту функциональную сторону древнего языка - языка, не отрешенного от современности - следует осознавать и воспринимать и в наше время.

В нынешней России церковнославянский многими ощущается как язык «мертвый», т.е. сохранившийся только в церковных книгах и службах; во всех иных случаях, даже при домашнем чтении Священного Писания, в ходу русский язык. Не так было в дореволюционные времена. Об этом свидетельствуют многочисленные источники. Закон Божий преподавался в учебных заведениях не менее десяти лет. Молитвы, Символ веры были исключительно на церковнославянском языке. Он звучал постоянно: Литургию многие знали наизусть; заповеди Моисея, заповеди Блаженства, молитвы, тропари, небольшие притчи из Евангелия также заучивались наизусть. Отдельные гимназисты прислуживали в церкви, читали часы, исполняли обязанности псаломщика. Церковнославянский язык звучал даже чаще, чем воспринимался зрительно.

Необходимо возродить интерес к церковнославянскому языку именно как к родному языку, которым владели наши предки. Нельзя русский и церковнославянский язык считать разными языками. Это две ветви на одном корне, но одна из них, русская, искусственно ломается, и к ней прививаются чужие отростки, а другая, церковнославянская, всячески поддается забвению и хоронится.

Охранитель устоев Святой Руси и ревнитель церковнославянского языка адмирал А.С. Шишков черпал сокровища из этого неиссякаемого родника. Защищая церковнославянский язык и веру отцов, он основал «Беседу любителей русского слова» и написал в 1803 году «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», где защищал невозможность разорвать узы церковнославянского и русского. В этих узах видел он спасение народной нравственности и веры: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. Никогда безбожник не может говорить языком Давида: слава небес не открывается ползающему в земле червю. Никогда развратный не может говорить языком Соломона: свет мудрости не озаряет утопающего в страстях и пороках...» О таком языке воскликнул однажды Иван Сергеевич Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»

Могущество и величие придает русскому языку его церковнославянский пласт, обеспечивающий уникальное богатство синонимических рядов. Свободный язык предоставляет нам возможность свободы выбора слова из его огромнейшего богатства . А.С. Шишков рассматривает церковнославянский язык как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать. Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет, и бысть, или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе, не станем чувствовать - горе народу!» .

В ХХ веке много внимания данной проблеме уделял известный наш русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин. Особенно глубоко волновала его проблема реформы языка, которая была проведена в первые годы советской власти. В 50-е годы ХХ века им был написан ряд статей: «О русском правописании», «О наших орфографических ранах», «Как же это случилось (заключительное слово о русском национальном правописании)» , где он с болью пишет об уничтожении «дивного орудия», которым является язык народа, о насильственном отторжении от него всего того, что связывало его с православной культурой.

И тем не менее для многих, в том числе и священнослужителей, людей церковных, церковнославянский язык в лучшем случае остается только языком богослужений, а для домашнего чтения, даже книг Священного Писания, используются переводы на современный русский язык.

Когда речь идет о переводе богослужебных текстов на русский язык , прежде всего, важно уяснить, действительно ли нашей Церкви необходима «облегченная» и «общедоступная», так сказать, «русифицированная» служба? И вместо того, чтобы сознательно отсекать современную Россию от необозримого живоносного пласта ее духовной культуры, не лучше ли и не проще ли усовершенствовать саму систему начального православного образования и принципиально расширить катехизаторскую деятельность Церкви? Религия означает связь человека с Богом; связь эта и является языком. Нам для осуществления такой связи Бог даровал церковнославянский язык. В нем ярко выражена идея христианского вероучения. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины.

Идея перевода церковнославянских богослужебных текстов возникла в обновленческой среде . В 1919 г. священник Иоанн Егоров создал в Петербурге модернистскую группировку под названием «Религия в сочетании с жизнью». В своей приходской церкви он затевает самочинные нововведения: выносит Святой Престол из алтаря на середину храма; принимается за исправление богослужебных последований, пытается перевести богослужение на современный русский язык. Священник А. Боярский в Колпине под Петербургом организует еще одну обновленческую группировку «друзей церковной реформации» и т.д.

Эта идея - замены при богослужении церковнославянского языка русским - жива и сейчас. Но давайте посмотрим, что произойдет, если при переводе заменить только одно слово добро на хорошо .

В слове добро первоначальный корень доб-, то есть мир устроен у-доб- но, подходящим образом. И человек был задуман и создан как венец творения: по образу и по-доб-ию Божию, то есть так, что был у-доб-ен Богу, подходил, соответствовал Ему по красоте и доб-роте. Поэтому и называются пре-по-добными святые люди, в высшей степени подобные Творцу. Ведь приставка пре- показывает высшую степень качества: пречистая, преславный. Слову добро близкородственны доблий, доблестный - они характеризуют людей, совершающих подвиги во славу Божию. Слово же хорошо одиноко, нет у него словообразовательного гнезда типа «хорошота», «хорошетель» по типу «доброта», «добродетель» .

Конечно, происходящее в России в те годы не было случайностью. Это готовилось на протяжении столетий. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра. Секуляризация, отделение их (Церкви и государства), - и юридическое, а тут еще более психологически жизненное, произошло более двухсот лет тому назад» . Октябрьский переворот лишь «законодательно» завершил то разъединение Церкви и общества, которое накапливалось постепенно. 11 декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров республики из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению были переданы все учебные заведения, а затем специальным постановлением Наркомпроса во всех учебных заведениях отменилось преподавание церковных дисциплин (в том числе и церковнославянского языка) и упразднились должности законоучителей.

23 января 1918 года Совет Народных Комиссаров обнародовал декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», и новая власть с ожесточением повела борьбу за ликвидацию духовной основы жизни народа, за искоренение из его памяти прошлого, за уничтожение всех памятников его культуры. А носителем всего этого является язык народа, это «дивное орудие», которое, как пишет Иван Александрович Ильин, «создал себе русский народ, - орудие мысли, орудие духовного и душевного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие права и государственности - наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык» .

И этот «великий и могучий» новая власть в результате реформы 1918 года наполнила, по словам И.А. Ильина, «неслыханно уродливыми, бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзала, изуродовала и снизила его письменное отличие. И эту искажающую, смысл убивающую, разрушительную для языка манеру писать, объявила новым правописанием». Прислушаемся далее к рассуждениям И.А. Ильина: «Человек даже стонет и вздыхает не зря и не бессмысленно. Но, если и стон его, и вздох его полны выражения, если они суть знаки его внутренней жизни, то тем более его членораздельная речь, именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, рассказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая - полна живого смысла, жизненно драгоценного и ответственного. Весь язык служит этому смыслу, т.е. тому, что он хочет сказать и сообщить. Это есть самое важное в языке, все определяющее. Слова могут быть не только произнесены, но еще и начертаны буквами, тогда произносящий человек может отсутствовать, а речь его, если только она верно записана, может быть прочитана, воспроизведена и верно понята целым множеством людей, владеющим этим языком» . Понята, если только не изменился смысл ранее написанных слов и правил их написания. А реформа 1918 года, в значительной мере сузив или почти уничтожив исторические основы русского правописания и его связь с церковнославянским, сделала и саму возможность понимания проблематичной.

И.А. Ильин приводит примеры, когда одна единственная буква изменяет смысл слова. Например: «Не всякий совершонный (т. е. сделанный) поступок есть совершенный (т.е. безупречный) поступок». При погашении этого буквенного различия устраняется глубокий нравственный смысл этого изречения. Изъятие из русской гражданской азбуки ряда букв церковнославянского алфавита в 1918 году русский народ связал с гонением на Православную Церковь; появилась поговорка: «Фиту убрали - церкви рушить стали».

Вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна, имеет огромное смысловое значение. Это особенно выясняется на омонимах, т.е. на словах с одинаковым звучанием, но с различным смыслом. Русский язык при старой орфографии победоносно справлялся со своими омонимами, вырабатывая для них различные начертания, но реформа погубила эту драгоценную языковую работу целых поколений.

Новая орфография отменила букву «i» . И началась путаница. В понятие, которое ранее начерталось у нас буквами мiр, святые отцы изначально вкладывали все «земное торжище мiрское» как вместилище всечеловеческих страстей. По Евангелию, это и есть мiр, лежащий во зле. Предвечно же существует иной, мир - горний, как непрерывное и совершенное согласие и тишина, который присущ только Богу. Истинный мир мiра сего и может лишь посылаться Свыше - в Православную Церковь, по соборным ее молитвам. Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мiр дает, Я даю вам (Ин.14, 27). Потому, как и прежде, от единого Начальника всемирной Тишины - Святая Церковь Православная стяжает дух мирен непрестанными молитвами и посылает мир всем , и призывает всех: миром (тишиною и согласием) Господу помолимся, чтоб возлюбить друг друга в единомыслии. Расставим же точки над «i»: человек либо стяжает смирение, дух мирен, либо накапливает в себе войну тайную или явную, которую неизбежно исторгает в окружающий мiр.

Буква «ять» была объявлена бессмысленной и заменена на «е». А ведь еще М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» мотивированно предупредил, что не надо трогать букву «ять»: «Некоторые покушались истребить букву “ять” из азбуки российской. Но сие как не возможно, так и свойствам российского языка противно» .

Объявив упрощение письма, его усложнили. Раньше буква «ять» своим ярким видом «рисовала» для зрительной памяти корни, суффиксы и окончания, где обреталась, и которые вполне охватывались памятью. Она ненавязчиво развивала лингвистическое мышление. Теперь же педагоги рисуют опорные картинки, чтобы как-то разгрести кучу из многочисленных безударных Е , смешиваемых на письме с И . Однако известно, что и безударные звуки создают не только внешнюю форму и содержание слова, но и его древний, едва слышимый «вечерний звон» чувств, мелодий, настроений. Слово есть воссоздание внутри человека мира.

Наряду с изменением орфографии русского языка происходит и другая работа, которая менее заметна, а из-за этого и намного опаснее: подмена первоначального смысла слов или выбор из множества значений слова - одного, не используемого в Священном Писании и в богослужебных текстах. Орфография слова остается, а смысл написанного искажается, переворачивается. Например, полным ходом идет подмена смысла такого величайшего слова, как любовь.

«В любви должно быть благочестие», - говорит святитель Иоанн Златоуст. Любовь же современными людьми часто понимается лишь как извращение седьмой заповеди Моисея (Не прелюбодействуй), которое причинило много бед. Так, в древности города Гоморра и Содом за это были сожжены серным огнем, спадшим с неба, а в новые времена плотская любовь отвратила многих от любви к Богу.

Можно привести и другие примеры. Глагол глумиться имел два значения: 1) рассуждать, размышлять; 2) насмехаться над кем-то, издеваться. Первое значение исчезло из русского языка, а между тем пророк Давид очень часто использовал это слово в первом смысле. (Вернее, указанный глагол использовался при переводе псалмов). В псалме 118, стихе 14 читаем: «В заповедех Твоих поглумлюся , и уразумею пути Твоя». А стих 48 гласит: «Воздвигох руце мои к заповедем Твоим, яже возлюбих, и глумляхся во оправданиях Твоих». Тварь означала «весь мир, сотворенный Богом, или (особенно) человек», сравним «Проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16, 15), то есть никого не исключая, всякому человеку. Сейчас же это слово превратилось в ругательство, оскорбление.

Противоположные метаморфозы произошли со словами, произведенными от слова лесть, первоначально «обман, коварство». Если лестный - это «обманчивый, коварный», то прелестный - то же, что и лестный, но в превосходной степени, а в современном русском языке синонимом этому слову стало слово прекрасный. И таких примеров можно привести множество.

Современный читатель, читающий старинные книги на церковнославянском языке, многие слова которого очень похожи на русские слова, нередко вводится в заблуждение. Ему уже непонятен смысл текста, а значит и образ мыслей наших предков. И если строители Вавилонской башни из-за своей гордыни перестали понимать друг друга, то так и мы перестаем понимать наших предков.

А.Л. Дворкин в своей книге о тоталитарных сектах нашего времени утверждает: «Кто контролирует язык человека, тот контролирует его сознание» . Одна грандиозная попытка замены языка известна: она совершилась после прихода к власти большевиков. У С.Я. Маршака есть стихотворение: любознательный пионер спрашивает у дедушки, что такое царь, слуга, Бог, и тот отвечает, что да, были такие слова, но сейчас их нет, и какой ты счастливый, внучек, что тебе не нужно знать эти слова. Зато появились Рабкрин, зарплата, ВЦСПС, жилплощадь, конармеец. На этом жаргоне говорила целая страна, творили поэты. Конечно, до конца уничтожить русский язык и вытравить из него все христианские слова и понятия большевикам не удалось. Но во многом они преуспели. Сейчас советской власти больше нет, но пошел новый процесс: сегодня один «новояз» успешно заменяется другим .

Так получилось, что язык, на котором сегодня говорит наша страна, утерял многие понятия Православной Церкви. Люди сейчас или не понимают таких простых слов, как, например, покаяние, грех, ересь, таинство, молитва, спасение и т.п., или вкладывают в них совершенно иной смысл. Зато по телевизору говорят о карме, энергетике, чакрах, медитации, и эти слова падают на хорошо удобренную почву. А вот когда священник говорит, что нужно покаяться, нужно обратить взор внутрь себя, нужно молиться и участвовать в таинствах, - это непонятно, это намного труднее и далеко не так «комфортабельно».

А.Л. Дворкин указывает, что у американского движения «New Age» (Нью Эйдж) есть свой словарь, который встречается во всех наших СМИ: глобальная деревня, космический корабль Земля, новое мышление. Воспринимая эти термины, люди начинают мыслить соответствующими категориями. И эта новая атака на христианство куда более опасна, чем все предшествующие .

Борьба с обновленцами закончилась только после Великой Отечественной войны. Все храмы были возвращены Московскому Патриархату. Но желание изгнать из Церкви церковнославянский язык многими не оставляется и в настоящее время, причем это желание мотивируется якобы сложностью понимания хода богослужения. Разберемся в этом подробнее.

Богослужение - это целое (синтез), элементы которого - чтение, пение, архитектура храма, иконопись, язык и т.д. служат его гармонии. Здесь всё не так, как в жилищах людей, но церковь есть дом Божий, а не жилище человеческое; в ней всё подчинено идее богопочитания, и при свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть - в архитектуре, музыке, языке. По своему возвышенному характеру, по своей силе и звучности церковнославянский язык является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Высшие стремления духа, отрешенные от земного и направленные к небесному, чистому и вечному, получают наиболее соответствующее выражение в этом языке, далеком от всего обычного, житейского . Церковнославянский язык создает для молитв и песнопений возвышенный стиль, являясь в этом отношении неисчерпаемым сокровищем .

На особый, наддиалектный характер церковнославянского языка (который лингвисты называют «старославянским» вслед за А. Мейе, употребившим этот термин в одной из своих работ) указывают современные исследователи: «…старославянский язык возник в процессе перевода… греческих богослужебных текстов и был по определению наддиалектным и нормированным образованием, первым славянским языком христианского культа, сознательно дистанцированным от языка бытового общения» .

Итак, церковнославянский язык лучше передает импульс религиозной жизни, глубже выражает молитвенные чувства. Древние языки вообще более приспособлены для выражения явлений и динамики духовной жизни. Это первая и главная причина необходимости их сохранения в православном богослужении. Второе основание - глубина самого перевода. Богослужебные тексты - это шедевры священной поэзии особого типа и порядка. Православные церковные службы называют опоэтизированным, иконографическим, поющим богословием. Переводчики, создавая тексты на церковнославянском языке, опирались на толкование Священного Писания отцами Церкви . Отсюда необычайное многообразие смыслов церковнославянских слов, обогащающих сознание временного человека. Так, А.В. Григорьев указывает, что исконное значение славянского слава - это «мнение». Под влиянием греческого языка и культуры данное слово начинает употребляться в значениях «хвала, почетная известность, совершенство, блеск, великолепие, сияние»; наконец, как название церковного песнопения» .

Третье основание - традиция. Это актуальное бытие прошлого в настоящем. Живая традиция сохранила нам дивное, неповторимое православное богослужение. Церковное богослужение - это синтез жизни Церкви в эпоху ее древнего расцвета. Древние языки имеют очень важное значение для сохранения в чистоте и внутренней целостности одного из видов Церковного предания - богослужебного канона. Славянский язык наряду с другими древними языками стал священным языком Церкви. Особо ценным представляется в этом отношении издание параллельных текстов Священного Писания на древних языках - древнееврейском, древнегреческом, латинском, церковнославянском. Образцом подобного учебного издания служит, например, осуществленное Греко-латинским кабинетом Ю.А. Шичалина издание Первого Псалма на древних и новых языках с приложенными толкованиями святых отцов .

Наконец, нельзя упустить из виду и тот факт, что в церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей - и сливаются с ним в единстве молитвы всей России и всех славян, в единстве веры и любви. Церковнославянские песнопения живы и живительны. Они не только живых членов Церкви связуют воедино, но и тех, которые уже умерли для земной жизни. Наши святые угодники земли Русской - преподобный Антоний (†1073) и Феодосий (†1074) Киево-Печерские, преподобный Сергий Радонежский (†1392), преподобный Серафим Саровский (†1833); святые угодники земли Сербской, например, святой архиепископ Савва (†1237); святые чудотворцы Болгарские, например, преподобная Параскева (ХI в.), преподобный Иоанн Рыльский (†946), и множество других православных славянских святых, начиная со святых Кирилла (†869) и Мефодия (†885) - молились на этом же церковнославянском языке и теми же словами, какими и мы теперь молимся. Этой традицией следует бесконечно дорожить. Итак, православное богослужение на церковнославянском языке хранит в себе огромный потенциал духовных сил и энергии, ценный не только для нас, но и для будущих поколений.

Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он и сейчас содействует поддержанию духовного единства как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Церковнославянизмами проникнуты русские святоотеческие творения, и нынешняя читающая публика именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.

Церковнославянский язык может рассматриваться как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. В церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей. Церковнославянский язык, далекий от всего обычного, житейского, по своему возвышенному характеру является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Овладеть этим сокровищем не только путем практическим (клиросного чтения и пения), но и теоретическим (методом историко-филологического анализа) - задача первостепенной важности.