Семён Гудзенко - биография, информация, личная жизнь. Семен Гудзенко: биография поэта

Гудзенко Семён Петрович (1922-1953) – советский поэт-фронтовик. Он прожил очень короткую жизнь, но в русской литературе оставил яркий след. Стоит лишь однажды прочитать его стихи, и они останутся в сердце навсегда, будут отдавать кровоточащей болью о жестокой войне и о тех солдатах, которые с неё не вернулись. Творчество Семёна Гудзенко стало голосом целого поколения людей, чьи жизни были захвачены и определены войной. Многие слышали такие строки, но не каждый знает, что они принадлежат поэту Гудзенко: «Когда на смерть идут, поют, а перед этим можно плакать…», «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели».

Родители

Семён появился на свет в украинском городе Киеве 5 марта 1922 года.
Его папа, Гудзенко Пётр Константинович, имел профессию инженера. Мама, Ольга Исаевна, работала учительницей. Семья, в которой родился мальчик, была еврейской, мама дала сыну интересное имя – Сарио. Но такое взрослое звучание имени как-то не прижилось, и все называли ребёнка Сариком.

Семёном он стал уже будучи поэтом-фронтовиком в 1943 году. Молодой Гудзенко тогда решил, что Сарио звучит как-то опереточно, Сарик – уж слишком по-детски, поэт должен иметь более мужественное имя под стать суровой эпохе. Ему понравилось Семён – то, что надо, по-мужски. Когда его стихи впервые опубликовали сразу в двух газетах – «Знамени» и «Смене», он написал маме: «Если увидишь стихи, подписанные Семёном Гудзенко, знай, что это мои. Просто имя Сарио не очень созвучно с фамилией. Ты же не очень на меня за это обидишься?» Свои первые стихи мальчик написал в пятилетнем возрасте.

Школьные годы

В 1929 году, когда ему исполнилось семь лет, Семён пошёл в киевскую школу № 45. Одновременно со школьными занятиями он стал посещать литературную студию во Дворце пионеров. Товарищ, который занимался с Гудзенко в студии, вспоминал, что у него была удивительная память. Семён наизусть читал сотни стихов разных поэтов – Саши Чёрного, Киплинга, Иннокентия Анненского, Вийона, не говоря уже о классиках русской поэзии. Руководитель их студии часто вступал с начитанным мальчиком в полемику.

Свои первые стихи Гудзенко писал на родном украинском языке, немного пробовал сочинять и на идише. Когда ему было пятнадцать лет, он написал стихотворение, посвящённое столетию со дня смерти великого поэта А. С. Пушкина. Стих опубликовали в журнале «Молодая гвардия» в марте 1937 года, а Гудзенко получил награду – путёвку в знаменитый детский лагерь «Артек».

Семён рос добрым, принципиальным и отзывчивым мальчиком. В «Артеке» он нашёл много новых друзей, был капитаном волейбольной команды лагеря.

В 1939 году он получил аттестат о среднем образовании, и, несмотря на то, что в Киеве полным-полно высших учебных заведений самого лучшего уровня, Семён поехал поступать в Москву.

Институт

Он приехал в столицу из зелёного тёплого Киева с мечтою стать бушующим и беспокойным поэтом. Здесь он выглядел провинциалом в широких парусиновых брюках и ковбойке. Рукава были закатаны выше локтя и обнажали загорелые крепкие руки. Таким Семён вышел из поезда на Киевском вокзале столицы.

Он стал студентом Московского института философии, литературы и истории имени Чернышевского (МИФЛИ). Семёну нравилось вести дневник и, отправляясь в столицу осуществлять мечту, он сделал в нём запись: «Если ты ни разу не задыхался от любви или горя, стихов не пиши» .

Сам же Семён жадно изучал литературу и поэзию, пытаясь что-то для себя почерпнуть, чему-то научиться. Он поглощал произведения Эрнеста Хемингуэя и Джека Лондона. Его восхищали стихи поэтов Николая Тихонова и Велимира Хлебникова. С ревностью он следил за становлением поэзии нового поколения – Бориса Пастернака и Константина Симонова. Пытался подражать Всеволоду Багрицкому, одно время увлёкся поэзией Владимира Маяковского, но вскоре разочаровался в ней.

В мае 1941 года у Гудзенко закончился первый дневник, он завёл следующий и в шутку назвал его «Жалобной книгой». Парень успел сделать только одну запись, такую понятную для бедных студентов: «Денег нет, и не у кого занять». Когда Семён сдавал экзамены за второй курс, в Советский Союз вторглись немецкие оккупанты. Как и многие его друзья, последнее время он предчувствовал неизбежность войны.

Война

Спустя три недели после вероломного нападения Семён с однокурсниками решил записаться на фронт – в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. У Гудзенко были проблемы со зрением, и ему сначала отказали. Но бои уже были под его родным Киевом. В юношеском сердце такие новости отзывались острой болью, с большим трудом Семёну всё-таки удалось попасть на фронт. Для него это было важно: в общем строю со всеми советскими людьми гнать с родной земли немцев.

Он завёл себе военную книжку для записей боевых эпизодов и стихов. Только вместо поэтических строк там сначала появились конспекты занятий по подрывному делу. До войны ребята были филологами и спортивными рекордсменами, а из них по ускоренной программе готовили разведчиков и подрывников.

Через два-три месяца отряды спецназа уже ходили в тыл врага. В сентябре 1941 года немцы рвались в Москву, а ребят готовили к уличным боям в столице. Но 6 ноября Гудзенко вместе с другими курсантами принимал присягу во дворе Литинститута, а 7 ноября прошёл по Красной площади во время легендарного парада. На следующий день он уже был в прифронтовой полосе. В диверсионных группах забрасывался в оккупированные области – Смоленскую, Калужскую, Брянскую.

2 февраля 1942 года Гудзенко получил осколочное ранение миной в живот. Больше всего он не хотел такой раны, куда угодно – в ногу, руку, плечо, только не в живот. После этого его признали негодным к строевой службе.

Фронтовой поэт

Некоторые поэты о таком только мечтают: первые опубликованные стихи – и сразу лидерство среди нового поколения. Именно лидером называли Семёна Гудзенко многие фронтовые поэты, которые, так же, как и он, начали свой литературный путь на полях Великой Отечественной войны.

В своих стихах Семён очень точно передавал все тонкости окопного, неприкрашенного быта; клич победы, ради которого жили и шли на смерть; крики ненависти и боли, переполнявшие каждого и на фронте, и в тылу:

«Я был пехотой в поле чистом»;
«Моё поколение»;
«Могила пилота»;
«На снегу белизны госпитальной»;
«Мы не от старости умрём»;
«Небеса»;
«Баллада о дружбе»;
«Надпись на камне»;
«Первая смерть»;
«Победитель»;
«Подрывник».

Талант молодого поэта был отмечен мастерами слова на его первом творческом вечере, которой прошёл весной 1943 года. Поэтесса Маргарита Алигер назвала его стихи очень земной поэзией, в которой чувствуется, как бьётся живой пульс и по-настоящему трепещет жизнь.

Все стихи, которые прочитал Гудзенко на своём первом творческом вечере, были рождены на войне. Поэт покинул фронт из-за попавшего в него осколка мины. Долго оправлялся он от тяжёлой раны, больше года скитался по госпиталям. И всё это время плодотворно писал стихи, где мыслями возвращался к увиденному в первый год войны.

С лета 1942 года, после того, как Семёна подлечили и выписали из госпиталя, он стал сотрудником газеты «Победа за нами». По вечерам он читал свои стихи в литературном институте, в клубе МГУ.

С 1943 года Гудзенко работал военным корреспондентом в газете «Суворовский натиск». Вместе с другими выездными редакциями он исколесил всю территорию страны. День Победы встретил в Будапеште. За свои боевые и творческие заслуги Семён получил награду – Орден Отечественной войны II степени.

Послевоенная деятельность

После войны поэт трудился в военной газете на должности корреспондента. Он изъездил Среднюю Азию, Западную Украину, Туву. Он практически не задерживался в Москве. В Курской области поэт наблюдал за тем, как происходит посевная, а на Украине уборка урожая. Везде помимо основной работы он читал свои стихи, прослушивал молодых поэтов, редактировал их начинающуюся поэзию. Каждый год выходил новый сборник его стихов:

1947 – «После марша»;
1948 – «Битва», «Закарпатские стихи»;
1949 – «Поездка в Туву»;
1950 – «Дальний гарнизон»;
1953 – «Новые края».

Сколько бы ещё хороших стихов смог написать Семён, если бы так рано не остановилось его сердце.

Личная жизнь

Поэт был очень счастлив в браке со своей женой – Ларисой Алексеевной Жадовой. Она была дочерью советского военачальника, по образованию искусствоведом. В 1951 году у супругов родилась дочь Катя, в которой Семён души не чаял.

Через четыре года после смерти мужа Семёна Лариса Алексеевна вышла замуж второй раз за поэта Константина Симонова, который удочерил Катю. Сейчас Екатерина Симонова-Гудзенко заведует кафедрой истории и культуры Японии в институте стран Азии и Африки при МГУ.

Болезнь и смерть

В сентябре 1951 года у Семёна начались очень сильные головные боли. Медики установили диагноз – опухоль головного мозга, которая стала последствием военной контузии. Ему сделали две серьёзные операции. Он был прикован к постели и точно знал, что в скором времени умрёт, но продолжал писать стихи. В последние месяцы он смог только диктовать свои строки.

Его не стало 12 февраля 1953 года, в этот момент поэт находился в клинике нейрохирургии. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Семён скончался, когда ему вот-вот должен был исполниться 31 год, в самом расцвете сил. У него была поразительная внешность – лицо открытое и благородное, очень красивое. Казалось, что он создан для того, чтобы передавать любые сильные чувства. Он был общительным, простосердечным и отзывчивым человеком, имел неисчерпаемый запас весёлости и юмора. Но самое главное, что за такую короткую жизнь он успел стать счастливым во всём – в любви, работе, быту, странствиях, дружбе…

Многим знакомо имя Семена Гудзенко, но мало кто знает, какую жизнь прожил поэт, какие произведения написал. И каким по-настоящему был он сам, Гудзенко Семен Петрович, краткая биография которого не может не интересовать литературоведов и любителей реалистичной военной поэзии. Если вы хотите познакомиться с талантливым, творческим и героическим человеком - тогда наша статья для вас. Её герой - Семён Гудзенко, биография (кратко) расширит ваши представления о человеке, которого по праву считают одним из лидеров поэзии сороковых годов.

Детство

В далеком 1922 году, в самом начале звенящей весны, в древнем украинском городе Киеве родился будущий поэт. Семен Гудзенко, биография детского периода которого малоизвестна, появился на свет в обычной семье. Отец Семена - Петр Константинович, был инженером по строительству, мать - Ольга Исааковна, еврейка по национальности, работала учительницей.

Выросший в образованной, культурной атмосфере, Семен Петрович Гудзенко, биография и творчество которого, естественно, основываются на детских и юношеских впечатлениях, воспитывался в любви к наукам, литературе и особенно к поэзии.

Ранение

В возрасте семнадцати лет молодой человек поступил в Московский институт философии, литературы и истории (МИФЛИ). Однако война не дала возможности закончить образование.

Семен Гудзенко, биография и жизненный путь которого резко изменились летом 1941 года, в ряду многочисленных добровольцев отправился на фронт. Служил он честно и бесстрашно, многие свои впечатления и ощущения передавал в поэтических сочинениях.

Спустя пару месяцев после начала боевых действий стихотворения Гудзенко стали печататься в армейских периодических изданиях.

Спустя год молодой поэт был тяжело ранен разорвавшейся миной. Как потом рассказывал сам литератор, он всегда боялся смертельного ранения в живот. Лучше в руку, ногу, плечо… Но осколок попал в живот.

Жизнь после ранения

Сразу после лечения и реабилитации мужественный поэт не захотел идти на покой и стал работать в газете. Теперь он военный корреспондент. Семен Гудзенко, биография которого неразрывно связана с Великой Отечественной, побывал во многих опасных командировках. Своими глазами он видел, как отстраивали разрушенный фашистами Сталинград, и воспевал доблесть и мужество простого народа. Прошелся военными тропами по Венгрии и Карпатам, делясь со своими читателями описанием живописных пейзажей и воссозданием подвига обычных солдат. Освещал штурм и взятие Будапешта, рассказывая читающей аудитории про каждую пядь отвоёванной земли и советскую победу.

Творческая деятельность

Семен Гудзенко, биография которого неразрывно связана с творческой деятельностью, писал талантливые стихи, основанные на военных событиях и впечатлениях. Его первый сборник вышел в 1944 году, за год до окончания войны, и назывался "Однополчане".

Потом последовали другие поэтические сборники: "Стихи и баллады", "После марша", "Закарпатские стихи", "Битва".

Семен Гудзенко, стихи которого проникнуты искренними чувствами, пережил все то, что описал в своих произведениях. Поэтому его лирические сочинения пропитаны невиданной реалистичностью и особой, мужественно-печальной болью.

Самые яркие стихотворения

Наиболее жизненными и пронзительными произведениями поэта являются его стихи "Перед атакой" и "Баллада о дружбе".

Первое произведение с неимоверной трагичностью и правдивостью рассказывает о чувствах и эмоциях бойца перед началом боя:

"Когда на смерть идут - поют,

А перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою -

Час ожидания атаки".

Да, солдаты боятся и плачут, им тоже страшно и горько. Но они превозмогают испуг, исполняя свой долг:

"Бой был коротким, а потом

Глушили водку ледяную.

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую".

Как отличается эта реальная солдатская жизнь от идеализированной, показанной нам -обычным обывателям, сквозь розовые очки.

"Баллада о дружбе" проникнута лиричной проникновенностью и теплотой. Фронтовая дружба - самая крепкая и проверенная, она прочна и непоколебима, сразу же проверяется на деле:

"Не зря мы дружбу берегли,

Как пехотинцы берегут

Метр окровавленной земли,

Когда его в боях берут".

Поэтическая баллада крайне перекликается с лирическим произведением "На снегу белизны госпитальной", где яркими и живыми словами передан подвиг военного врача, пролившего свою молодую горячую кровь ради спасения других. Самоотверженный поступок молодого человека расценивается как героический.

Стихотворение "Мы не от старости умрем" повествует о нелегкой жизни после войны тех, кто пережил ранения и увечья. Психологические раны, душевные страдания, физическая боль не проходят мимо и причиняют жестокие, порой даже смертельные страдания.

Последние дни

После войны Семен Гудзенко, биография которого пополняется новыми творческими и личными победами, продолжал работать журналистом. В 1950-е годы выходят другие его новые лирические произведения:

"Дальний гарнизон" (поэма о повседневных трудах военнослужащих в Туркмении);
"Новые края";
"Могила пилота".

Рана, полученная в роковом 1942 году, постоянно давала о себе знать. Болезнь прогрессировала с каждым месяцем и причиняла мужчине множество боли и неудобств.

Зная, что она смертельна, Семен Петрович продолжал бороться за жизнь. Он активно писал, любил собирать возле себя друзей, изо всех сил старался вести обычный деятельный образ жизни. Болезнь причиняла неимоверные физические страдания, но она не делала поэта угрюмым отшельником или мрачным затворником. Прикованный к кровати, медленно, мучительно умирая, Гудзенко продолжал оставаться жизнерадостным романтиком и доброжелательным человеком. Он много общался и живо интересовался жизнью общества, новыми достижениями и открытиями, литературой и культурой государства.

Даже потеряв возможность писать самостоятельно, поэт сочинял свои бессмертные стихотворения и диктовал их. Скончался Семен Гудзенко зимой 1953 года.

Личная жизнь

Лирик военной жизни был женат на Ларисе Жадовой, дочери героя СССР, которая впоследствии достигла определенных высот в изучении истории искусства и дизайна.

У поэта имелась дочь Катя, которой не было и двух лет, когда он умер. Впоследствии девочку удочерил второй муж Ларисы - Константин Симонов. Сейчас дочь Гудзенко работает в МГУ и занимает должность заведующей кафедрой. Доктор наук, она изучает востоковедение.

Семён Петро́вич Гудзе́нко ( -) - русский советский поэт-фронтовик .

Биография

Настоящее имя Гудзенко - Сарио: итальянское имя ему дала мать. Когда его в 1943 году дружно опубликовали «Знамя » и «Смена », поэт писал матери: «…не пугайся, если встретишь стихи за подписью „Семён Гудзенко“, - это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься…»

Евгений Евтушенко писал в антологии «В начале было Слово»: «…был киевлянин, украинский еврей, русский поэт Семён Гудзенко».

Семья

Библиография

Стихотворения

«Однополчане» (1944)
«Стихи и баллады» (1945)
«После марша» (1947)
«Битва» (1948)
«Закарпатские стихи» (1948)
«Поездка в Туву» (1949)
«Дальний гарнизон» (1950) поэма о буднях солдат на военной службе в Туркмении
«Новые края» (1953)

Мемуары

Гудзенко С. П. Армейские записные книжки. - М .: Советский писатель , 1962. - 116 с.

Стихи Гудзенко в театре

В начале 1970-х годов режиссёр московского Театра на Таганке Юрий Любимов поставил спектакль «Павшие и живые ». В этом спектакле Владимир Высоцкий , в частности, играл роли Гитлера и Семёна Гудзенко. В дальнейшем на своих выступлениях Высоцкий иногда читал стихи Гудзенко, также он давал достаточно высокие оценки военному творчеству поэта. Два стихотворения Семёна Гудзенко вошли в музыкально-поэтический цикл Высоцкого «Мой Гамлет », 1966-1978.
В 2009 году в Малом зале санкт-петербургской Филармонии состоялась премьера кантаты на стихи поэтов-фронтовиков композитора Владиславы Малаховской . Кантата озаглавлена строчкой из «Моего поколения» Семёна Гудзенко - «Нас не нужно жалеть!».Два из шести номеров кантаты написаны на стихи Гудзенко - «Перед Атакой» и «Моё поколение».

Награды

Орден Отечественной войны II степени

Память

Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

Мемориальная доска в Киеве на фасаде дома по улице Тарасовская, 3, где в 1922-1939 гг. жил поэт

Именем Семена Гудзенко названа улица в Харькове.

В кино

В художественном фильме «Цыган » Будулай исполняет на гитаре песню, в которой звучат 3 четверостишия из «Моего поколения» Семёна Гудзенко.

Источники

Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8 .

Напишите отзыв о статье "Гудзенко, Семён Петрович"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гудзенко, Семён Петрович

– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.

Антология Евг. Евтушенко «В начале было слово»
СЕМЕН ГУДЗЕНКО. «МОЯ ПРОВИНЦИЯ - ВОЙНА» «Ф ронтовики в карманах гимнастерок носят странные вещи. Немецкие губные гармошки, трубки, офицерские нашивки или кусочки свинца, вынутые из собственных ран ловкими руками хирурга. Это не талисманы. Это вещи, которые, как искры, воспламеняют память. И начинаются долгие правдивые истории».
Летописцем, спасшим в своих армейских записных книжках много таких «правдивых историй», хотя это трагически… по сравнению с тем, чего он не успел написать, был киевлянин, украинский еврей, русский поэт Семен Гудзенко. Сарик, как его ласково называли друзья. В 21 год прямо с ифлийской скамьи он ушел добровольцем в мотострелковый батальон, чтобы конечно же воевать за СССР вместе с тенистыми каштанами Киева, голубыми елями Красной площади, и за Пушкина, и Шевченко, и за Шостаковича.
Смогут ли когда-нибудь будущие Киев, Одесса, Харьков так же щедро дарить русской литературе столько талантливых прозаиков и поэтов - от Ахматовой до Чичибабина, как это было и при царской империи, и в совсем недавние времена Советского Союза?
На Украине, чей стольный град Киев был первой колыбелью Руси, параллельное существование русского и украинского языков было естественным и взаимно обогащало их до той поры, пока советская бюрократия, как всегда топорно, а иногда и напрямую - топором не взялась «руководить» этим процессом. Но не дай бог, если неразумно возобладает ответная мстительность по отношению к русскому языку, в этом «топоризме» неповинному, на котором и сам Тарас Григорьевич не чурался писать стихи. Независимость государств не должна разрушать драгоценное взаимовлияние культур во всем контексте. И не дай бог, если мы перестанем ощущать тех, кто пал на поле битвы с фашизмом, нашими общими героями, а если это были поэты - нашими общими поэтами.
Довоенного себя Гудзенко описал в замысле будущего романа: «Провинциал в ковбойке и широких парусиновых брюках. Рукава закатаны выше локтя, обнажены крепкие загорелые руки. Он приехал в Москву из теплого зеленого города Киева. Он мечтает быть поэтом».
От просто «мечтать» он начинает «быть». «Мудрость приходит к человеку с плечами, натертыми винтовочным ремнем, с ногами, сбитыми в походах, с обмороженными руками, с обветренным лицом…».
Весьма любопытно, как меняется тональность записей Гудзенко после доставшейся ему из первых рук истории о патефоне, до которой всех немцев он поголовно с презрением называл «гансами», а после нее ни разу так не назвал: «Интернационал». «Шесть немцев жили в одной избе. Трое уехали. Трое пришли. Велели хозяйке закрыть плотно окно и двери: «Давай патефон». «Ну, погибла», - подумала старушка. Завели громко пластинку. Они сели вокруг стола, вынули листочки бумаги и запели «Интернационал». Пропели весь. Один пожилой прослезился. Встали и ушли. Она их больше не видела».
Однако вот, например, одна запись, при которой я тяжело вздохнул: она мне напомнила меня самого в сталинские годы, молодого и порой такого криво спрямленного, что можно было никогда не разогнуться. «Шершунов - великолепный парень. Тоже ифлиец, но без червоточинки богемы и интеллигенции».
Вот так воспитывали тогдашних юношей - не такое уж самое плохое слово «богема» и благородное слово «интеллигенция» прямо подверстаны к слову «червоточинка».
Семену Гудзенко, смилостивясь, война дала еще восемь лет жизни после ее конца и догнала его в год смерти Сталина. Какие бы стихи он написал о Сталине после его смерти, можно только гадать. Но все-таки это имя ни разу не промелькнуло в его первой, пожалуй, лучшей книге «Однополчане», хотя в те годы это было редкостью. Илья Эренбург в 1943 году высоко оценил и даже переоценил возможности Гудзенко: «Он принадлежит к поколению, которое мы еще не знаем, книг которого мы не читали, но которое будет играть не только в искусстве, но и жизни решающую роль после войны».
Эренбург, почему-то до сих пор принимаемый многими за циника, на самом деле был все еще интербригадовским идеалистом и переоценил Гудзенко и в целом его поколение, потому что недооценил мрачную силу Сталина. Сталин ни за что не мог бы позволить, чтобы расправившие плечи молодые победители стали хозяевами в своей стране. Какие же чувства могли испытать те евреи, которые сражались за победу так же беззаветно, как Семен Гудзенко? Они не верили собственным ушам, слушая радио, собственным глазам, читая газеты, но, когда убили Михоэлса и стали одного за другим сажать еврейскую интеллигенцию, незаслуженность жестокой обиды уступила место тайному животному страху не просто за себя, а за своих близких.
Война оказалась самым счастливым временем в жизни этого поколения поэтов, ибо это были редкие годы, когда внутренний патриотизм сливался с государственным. Но мог ли совсем еще молодой Гудзенко, даже женившись на дочке генерала армии Жадова, чувствовать себя в безопасности, если сам его опекун-защитник Илья Эренбург был под угрозой ареста? В то время, когда шельмовали Зощенко, которым Гудзенко с таким наслаждением, по собственному признанию, зачитывался в госпитале, он и пикнуть не мог в его защиту - его бы в порошок стерли. Ужас был в том, что бывших героев делали трусами. В этом - отвратительность отношения к героям войны после войны.С тихи Гудзенко и многих его фронтовых товарищей поскучнели, потеряли задор, горький вкус правды, стали «командировочными». Но, умирая от старых ран, он написал вырвавшиеся из глубины сердца настоящие стихи: «Жизнь мою спасали среди ночи в белом, как десантники, врачи». Он был, пожалуй, самым красивым поэтом, которого я видел в живых: чернобровый, с брызжущими жизнью карими глазами. Не верилось, что такой человек может вот-вот умереть. А он это знал, и многие тоже. Последний раз я видел его на стадионе «Динамо», в буклешной с искорками кепке, какие носили тогда мои любимые футболисты. Он негодовал вместе со всеми на судью, восторженно вскакивал с бетонной скамьи, и я заметил под его габардиновым плащом синие тренировочные брюки и спортивные кеды. Может быть, он сбежал на футбол из больницы?
Он заметил меня, узнал, хотя видел меня до этого только один раз, на ходу в ЦДЛе, да мало того что узнал, еще и процитировал мне мое четверостишие: От аллей Самотеки/ к своему переулку/ он в людской суматохе/ совершает прогулку…
«Самотеки-суматохи… Какая рифмочка-то, а!» - И лукаво, очень по-украински подмигнул мне… Он так и смотрит на меня до сих пор - с этим улыбчивым подмигом, хотя в глубине глаз таится грустинка - предчувствие, что война неумолимо догоняет его и не позволит ему самому осуществиться как поэту настолько, как это обещали его первые фронтовые стихи.Семен ГУДЗЕНКО
1922 год (Киев) - 1953 (Москва)

* * *
У каждого солдата есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,
на карту нанесенная одна,
суровая моя и откровенная
далекая провинция - война.

1947

Перед атакой
Когда на смерть идут - поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним идет охота.
Будь проклят сорок первый год –
и вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв – и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.

1942

* * *
Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.

Но если снова воевать…
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.

Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.

1946

* * *
Мы не от старости умрем -
от старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
трофейный рыжий ром!

В нем горечь, хмель и аромат
заморской стороны.
Его принес сюда солдат,
вернувшийся с войны.

Он видел столько городов!
Старинных городов!
Он рассказать о них готов.
И даже спеть готов.

Так почему же он молчит?..
Четвертый час молчит.
То пальцем по столу стучит,
то сапогом стучит.

А у него желанье есть.
Оно понятно вам?
Он хочет знать, что было здесь,
когда мы были там…

1946

* * *
На снегу белизны госпитальной
умирал военврач, умирал военврач.

Наклонились над ним два сапера с бинтами,
и шершавые руки коснулись плеча.
Только птицы кричат в тишине за холмами.
Только двое живых над убитым молчат.

Это он их лечил в полевом медсанбате,
по ночам приходил, говорил о тебе,
о военной судьбе, о соседней палате
и опять о… военной судьбе.

Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,
о своем ненаглядном, о милом не плачь.
…Одного человека не спас военврач –
он лежит на снегу белизны госпитальной.

1945 Евг. ЕВТУШЕНКО
Разговор в окопе (по воспоминаниям фронтовика):
«Слышь, дай на самокрутку мне газетку…»
«Да ты не трожь… Ее тебе не дам…
Ты почитал бы нашего Гудзенку…
Я жертвую ему мои сто грамм…»

"Новая газета" № 41

09.06.2005

Семён Петрович Гудзенко (настоящее имя - Сарио). Родился 5 марта 1922 года в Киеве - умер 12 февраля 1953 года в Москве. Русский советский поэт и журналист, военный корреспондент.

Сарио Гудзенко, ставший известным как Семён Гудзенко, родился 5 марта 1922 года в Киеве в еврейской семье.

При рождении мать назвала его итальянским именем Сарио. Имя Семен он взял во время Великой Отечественной войны (по совету Ильи Эренбурга), когда стал печататься как поэт. После первых публикаций в прессе, он писал своей матери: «не пугайся, если встретишь стихи за подписью "Семён Гудзенко", - это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься".

Отец - Пётр Константинович Гудзенко, инженер.

Мать - Ольга Исаевна (Исааковна) Гудзенко, учительница.

Дед - белоцерковский мещанин Кун Меерович Гудзенко.

Двоюродный брат - Михаил Александрович Рогинский (1931-2004), советский и французский художник.

Родители были родом из Белой Церкви, незадолго до рождения будущего поэта семья перебралась в Киев, где жили на улице Тарасовской в доме № 3.

Стихи писал с пяти лет. В 1929-м пошел в киевскую школу №45. Будучи школьником, посещал литературную студию Дворца пионеров. В 1937 году за стихи, написанные к столетию смерти Пушкина и опубликованные в мартовском номере журнала «Молодая гвардия», его наградили путевкой в Артек. Увлекался Маяковским, Багрицким, Тихоновым, Хлебникыв, Симоновым.

В 1939 году Семён Гудзенко поступил в МИФЛИ и переехал в Москву.

В 1941 году добровольцем ушёл на фронт, стал пулемётчиком в Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения (ОМСБОН) - спецназе 1941 года. Омсбоновцев небольшими отрядами забрасывали на оккупированную территорию Калужской, Смоленской и Брянской областей. Переходили линию фронта на лыжах, пробирались глухими лесами, подрывали мосты, минировали шоссейные и железные дороги, забрасывали гранатами немецкие штабы. Гудзенко по штатному расписанию был пулеметчиком и не раз со своим «дегтярем» прикрывал отход товарищей. Матери писал: «Служу в войсках НКВД в Особом отряде». Командир вспоминал потом о Гудзенко: «Семен был первым номером ручного пулемета и командиром отделения. Гудзенко многим спас жизнь, не раз выручал своих товарищей».

В 1942 году был тяжело ранен в живот осколком мины. После госпиталя его признали негодным к строевой. С июня 1942-го он служит в редакции газеты ОМСБОНа «Победа за нами».

В 1943 году ОМСБОН переформировали, и Гудзенко перевели в газету 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». Освещал осаду и штурм Будапешта, где и встретил День Победы.

Как поэта Семена Гудзенко открыл весной 1941 года (воспоминания о творческом пути поэта есть в 7-й главе 5-й книги цикла «Люди, годы, жизнь»).

В своей книге Илья Эренбург вспоминал: «Это был один из первых весенних дней. Утром в дверь моей комнаты постучали. Я увидел высокого грустноглазого юношу в гимнастерке. Ко мне приходило много фронтовиков - просили написать о погибших товарищах, о подвигах роты, приносили отобранные у пленных тетрадки, спрашивали, почему затишье, и кто начнет наступать - мы или немцы. Я сказал юноше: «Садитесь!». Он сел и тотчас встал: «Я вам почитаю стихи». Я приготовился к очередному испытанию - кто тогда не сочинял стихов о танках, о фашистских зверствах, о Гастелло или о партизанах. Молодой человек читал очень громко, как будто он не в маленьком номере гостиницы, а на переднем крае, где ревут орудия. Я повторял: «Еще... еще...» Потом мне говорили: «Вы открыли поэта». Нет, в это утро Семен Гудзенко мне открыл многое из того, что я смутно чувствовал. А ему было всего 20 лет; он не знал, куда деть длинные руки, и сконфуженно улыбался. Одно из первых стихотворений, которое он мне прочитал, теперь хорошо известно («Перед атакой»)».

Первую книгу стихов выпустил в 1944 году.

После окончания Великой Отечественной войны работал корреспондентом в военной газете. В последующие годы вышли его книги «Стихи и баллады» (1945), «После марша» (1947), «Закарпатские стихи» (1948), «Битва» (1948), «Поездка в Туву» (1949) «Дальний гарнизон. Поэма» (1953), «Новые края» (1953). «Дальний гарнизон» (1950) Наиболее значительными в творчестве Гудзенко являются его фронтовые стихи и баллады.

Прожил короткую жизнь, но оставил очень яркий след в литературе. Многие знают его строки: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели», «Когда на смерть идут, - поют, а перед этим можно плакать...», «Я был пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне».

Награды Семена Гудзенко:

Орден Отечественной войны II степени;
Орден Красной Звезды (награжден приказом Вс 2-го Украинского фронта №: 128/н от: 14.05.1945 года за освешение штурма Будапешта в прессе);
Медаль «За оборону Москвы»;
Медаль «За трудовую доблесть»;
Медаль «Партизану Отечественной войны»;
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»;
Медаль «За взятие Вены»;
Медаль «За взятие Будапешта»;
Медаль «За освобождение Праги».

По воспоминаниям поэта Евгения Долматовского, последние месяцы жизни поэта - это был «новый подвиг, который по праву можно поставить рядом с подвигом Николая Островского, Александра Бойченко, Алексея Маресьева: прикованный к постели поэт, точно знающий о том, что его недуг смертелен, продолжал оставаться романтиком, солдатом и строителем. У его постели собирались друзья, чтобы говорить с ним не о недугах и лекарствах, а о борьбе вьетнамского народа за свою независимость, о строительстве на Волге и Днепре, о новых изобретениях и открытиях, и конечно, о стихах. В последние месяцы своей жизни Семен Гудзенко, уже не могший писать сам, продиктовал три стихотворения, которые, несомненно, войдут в золотой фонд советской поэзии».

Умер 12 февраля 1953 года в Институте нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

В 1962 изданы «Армейские записные книжки» Гудзенко. Походные и журналистские записи поэта стали историческими документами. Содержание записей чрезвычайно разнообразно. В этом разнообразии выделяются картины западных городов - Будапешта, Вены, Праги - в первые дни после их освобождения Советской. Армией и встречи в эти знаменательные дни конца 1944 - начала 1945 года со множеством людей, представителей разных военных специальностей и званий, с венграми, немцами, чехами.

В начале 1970-х годов режиссёр московского Театра на Таганке поставил спектакль «Павшие и живые». В этом спектакле , в частности, играл роли Гитлера и Семёна Гудзенко. В дальнейшем на своих выступлениях Высоцкий иногда читал стихи Гудзенко, также он давал достаточно высокие оценки военному творчеству поэта. Два стихотворения Семёна Гудзенко вошли в музыкально-поэтический цикл Высоцкого «Мой Гамлет», 1966-1978.

Владимир Высоцкий читает стихи Семена Гудзенко

В 2009 году в Малом зале санкт-петербургской Филармонии состоялась премьера кантаты на стихи поэтов-фронтовиков композитора Владиславы Малаховской. Кантата озаглавлена строчкой из «Моего поколения» Семёна Гудзенко - «Нас не нужно жалеть!». Два из шести номеров кантаты написаны на стихи Гудзенко - «Перед Атакой» и «Моё поколение».

В художественном фильме «Цыган» Будулай исполняет на гитаре песню, в которой звучат 3 четверостишия из сочинения Семёна Гудзенко «Мое поколение».

Нас не нужно жалеть - из к/ф "Цыган"

Личная жизнь Семена Гудзенко:

Жена - Лариса Алексеевна Жадова (1927-1981), советский искусствовед, историк искусства и дизайна, дочь советского военачальника Героя Советского Союза Алексея Жадова. Впоследствии (с 1957) - жена Константина Симонова.

В браке в 1951 году родилась дочь Екатерина Кирилловна Симонова-Гудзенко (урождённая Екатерина Семёновна Гудзенко). Она была удочерена Константином Симоновым и получила отчество по его паспортному имени Кирилл. По профессии - историк-японист, с 2003 года заведующая кафедрой истории и культуры Японии Института стран Азии и Африки при МГУ.

Екатерина - дочь Семёна Гудзенко

Стихи Семена Гудзенко:

«Однополчане» (1944)
«Стихи и баллады» (1945)
«После марша» (1947)
«Битва» (1948)
«Закарпатские стихи» (1948)
«Поездка в Туву» (1949)
«Дальний гарнизон» (1950) поэма о буднях солдат на военной службе в Туркмении
«Новые края» (1953)
«Перед атакой»
«Могила пилота» (1966)

Мемуары Семена Гудзенко:

Гудзенко С. П. Армейские записные книжки. - М.: Советский писатель, 1962

Семен Гудзенко. Перед атакой

Когда на смерть идут - поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг.
И значит - смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят сорок первый год -
ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.

Семен Гудзенко. Мое поколение

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, -
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, -
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, -
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.