Путь церковного служения протопопа аввакума. Протопоп Аввакум: житие, интересные факты

[Авва́кум] Петров (20.11.1620, с. Григорово Закудемского стана Нижегородского у.- 14.04.1682, Пустозерск), протопоп (лишенный сана), крупнейший деятель раннего старообрядчества, расколоучитель. Основные сведения о своей жизни А. изложил в автобиографическом «Житии» и др. сочинениях. Род. в семье священника Борисоглебской ц. Петра († ок. 1636). Мать - Мария (в иночестве Марфа) - была, по словам А., «постница и молитвенница» и оказала большое влияние на религ. развитие сына. В 1638 г. А. женился на дочери местного кузнеца Анастасии Марковне (1628-1710), родившей ему 5 сыновей и 3 дочерей. Переехав в с. Лопатищи того же уезда, А. в 1642 г. был рукоположен во диакона, а в 1644 г.- во священника. Летом 1647 г. бежал с семьей от преследований местного «начальника» в Москву, где нашел поддержку у царского духовника Стефана Вонифатьева , после чего вернулся в свой разоренный дом в Лопатищах. С этого времени А. начал поддерживать активные контакты с кружком «ревнителей благочестия» и последовательно осуществлять их программу исправления нравов, из-за чего вступал в постоянные конфликты как с паствой, так и с властями. В мае 1652 г., спасаясь бегством от разъяренных прихожан, А. вновь направился в Москву, получил назначение в г. Юрьевец-Повольский, где был поставлен в протопопа. На новом месте А. вскоре восстановил против себя мирян и духовенство, был жестоко избит толпой и бежал в Кострому, оттуда в Москву. Здесь он начал служить в Казанском соборе, протопопом к-рого был его покровитель лидер «боголюбцев» Иван Неронов . Оказавшись в самой гуще событий, связанных с церковной реформой, проводимой Патриархом Никоном, А. после ареста Неронова (4 авг. 1653) стал во главе старообрядческой оппозиции реформам. Вместе с костромским протопопом Даниилом он написал несохранившуюся челобитную царю Алексею Михайловичу , где просил за Неронова, проводил последнего в ссылку, проповедовал с паперти Казанского собора; лишенный места, он служил в ц. св. Аверкия в Замоскворечье, а затем демонстративно совершал богослужения в «сушиле» во дворе Неронова, где и был арестован 13 авг. 1653 г. Закованный в цепи, А. был заключен в подземелье Андроникова мон-ря , где его били и морили голодом.

Спасенный от расстрижения благодаря заступничеству царя, А. был передан в Сибирский приказ, а 17 сент. 1653 г. «за ево многое бесчинство» сослан с семьей в Тобольск, где проживал с кон. дек. 1653 по конец июля 1655 г. Здесь А. пользовался покровительством тобольского воеводы В. И. Хилкова и Сибирского архиеп. Симеона, добившегося для него разрешения служить в кафедральном Софийском и Вознесенском городском соборах. Тем не менее, как вспоминал впосл. А., «в полторы годы пять слов государевых сказывали на меня» (т. е. было отправлено 5 доносов на А.). Особенно острое столкновение произошло у него с архиепископским дьяком И. В. Струной. И хотя благодаря поддержке владыки дело закончилось в пользу протопопа, эти события повлияли на его судьбу: было велено перевести А. с семьей под стражей в Якутский острог с запрещением служить литургию. А. доехал только до Енисейска, т. к. поступил новый указ - отправить его в Даурию вместе с отрядом воеводы А. Ф. Пашкова. Во время похода, начавшегося 18 июля 1656 г., между А. и воеводой, отличавшимся крутым нравом, сложились крайне неприязненные отношения. Уже 15 сент. 1656 г. А. был по приказу последнего наказан кнутом на Долгом пороге за «малое писанейце», в к-ром воевода осуждался за грубость и жестокость. Тогда же казаками и служилыми людьми была составлена инспирированная Пашковым челобитная на имя царя, обвинявшая А. в том, что он написал «воровскую составную память», «глухую, безымянную», направленную против «начальных людей» с целью учинить смуту. Челобитчики требовали смертной казни А. По прибытии отряда Пашкова 1 окт. 1656 г. в Братский острог А. был заключен в холодную башню, где сидел до 15 нояб. В мае 1657 г. отряд двинулся дальше, через Байкал, по Селенге и Хилку до оз. Иргень, а оттуда волоком до р. Ингоды, затем по Ингоде и Шилке, достигнув в нач. июля 1658 г. устья р. Нерчи. Весной 1661 г. А. по приказу из Москвы с семьей и неск. людьми отправился в обратный путь через всю Сибирь, охваченную восстаниями коренных народов. В 1662-1663 гг. он зимовал в Енисейске, с кон. июня 1663 по сер. февр. 1664 г. жил в Тобольске, где был связан с находившимися здесь в ссылке за приверженность к старым обрядам романовским попом Лазарем и Патриаршим подьяком (иподиаконом) Федором Трофимовым, а также однажды виделся с ссыльным Юрием Крижаничем , описавшим в 1675 г. эту встречу. Не позднее мая 1664 г. А. прибыл в Москву. Во время почти 11-летней сибирской ссылки А. довелось вытерпеть невероятные лишения и голод, преодолеть много опасностей, пережить смерть 2 сыновей. В Сибири родилась слава протопопа как героя и мученика за «старую веру», развился его талант проповедника. Позднее он вспоминал, что, возвращаясь в Москву, «по всем городам и селам, в церквах и на торгах кричал», обличая «никонианские» новшества. В Сибири осталось немало его учеников и последователей.

В Москве А. был весьма благосклонно принят царем и его ближайшим окружением, познакомился и вел полемику с Симеоном Полоцким и Епифанием (Славинецким) , получал подарки от царедворцев, беседовал с царским духовником Лукьяном Кирилловым, Рязанским архиеп. Иларионом, окольничими Р. М. Стрешневым и Ф. М. Ртищевым , спорил с ними «о сложении перстов, и о трегубой аллилуйи, и о прочих догматах», стал духовным отцом боярыни Ф. П. Морозовой , ее сестры кнг. Е. П. Урусовой и мн. др. московских «старолюбцев». Несмотря на подношения и посулы со стороны властей (в т. ч. обещание сделать его справщиком на Печатном дворе), А., относившийся к новым обрядам с прежней нетерпимостью, «паки заворчал» - написал царю гневную челобитную, «чтоб он старое благочестие взыскал», и стал открыто проповедовать свои взгляды. В авг. 1664 г. было принято решение сослать А. с семьей в Пустозерск. С дороги, из Холмогор, он написал в окт. 1664 г. челобитную царю с просьбой из-за трудности зимнего пути оставить его «зде, на Холмогорах». Благодаря заступничеству Ивана Неронова, к тому времени уже примирившегося с Церковью, а также из-за отказа кеврольских и верховских крестьян дать прогонные деньги и подводы местом ссылки А. стала Мезень (прибыл сюда с семьей и домочадцами 29 дек. 1664).

В кон. 1665 - нач. 1666 г. в связи с подготовкой к Собору (начался в февр. 1666) были арестованы вожди старообрядческой оппозиции. 1 марта 1666 г. был привезен в Москву и А., к-рого отдали на увещание Крутицкому митр. Павлу. «Он же меня у себя на дворе,- вспоминал А.,- привлачая к своей прелестной вере, томил всяко пять дней, и козновав, и стязався со мною». 9 марта А. перевели «под начал» в Пафнутиев боровский мон-рь . После бурной полемики на Соборе А. и его единомышленники, диак. Федор Иванов и суздальский свящ. Никита Добрынин , были 13 мая 1666 г. лишены сана и анафематствованы в Успенском соборе, после чего их, закованных в цепи, поместили в Никольский Угрешский мон-рь , где 2 июня Федор и Никита раскаялись и подписали требуемые от них грамоты. В нач. сент. А. вновь был переведен в тюрьму Пафнутиева боровского мон-ря, где его безуспешно уговаривали покаяться и примириться с Церковью. В этих увещаниях принимали участие А. С. Матвеев и дьяк Д. М. Башмаков.

17 июня 1667 г. новые безуспешные увещания и острые споры продолжились на заседаниях Собора, а через месяц А., попу Лазарю и соловецкому иноку Епифанию за их упорство вынесли окончательный приговор - «отослать к грацкому суду». 26 авг. по царскому указу А. вместе с Лазарем, симбирским свящ. Никифором и Епифанием был приговорен к ссылке в Пустозерск. На др. день Лазарю и Епифанию резали языки, а 30-31 авг. всех осужденных повезли в Пустозерский острог и 12 дек. доставили на место, где поместили «порознь, очистя пустозерских крестьян избы, по одному человеку в избе», под надзором сотника Ф. Акишева и 9 стрельцов. 20 апр. 1668 г. сюда же был привезен Федор Иванов.

Через неск. месяцев в Пустозерске умер свящ. Никифор. Дело со строительством особых тюрем для ссыльных затянулось, благодаря чему они имели возможность нек-рое время достаточно свободно общаться между собой, а также поддерживать связи с внешним миром. Лишенные книг и др. материалов, необходимых для работы, А. и его товарищи тем не менее продолжали в своих «писаниях» разоблачать «никонианские» нововведения. Уже осенью 1669 г. на Русь была отправлена от имени всех пустозерских узников книга Федора Иванова «Ответ православных», содержавшая «правду о догматех церковных», к к-рой А. приложил подробную одобрительную рецензию - «Припись ведения ради сему». В посланной тогда же челобитной на имя царя А. писал, что их напрасно отлучили от Церкви и назвали еретиками, ибо в таком случае подобной же участи заслуживают и все бывшие ранее рус. иерархи и государи, державшиеся дониконовских обрядов. По его мнению, главная ответственность за все решения Церкви лежит на самом царе. Сочинения А., написанные как им самим, так и в соавторстве со своими «соузниками», через «верных людей» передавались на Мезень (здесь в Окладниковой слободе находилась в ссылке его семья), а оттуда в Москву, в Соловецкий мон-рь и в др. места. Связи А. с учениками и последователями не прекратились и после того, как ужесточился режим содержания пустозерских узников, разведенных по отдельным земляным тюрьмам.

В 1670 г. началась новая волна репрессий в отношении приверженцев дониконовских обрядов. В марте на Мезени были повешены ученики А. Федор Юродивый и Лука Лаврентьевич. Сыновей А. Ивана и Прокопия также приговорили к повешению, но они «повинились» и были вместе с матерью посажены в земляную тюрьму. 14 апр. того же года состоялась вторая «казнь» пустозерских «тюремных сидельцев» (Лазарю, Федору Иванову и Епифанию вторично резали языки и рубили правые руки), А. было указано «вместо смертной казни» держать в тюрьме на хлебе и воде. Ухудшение положения пустозерских узников в известной степени даже стимулировало их лит. творчество. Именно в эти годы А. создал свои основные произведения. Самое известное из них - автобиографическое «Житие» - он написал в 1672-1675 гг. по «понужению» своего духовного отца инока Епифания, желавшего, чтобы «дело Божие» - жизнь А.- не было забыто. Причиной написания собственного «Жития» А. называет желание понудить своих учеников следовать его примеру (по-видимому, подразумевая стояние за «старую веру»). «Житие» сохранилось в 3 авторских редакциях, 2 из к-рых дошли в автографах. Кроме того, существует Прянишниковский список, представляющий собой отредактированный кем-то текст самого раннего, не дошедшего до нас варианта «Жития» А., а также 2 поздние переработки произведения.

В эти же годы А. была написана «Книга бесед», отразившая важнейшие элементы его отношения к совр. событиям. В этом сочинении, включавшем 9 (иногда 10) глав-«бесед», церковная реформа предстает как возврат от евангельского учения к ветхозаветным установлениям и порядкам, происшедший под влиянием римлян и греков, в разное время отступивших от «истины», что и является предвестием Второго Пришествия и Страшного Суда. В условиях открытого наступления зла, когда особенно остро встает необходимость выбора пути («узкого» - к Богу, «широкого» - к диаволу), человек, несмотря на его двойственную природу, все же способен проявить свою подлинную сущность, предпочтя греховному миру, захваченному антихристом , духовное делание в доме Бога. Именно к этому призывал А. своих последователей - «малых избранных», к-рым по мере написания отправлял «беседы» вместе с сопроводительными письмами. В старообрядческой среде «беседы» А. объединялись в сборники, но ни один из них не содержит полного текста.

Еще одним крупным произведением, появившимся из-под пера А. в 1673-1676 гг., является «Книга толкований», адресованная его любимому ученику С. И. Крашенинникову (иноку Сергию). Она включает толкования А. на псалмы, Книги Притчей и Премудрости царя Соломона, Книгу пророка Исаии, а также его собственное поучение «Что есть тайна христианская, и как жити в вере Христове». Обращаясь к толкованию ветхозаветных текстов, А. стремился через них показать совр. ему события и тем самым дать им духовную оценку.

Взгляды А. на переживаемое время нашли отражение также и в его обширном эпистолярном наследии - в челобитных царям Алексею Михайловичу и Феодору Алексеевичу , в посланиях и письмах своей семье, царевне Ирине Михайловне, Ф. П. Морозовой, Е. П. Урусовой и М. Г. Даниловой, игум. Феоктисту, юродивому Афанасию (иноку Авраамию), Маремьяне Федоровне, Ксении Ивановне и Александре Григорьевне, Алексею Копытовскому, «отцу» Ионе, старице Каптелине, Борису и «прочим рабам Бога Вышняго», «отцам святым» и «преподобным маткам» и т. д. Причину церковного раскола А. видел в любоначалии иерархов, деятельность Никона называл «агарянским мечом» и сравнивал низложенного Патриарха с Арием и Римским папой Формозом . Полемический настрой нередко приводил А. к противоречивым высказываниям. Так, призывая в запальчивости перерезать «никониан» как собак, он в др. сочинениях, выказывая смирение, писал, что Господь простит тех членов Собора, к-рые его проклинали и расстригали, т. к. это случилось не по их вине, а сам «диавол наветом своим строил». Долгое время А. верил, что царь Алексей Михайлович обратится к «истинной вере», и лишь после репрессий, начавшихся в 1670 г., его отношение к царю резко изменилось: пустозерские узники назвали Алексея Михайловича и его буд. преемника на троне «антихристовыми рогами», т. е. предтечами антихриста, к-рый в мир еще не явился. Впрочем, после воцарения в 1676 г. Феодора Алексеевича, на к-рого старообрядцы возлагали надежды, А. попытался изменить оценку нового царя старообрядцами, что нашло отражение в «Ответе» А. на присланное из Москвы «Возвещение от сына духовного ко отцу духовному». Такой подход был одобрен всеми пустозерскими узниками.

Сложным было отношение А. к таинствам реформированной Церкви. Отрицая действительность таинства рукоположения в ней священников и уча паству прибегать в силу необходимости к всевозможным обманам при контактах с ними, он тем не менее еще в 1669 г. не только разрешил своим духовным детям ходить в те храмы, где новопоставленные священники служили по старым книгам, но и позволял им брать таких священников в духовники. Позднее в послании «отцу» Ионе А. писал, что перешедшие в староверие «новые попы» могут служить все службы, кроме литургии; литургисать же могут лишь те, кто «постражет от мучителей и кровь свою излиет за старое благочестие». Поскольку найти таких священников, к-рые пострадали «за веру» и все же остались на свободе, было трудно, А. пришлось снять и это ограничение. Он даже признал действительным Крещение, совершенное «нераскаявшимися никониянскими попами», но советовал после этого прочитать добавочные молитвы. А. осуждал тех своих единоверцев, кто в условиях «последнего времени» отрицал таинство Брака и отказывался от Причащения Св. Даров ввиду «конечного истребления» антихристом Бескровной Жертвы. В обрядовой сфере наряду с отстаиванием традиц. для ревнителей дониконовской старины суждений о двоеперстии , сугубой аллилуии , иконном писании по древним образцам и т. п. А. обращался к вопросам, вызывавшим споры внутри старообрядчества, выступая в защиту благочестивости старопечатных книг, восьмиконечной формы креста, единогласного пения и т. д. Одобряя в посланиях Крашенинникову самосожжения , А. видел в них отнюдь не средство душевного спасения, а единственный в нек-рых случаях способ «урываться» из рук «мучителей».

Особое место в наследии А. занимает «Книга обличений, или Евангелие вечное» (ок. 1679) - полемическое произведение, направленное против одного из «соузников» протопопа - бывш. диак. Федора Иванова. В «Книге» отразились их споры по догматическим вопросам, продолжавшиеся почти десятилетие, в этих спорах приняли участие все пустозерские узники. Далеко не полный текст «Книги» дошел до нас в виде отрывков, пересказов и цитат, в т. ч. в послании Федора сыну Максиму, в трудах обличителей раскола XVIII в. (в «Розыске о раскольничьей брынской вере» свт. Димитрия Ростовского, в «Пращице» Нижегородского архиеп. Питирима , в сочинениях основателя Саровской пуст. иеросхим. Иоанна, прот. А. И. Журавлёва, бывш. беспоповца Г. Яковлева и др.), в «Сказании о распрях, происходивших на Керженце из-за Аввакумовых догматических писем» Т. М. Лысенина и т. д. В этих спорах Федор отстаивал в большинстве случаев догматически верные мнения, Лазарь разделял, хотя и не во всем, взгляды А., а инок Епифаний занимал нейтральную позицию. В борьбе с Федором А. не стеснялся в выборе средств: при помощи охранявших их стрельцов он выкрал у своего оппонента сочинение, посвященное спорным вопросам, и уничтожил его, оставив лишь неск. листов, к-рые перепортил и послал в Москву.

А. отрицал единосущность Св. Троицы, поскольку утверждал, что в Св. Троице - 3 существа, «три цари небесные», каждому из к-рых принадлежит «особое седение»; вместе с тем он отделял Христа от третьего Лица Св. Троицы, или «четверил» Ее, как писал Федор. При этом А. и Лазарь обвиняли Федора в «единобожии» и говорили, что он прячет «существа в существе». Превратные представления о Лицах Св. Троицы привели А. к пересмотру и др. догматов. Существо Бога представлялось ему пространственно ограниченным, «пребывающим в вышних», «непоступным», из чего следовал вывод, что Бог вочеловечился не Существом, но благодатью. Далее А. утверждал, что в 3-й день после смерти «воста Сын Божий, сниде телом и душею во адово жилище». При этом он различал «возстание» из гроба и Воскресение (первое произошло при схождении в ад, а «воскрес Христос, как из ада вышел») и считал, что еще до «возстания» Христос послал с Креста Свою душу со Своей Кровью к Богу Отцу и она «на жидов била челом, еже они Христа убили напрасно». В споре о душе А. исходил из мнения, что она «единосраслена и телесовидна; ум, слово и дух - силы в ней действенныя», т. е. виды проявления душевной энергии. Ангелов А. вместе с Лазарем представлял сообразно простонародным воззрениям человекоподобными, т. е. так, как они пишутся на иконах. А. и Лазарь считали, что преложение Св. Даров совершается на проскомидии ,- это убеждение вызвано тем, что чин проскомидии в дониконовских Служебниках был очень длинным, причем на проскомидии Св. Дары благословлялись почти так же, как и в анафоре . Основателем Церкви А. и Лазарь считали не Господа Иисуса Христа, а ап. Петра.

Все эти заблуждения, выявившиеся в процессе яростной полемики А. с мнимым еретичеством Федора, получили распространение и поддержку среди части учеников и последователей протопопа (см. Аввакумовщина), однако основная часть старообрядцев догматические построения А., несмотря на его высокий авторитет мученика за «старую веру», не приняла. Впосл. догматические построения А. стали объектом острой критики со стороны обличителей раскола. В свою очередь выговский писатель С. Денисов, пытаясь в своем «Винограде российском» опровергнуть принадлежность этих «писаний» перу А., называл их подлогом.

В 1676 г. в связи с челобитной А. царю Феодору Алексеевичу, очень резкой и оскорбительной по тону (в ней, в частности, говорилось о загробных мучениях царя Алексея Михайловича, не вставшего на сторону А.), протопопа и его товарищей решено было перевести в Кожеезерский и Спасо-Каменный мон-ри, однако перевод не состоялся. Тогда же в Пустозерск были присланы «воры и мятежники», схваченные после подавления восстания в Соловецком мон-ре. Из-за отсутствия места в пустозерских тюрьмах их, видимо, куда-то увезли, а 20 янв. 1680 г. сюда прибыла новая партия из 10 «соловьян». 6 янв. 1681 г.- в праздник Богоявления - московские старообрядцы, как сообщалось в объявлении Синода 1725 г., «безстыдно и воровски метали свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя» и в соборах ризы «и гробы царския дехтем марали… наущением того же расколоучителя и слепаго вождя своего» А. «Он же сам… на берестяных хартиях начертывал царския персоны и высокия духовныя предводители с хульными надписании и толковании». Эти события ускорили развязку. 8 февр. 1682 г. царь Феодор Алексеевич получил разрешение Собора поступать с раскольниками «по государеву усмотрению». В Пустозерск направился капитан стрелецкого стремянного полка И. С. Лешуков, к-рый провел спешный сыск по поводу распространения А. из земляной тюрьмы «злопакостных» и «злохульных» писаний, направленных против царя и иерархов. 14 апр. 1682 г. А., Лазарь, Епифаний и Федор Иванов были сожжены в срубе «за великие на царский дом хулы».

Старообрядцами белокриницкого согласия А. почитается священномучеником. 1-я служба А. (вместе с Коломенским еп. Павлом и др. старообрядцами, пострадавшими за «старую веру») была составлена в нач. XVIII в. (Церковь. 1912. № 41). Почитание установлено Собором старообрядческой Церкви в 1916 г., тогда же написана служба А. (с полиелеем). Память А. старообрядческая Церковь празднует в неделю после празднования памяти св. отцов VII Всел. Собора. В с. Григорове в 1991 г. был установлен памятник А. (скульптор В. М. Клыков), в Григорове ежегодно проходит Аввакумовский праздник, на к-рый съезжаются старообрядцы со всей страны. В пос. Б. Мурашкино в 1993 г. освящена старообрядческая ц. во имя А.

Соч.: МДИР. М., 1875-79. Т. 1-5; Памятники истории старообрядчества XVII в. СПб., 1927. Кн. 1. Вып. 1. (РИБ; Т. 39); Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и др. его соч. М., 1960, 1991; Иркутск, 1979n; Горький, 1988n; Робинсон А. Н . Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исслед. и тексты. М., 1963; Пустозерский сб.: Автографы соч. Аввакума и Епифания. Л., 1975; ПЛДР. XVII в. Кн. 2. С. 351-454; Пустозерская проза: Протопоп Аввакум. Инок Епифаний. Поп Лазарь. Дьякон Федор. М., 1989; Демкова Н. С., Сесейкина И. В . Старейший (печорский), список «Книги толкований и нравоучений», найденный В. И. Малышевым // Древлехранилище Пушкинского Дома: Мат-лы и исслед. Л., 1990. С. 73-146.

Лит.: Мякотин В. А . Протопоп Аввакум, его жизнь и деятельность: Биогр. очерк. СПб., 1893; Бороздин А. К . Протопоп Аввакум: Очерк из истории умственной жизни рус. об-ва в XVII в. СПб., 19002. Р. н/Д., 1998п; Смирнов П. С . Внутренние вопросы в расколе в XVII в. СПб., 1898, 19002; Pascal P . Avvakum et les débuts du raskol: La crise religieuse aux XVII-e siècle en Russie. P., 1938, 19632; Робинсон А. Н . Творчество Аввакума и общественное движение в конце XVII в. // ТОДРЛ. 1962. Т. 18. С. 149-175; он же . Борьба идей в русской литературе XVII в. М., 1974; Клибанов А. И . Протопоп Аввакум как культурно-историческое явление // Ист. СССР. 1973. № 1. С. 76-98; Елеонская А. С. Русская публицистика второй половины XVII в. М., 1978; Малышев В. И . Материалы к «Летописи жизни протопопа Аввакума» // Древнерусская книжность: По мат-лам Пушкинского Дома. Л., 1985. С. 277-322; Румянцева В. С . Народные антицерковные движения в России в XVII в. М., 1986; Шашков А. Т . Аввакум Петров // СККДР. Вып. 3. Ч. 1. С. 16-30 [библиогр.]; Бубнов Н. Ю . Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в.: Источники, типы и эволюция. СПб., 1995; Зеньковский С . Русское старообрядчество: Дух. движения XVII в. М., 1995; Вургафт, Ушаков . Старообрядчество. М., 1996. С. 8-9; Демкова Н. С . Сочинения Аввакума и публицистическая литература раннего старообрядчества. СПб., 1998.

А. Т. Шашков

Протопоп Аввакум. Старообрядческая икона

Аввакум, протопоп города Юрьевца-Поволожского – один из главных вождей русского старообрядчества XVII века. Аввакум родился до 1610 г. Происходя из бедной семьи, отличаясь большой начитанностью и строгим, но жизнерадостным нравом, он приобрел известность довольно рано как ревнитель православия, занимавшийся изгнанием бесов. Строгий к самому себе, он беспощадно преследовал всякое беззаконие и отступление от церковных правил, и по этой причине около 1651 должен был бежать от возмутившейся паствы в Москву. Здесь Аввакум, слывший ученым и лично известный царю, участвовал при патриархе Иосифе (ум. 1652) в "книжном исправлении". Но Никон , ставший патриархом после Иосифа , заменил прежних русских справщиков людьми, приглашёнными с Украины , отчасти и из Греции. Они повели исправление русских церковных книг в ненациональном духе, ввели те "новшества" в богослужебных текстах и обрядах, которые и послужили причиной раскола. Аввакум занял одно из первых мест среди ревнителей старины и был одной из первых жертв преследования противников никониаанства. Уже в сентябре 1653 г. его бросили в тюрьму и стали увещевать, но безуспешно. Тогда Аввакума сослали в Тобольск, а затем, по царскому указу, за брань на Никона удалили ещё дальше – на Лену. Отсюда протопоп Аввакум был послан в далекую Даурию священником при отряде ратных людей, которых повел туда енисейский воевода Пашков, чтобы поставить там новые остроги. Пашков основал остроги Нерчинский, Иркутский, Албазинский и начальствовал в том краю около пяти лет. За эти годы Аввакум перенес много мучений от этого жестокого воеводы, который нередко держал его в тюрьме, морил голодом, бил, угнетал работами. Необузданный на язык протопоп своими обличениями часто навлекал на себя воеводскую злобу.

Любопытные подробности дает рассказ Аввакума о жизни русских в этой неприютной стране, об их столкновениях с туземцами. Однажды Пашков вздумал послать своего сына Еремея в соседние Мунгальские владения для грабежа, и дал ему 72 казака да 20 человек инородцев. Перед началом похода суеверный воевода, вместо обращения к православному священнику Аввакуму за молитвой, заставил языческого шамана гадать, будет ли поход успешен. Шаман взял барана и начал при его жалобном мычании вертеть ему голову, пока не оторвал совсем. Потом принялся прыгать, плясать и кричать, призывая бесов, и, выбившись из сил, упал на землю; изо рта пошла пена. Шаман объявил, что люди воротятся назад с великою добычею. Аввакум сильно вознегодовал на веру в варварское гадание и молил Бога, чтобы ни один человек не воротился назад. В своей автобиографии протопоп любит сильно прихвастнуть, нередко повествует о бывших ему явлениях святых, Богородицы и самого Спасителя, о чудодейственной силе своей молитвы. Она оправдала себя и на этот раз. Выступление в поход сопровождалось зловещими признаками: лошади заржали, коровы взревели, овцы и козы заблеяли, собаки завыли. Только один Еремей, иногда заступавшийся за протопопа Аввакума перед отцом, просил молиться о нем, что тот и исполнил с усердием. Люди долго не возвращались. Так как Аввакум не только не таил своего желания гибели отряда, но громко его высказывал, Пашков озлился и решил его пытать. Уже был разложен огонь. Зная, что после того огня люди недолго живут, протопоп прощался с семьёй. Уже шли за Аввакумом палачи, как вдруг едет Еремей, раненый и возвратившийся только сам-друг; он вернул назад палачей. Еремей рассказал, что мунгальские люди побили весь отряд, но один туземец спас его, уведя в пустынное место, где они целую неделю блуждали по горам и лесам, не зная дороги, и как ему, наконец, во сне явился человек в образе протопопа Аввакума, и указал путь. Пашков уверился, что по молитве протопопа был спасен его сын Еремей, и на сей раз не тронул Аввакума. Вообще, судя по всему, протопоп Аввакум был человек не только неукротимого духа, но и железного здоровья, легко переносивший телесные страдания.

В 1660 году на смену Пашкову был послан воеводою Толбузин . Аввакуму было разрешено воротиться в Москву, где о нем не забыли его усердные почитатели. К тому же Алексей Михайлович и боярская партия, первоначально поддержавшая реформы Никона , теперь вступила в резкую ссору с властолюбивым патриархом , который открыто стремился поставить свой авторитет выше царского. В борьбе против Никона царь и бояре на время решили воспользоваться вождями старообрядчества.

Аввакуму пришлось плыть по сибирским рекам один с семьей и несколькими убогими людьми в лодке, терпя нужду и опасности от туземцев. Два раза по пути протопоп зимовал: в Енисейске и Тобольске. Приближаясь к коренной России, Аввакум видел, что богослужение совершается по исправленным книгам и обрядам. В нём разгорелась ревность к обличению «никонианской ереси»; но жена и дети связывали его, и он запечалился. Но супруга протопопа, выведав от него причину печали, сама благословила его на подвиг, и Аввакум стал дерзостно проповедовать везде излюбленные двуперстие, сугубую аллилуйю, осьмиконечный крест на просфорах. Только в 1663 добрался он до Москвы. «Яко ангела Божия прияша мя государь и бояре, все мене рады, – пишет Аввакум в «Житии» (им самим написанной автобиографии). – К Федору Ртищеву зашел, он благословился у меня… три дня и три ночи домой меня не отпускал… Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: «Здорово ли-де, протопоп, живешь? Еще-де видатца Бог велел!» И я… говорю: «Жив Господь, жива душа моя, царь-государь, а впредь – что изволит Бог!» Он же, миленький, вздохнул, да и пошел, куда надобе ему. И иное кое-что было, да что много говорить!.. Велел меня поставить в Кремле, на Новодевичьи подворьи, и… мимо двора моего ходя, кланялся часто со мною низенько-таки; а сам говорит: Благослови-де меня и помолися о мне!.. А из кареты высунется бывало ко мне, таже и вси бояра, после его, челом, да челом».

Благоволение к Аввакуму, по его словам, простиралось до того, что ему после смерти другого вождя старообрядцев, Стефана Вонифатьева, предлагали сделаться царским духовником, если он покается и примет Никоновы исправления. Но протопоп остался непреклонен и подавал царю челобитные, в которых хулил все сделанное Никоном, приравнивал его к Арию, грозил страшным судом всем его последователям. Челобитные протопопа Аввакума написаны языком замечательно живым, сильным и образным; они должны были производить большое впечатление на умы; не удивительно, что он имел ходатаев даже в самом высшем обществе. Кроме Федора Ртищева и Родиона Стрешнева, он нашел сочувствие в семьях Морозовых, Милославских, Хилковых, Хованских. Особую преданность оказывала ему боярыня Федосья Морозова . По мужу своему Глебу Ивановичу (чрез его брата, известного Бориса Ивановича), она находилась в свойстве с царицей Марьей Ильиничной, а по отцу своему (окольничему Соковнину) приходилась ей в родстве. По влиянию Морозовой, сама царица Мария Милославская и её родственники оказывали покровительство протопопу Аввакуму. Родная сестра Федосьи, княгиня Евдокия Урусова , тоже сделалась духовною дочерью и последовательницей Аввакума. Морозова была уже вдовою, и, владея большим богатством, всеми средствами поддерживала расколоучителя. Она сделала из своего дома подобие монастыря, держала там инокинь, странниц и юродивых. Аввакум, почти поселившийся в ее доме, через последователей и последовательниц распространял старообрядческую проповедь по столице.

Царь оставил было Аввакума в покое, приказав ему только воздерживаться от проповеди и челобитных. Его даже пообещали пристроить справщиком на Печатном дворе. Но протопоп выдержал не более полугода; снова принялся утруждать царя челобитными, а народ смущать проповедью против никонианства. По жалобе духовных властей, Аввакума отправили в ссылку на Мезень (1664). Но он и оттуда продолжал писать послания. В марте 1666 протопопа Аввакума перевели ближе к Москве, чтобы подвергнуть соборному суду.

Аввакум привезен был в Москву, где его 13 мая после тщетных увещаний на соборе, собравшемся для суда над Никоном, расстригли и прокляли в Успенском соборе, в ответ на что Аввакум тут же возгласил анафему архиереям. И после этого не отказывались еще от мысли переубедить Аввакума, расстрижение которого было встречено большим неудовольствием и в народе, и во многих боярских домах, и даже при дворе, где у ходатайствовавшей за протопопа Аввакума царицы было в день расстрижения его "великое нестроение" с царем. Вновь происходили увещания Аввакума уже пред лицом вост. патриархов в Чудове монастыре, но Аввакум твердо стоял на своем. Сообщников его в это время казнили. Аввакум был только наказан кнутом и сослан в Пустозерск (1667). Ему даже не вырезали языка, как Лазарю и Епифанию, с которыми он и Никифор, протопоп симбирский, был сослан в Пустозерск.

14 лет просидел Аввакум на хлебе и воде в земляной тюрьме в Пустозерске, неустанно продолжая свою проповедь, рассылая грамоты и окружные послания. Наконец дерзкое письмо его к царю Федору Алексеевичу , в котором он поносил царя Алексея Михайловича и ругал патриарха Иоакима, решило участь Аввакума и его товарищей. 1 апреля 1681 г. они были сожжены в Пустозерске. Старообрядцы считают Аввакума мучеником и имеют иконы его. Протопопу Аввакуму приписывают 43 сочинения, из которых 37, в том числе и автобиография его ("Житие"), напечатаны Н. Субботиным в "Материалах для истории раскола" (т. I и V). Вероучительные взгляды Аввакума сводятся к отрицанию Никоновских "новшеств", которые он ставит в связь с "римской блудней", т. е. с католичеством. Кроме того, Аввакум в св. Троице различал три сущности или существа, что и дало первым обличителям раскола повод говорить об особой секте "аввакумовщины", которой на самом деле не было, так как взгляды Аввакума на св. Троицу не были приняты старообрядцами.

Аввакум , протопоп гор. Юрьевца-Повольского, один из первых расколоучителей и самый замечательный. Он родился в 1620 или 1621 году, в с. Григорове нижегородской губернии и был сын священника. Воспитание в духе внешнего благочестия получил от своей матери, по указанию которой, после смерти отца, женился на односельчанке Настасье Марковне, дочери кузнеца, тоже бедной сироте. 21 года был рукоположен во диакона, чрез два года после того – во священника в с. Лопатицы, а чрез восемь лет, в начале 1652 г., в протопопы «совершен» в Юрьевец-Поволжский. Вследствие озлобления прихожан и местных властей за резкие обличения в разных пороках, а также и по другим причинам, Аввакум еще из Лопатиц должен был спасаться бегством в Москву, а в мае или июне 1652 года он и окончательно переселился в столицу, где был причислен к причту Казанского собора. Здешние друзья Аввакума царский духовник Стефан Вонифатьев и протопоп Иоанн Неронов имели влияние на церковные дела; примкнув к их кружку, Аввакум и сам скоро выступил в роли передового деятеля. Пред великим постом 1653 года патр. Никон разослал по московским церквам «память», т. е. указ, чтобы крестились тремя перстами и чтобы число земных поклонов при чтении молитвы Ефрема Сирина было сокращено. Аввакум, с согласия своих друзей, сразу же восстал против патриарха и поданная им по этому случаю челобитная царю была началом того дела, которому протопоп неизменно служил до конца жизни, т. е. началом служения расколу. В сентябре 1653 года Аввакума ссылают в Тобольск, а оттуда далее в Даурию; в 1664 году его возвращают в Москву, но чрез полгода за раздорническую пропаганду снова высылают на Мезень; в 1666 году судят на соборе в Москве и, как упорного хулителя церкви, 13 мая лишают сана и отлучают от церкви; в сентябре 1667 года Аввакума везут в Пустозерск и там, приблизительно чрез 15-ть лет, 14 апреля 1682 г., сожигают на костре.

Человек несокрушимого здоровья, железной воли, редких дарований, натура самых резких крайностей, – Аввакум, как расколоучитель, выделялся среди всех других расколоучителей: это был, можно сказать, расколоучитель – богатырь. Он широко заявил себя и как пропагандист раскола, и как устроитель его внутренней жизни. Везут протопопа в Сибирь, – а он «везде, и в церквах, и на торгах ересь никонианскую обличает»; возвращают ссыльного в Москву и встречают здесь «яко ангела», – а он на улицах и стогнах столицы так, по собственному выражению, «ворчит» против никонианства, что скоро едва не все церкви «запустошил». В пустозерский период Аввакум решает по преимуществу другой вопрос: как жить раскольникам вне церкви и среди враждебного нм православного общества? Ступень, на которой хотел стоять как пастырь в расколе, предел власти, которую желал при этом простирать на его последователей, Аввакум сам определял. «Сие писано со Духом Святым»; «Тако глаголет Дух Святый мною грешным»; «Судихом и повелеваем о Святом Духе»; «Не я, но тако глаголет Дух Святый»; «Изволися Духу Святому и мне», – такими приписками сопровождал свои послания Аввакум. «Не имать власти таковые над вами и патриарх, якоже аз о Христе: кровию своею помазую души ваши и слезами помываю». Авторитет пустозерского узника вырастает в его собственных глазах до авторитета вселенских соборов и даже перерастает его: «семью вселенскими соборами и мною грешным да будет проклят». И все это в отношении убеждения последователей раскола не было самообольщением со стороны Аввакума. Его знали везде и все; никто из расколоучителей не имел так много учеников и почитателей, как Аввакум; преданность ему была безграничная, верили ему безусловно; его „ум“ называли „огненным“ и „благодатным“, его наставления признавали во всем согласными „писанию“. Письменные запросы просто, так сказать, осаждали землянку „преосвященного“ протопопа. – и ответные послания экспротопопа наводнили раскольницеский мир. „Мне неколи плакать, всегда играю с человеки... В нощи что пособеру, а в день и рассыплю“. В этом образном выражении Аввакума не было преувеличения. Ему приходилось писать слишком много: вопрошавшим ответ, печальным утешение, обиженным защиту, раскаявшимся прощение. Читались и переписывались эти послания с большим увлечением: ученики извещали своего учителя, что они упиваются „сладостию“ писаний его. Причины этого крылись между прочим в складе и форме последних. Это была речь человека глубоко убежденного; это были письма, подражавшие началом или концом писаниям апостолов и евангелистов; это был язык живой, та же устная беседа, выразительная и картинная, всегда меткая и характерная, всегда простая и понятная. Тут не было ни диалектических доказательств, ни обстоятельности в доказательствах „от писания“; зато одно слово «но человеку», одно сравнение или пословица говорили читателям больше, чем сказала бы масса доказательств. Около 1672 – 3 года Аввакум, по убеждению инока Епифания, написал свое «житие». Здесь то и дело он изображает себя исцелителем сухоруких, немых и особенно бесноватых. Значение таких рассказов для пропаганды раскола хорошо понимал сам мнимый чудотворец. Суеверным последователям раскола этим доказывалась мнимая правота того дела, за которое они ратовали. В настоящее время открыто более 45 сочинений Аввакума в целом виде и более 15 в отрывках. В ряду источников для первоначальной истории раскола сочинения Аввакума занимают первое по значению место. В них с беспримерною полнотою, прямо как в зеркале, отразилась первоначальная жизнь раскола с ее главными и второстепенными вопросами.

Как организатор внутренней жизни раскола, Аввакум был поповцем. Поновщина в виде беглопоповщины была, так сказать, вынесена на свет преимущественно его энергией и авторитетом. Основным учением, которого неизменно держался Аввакум, было учение о том, что Христово священство пребудет до скончания века и что потому „миру», т. е. расколу „без попов быть нельзя». Беспоповщинская доктрина о прекращении иерархии, с лежащею в ее основе доктриной о воцарении в грекороссийской церкви духовного антихриста, точно так лее, как и доктрина о духовном причащении и о необходимости для членов церкви перекрещивания, – нашла в сочинениях Аввакума самое решительное опровержение и самое резкое осуждение. А так как в расколе не было епископов, а потому не могло быть и попов, то протопоп признал возможным принимать беглых от греко-российской церкви попов, чином не требующим повторения хиротонии и потому в сущем сане. Только в понимании исповеди пред мирянином Аввакум, нет сомнения, приближался к беспоповщине, но и здесь он отличался от последней тем, что же имел в виду и не узаконял такого порядка вещей, где бы вообще исповедью у мирянина заменялась исповедь у попа, как это есть в беспоповщине, а разумел лишь частные случаи, когда нет возможности получить последнего рода исповедь, т. е. у попа.

Источники: сочинения Аввакума напечатаны в V и VІІІ томах „Материалов для истории раскола» проф. Н. Субботина, и также в книге А. Бороздина : „Протопоп Аввакум“. Исследования : доц. П. Смирнова : „Внутренние вопросы в расколе в ХVІІ веке»: здесь дан подробный критико-библиографический обзор большей части сочинений Аввакума и полный систематический свод тех вопросов внутренней жизни раскола, решающие ответы на которые были даны протопопом. А. Бороздина , „Протопоп Аввакум» специальное исследование биографического характера; но насколько можно пользоваться им – указано в нашей рецензии, напеч. в „Жур. мин. нар. просв.“ за 1899 г., кн. 1.

Протопоп Аввакум (Аввакум Петрович Кондратьев; 1620 или 1621, Григорово, Княгининский уезд - 14 (24) апреля 1682, Пустозёрск) - духовный писатель, протопоп города Юрьевца-Повольского, противник богослужебной реформы патриарха Никона, вероучитель . Ему приписывают 43 сочинения, в том числе «Житие», «Книга бесед», «Книга толкований», «Книга обличений» и др. Старообрядцы почитают Аввакума священномучеником и исповедником.

Аввакум Петрович Кондратьев: биографическая справка

Родился в селе Григорово, недалеко от Нижнего Новгорода, в семье священника. Рано лишившись отца, в 19 лет женился по указанию матери. Жена, Настасья Марковна, стала верным другом всей его жизни. В 21 год рукоположен в дьяконы, через два года стал священником в селе Лопатицы Нижегородского уезда. Обладал огромным талантом проповедника, но за попытки исправления нравов прихожан неоднократно подвергался побоям и изгонялся вместе с семьей. В поиске защиты Аввакум отправился в Москву, где через царского духовника Ивана Неронова был представлен царю Алексею Михайловичу. В 1652 назначен священником Казанского собора в Москве.

Участвовал в исправлении церковных книг, предпринятом при Алексее Михайловиче патриархом Иосифом. Однако, когда преемник Иосифа, Никон, признав все предыдущие исправления ошибочными, предпринял исправление православных богослужебных книг по греческим оригиналам, Аввакум объявил себя непримиримым врагом всяких новшеств и стал во главе раскола. В 1646-1647 - член "Кружка ревнителей благочестия".

За активное сопротивление церковным реформам патриарха Никона Аввакум в 1653 г. сослан с семьей в Сибирь. Жил полтора года в Тобольске, служил протопопом в Вознесенском соборе, пользовался покровительством воеводы кн. В.И. Хилкова и сиб. архиеп. Симеона, но в связи с новыми конфликтами по указу патриарха Никона Аввакума было велено перевести в Якутск с запрещением отправлять богослужение. В 1655 г. он с семьей двинулся под охраной служилых людей в путь; в Енисейске по новому указу Аввакум включен в отряд енисейского воеводы А.Ф. Пашкова, выступившего 18 июля 1656 г. на дощаниках в Даурию. Уже 15 сентября 1656 г. Аввакум наказан кнутом на Долгом пороге (на ) за «малое писанейце», в котором Пашков осуждался за грубость и жестокость. По прибытии 1 октября 1656 г. в Аввакум заключен в холодную башню, где сидел до 15 ноября. В мае 1657 г. отряд двинулся дальше, через Байкал, по Селенге и Хилку, и к октябрю добрался до озера Иргень. В конце зимы 1658 г. служилые люди Пашкова, а с ними и семья Аввакума отправились иргенским волоком до реки Ингоды и по ней к началу июля 1658 г. добрались до устья Нерчи. Здесь на правом берегу Шилки они воздвигли новый Верхшилкский (Нелюдский, позднее Нерчинский) острог и завели пашню. Между тем уже с конца зимы 1658 г. в отряде начался голод, страшные сцены котого Аввакум позднее запечатлел в своих сочинениях. Весной 1660 г., так и не сумев закрепиться на Амуре, Пашков с остатками своих людей вернулся в Иргенский острог. 12 мая 1662 г. сюда ему на смену прибыл новый даурский воевода Л.Б. Толбузин, привезший с собой царскую грамоту об освобождении Аввакума из ссылки. В конце июня Аввакум отправился в обратный путь. В 1662-63 гг. он зимовал в Енисейске, в 1663-64 гг. в Тобольске, а весной 1664 г. приехал в Москву.

Во время своего пребывания в Сибири Аввакуму довелось вытерпеть невероятные лишения и голод, преодолеть множество опасностей, пережить смерть 2 сыновей. Здесь родилась его слава как героя и мученика за «старую веру», развился талант проповедника, осталось немало учеников и последователей.

В 1663 царь вызвал его в Москву. Аввакуму обещали место царского духовника и большие деньги, но, убедившись в неуступчивости мятежного протопопа, царь сослал его в Мезень. В 1666 на церковном соборе Аввакум был лишен сана и предан анафеме. В ответ он проклял архиереев. В 1667 отправлен в Пустозерск, в «место тундрявое, студеное и безлесное», где он провел в заточении в срубе (земляной тюрьме) 15 лет. Здесь Аввакум обратился к литературному творчеству. Автор «Жития» - первого в русской литературе опыта автобиографии, в которой живым и образным языком были описаны его собственная судьба и жизнь России в XVII в.

После смерти царя Алексея Михайловича и отправил новому царю Федору Алексеевичу дерзкую челобитную, в которой живописал загробные муки его отца за поддержку Никона и его сторонников. В 1682 «за великия на царский дом хулы» Аввакум был расстрижен, проклят церковным собором и сожжен в срубе в Пустозерске вместе с тремя другими узниками.

В своих сочинениях Аввакум рассматривает никонианские новшества как осквернение церкви, предсказывает близкое пришествие антихриста, проповедует бегство из мира и самосожжение. Автобиография Аввакума неоднократно переводилась на европейские и восточные языки и признана шедевром мировой литературы.

Оценка личности

Аввакума считают родоначальником новой российской словесности, образного слова, исповедальной прозы.

Старообрядцы почитают Аввакума священномучеником и исповедником.

Сочинения

Житие протопопа Аввакума, им самим написанное / Изд. под ред. Н. С. Тихонравова. - СПб., 1861 (на обложке - 1862).
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. - СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. - 384 с. Серия «Азбука-классика», 5 000 экз., ISBN 978-5-389-02952-1.
Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. 1. Л., 1927. (Рус. ист. б-ка, Т. 39).
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и др. его соч. / Под ред. Н. К. Гудзия. М., 1960.
Пустозерский сборник: Автографы соч. Аввакума и Епифания / Изд. подг. Н. С. Демкова, Н. Ф. Дробленкова, Л. И. Сазонова. Л., 1975.
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и др. его соч. / Подг. текста и коммент. Н. К. Гудзия, В. Е. Гусева, Н. С. Демковой, А. С. Елеонской, А. И. Мазунина; послесл. В. Е. Гусева. - Иркутск, 1979.
Пустозерская проза: Протопоп Аввакум. Инок Епифаний. Поп Лазарь. Дьякон Федор / Сост. предисл., коммент., пер. отдельных фрагментов М. Б. Плюхановой. М., 1989.
Соч. Аввакума / Подг. текстов и коммент. Н. С. Демковой // Памятники литературы Древней Руси XVII в. - М., Кн. 2. - 1989.

Литература

Аввакум. Житие Аввакума и другие его сочинения / Сост., вступ. ст. и коммент. А.Н. Робинсона. - М., 1991.
Н. К. Гудзий . Аввакум // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. - М.: Сов. энцикл., 1962-1978. Т. 1: Аарне - Гаврилов. - 1962. - Стб. 52-54.
В. Е. Гусев . Великий писатель Древней Руси // Послесловие к книге Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / Подгот. текста, коммент. Н. К. Гудзия, В. Е. Гусева, Н. С. Демковой, А. С. Елеонской, А. И. Мазунина. - Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1979. - тираж 100 000 экз. - («Литературные памятники Сибири»). - С. 236-263.
Д. Жуков . «Портреты» (повесть «Аввакум» и др.). - М.: Сов. Россия, 1984. - 432 с., 1 л. портр. - тираж 50 000 экз.
Кожурин К. Я. Протопоп Аввакум. Жизнь за веру. - М.: Мол. гвардия, 2011. (Серия «ЖЗЛ»).
П. Паскаль . Протопоп Аввакум и начало Раскола. Пер. с фр. - М.: Знак, 2011. - 680 с. - тираж 1 000 экз. - ISBN 978-5-9551-0017-3.
Е. О. Шацкий . За что сожгли протопопа Аввакума? // Проблемы истории, филологии, культуры . - 2011. - № 2. - С. 258-267.
Венгеров С. А. Аввакум Петрович // Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней) . - СПб.: Семеновская Типо-Литография (И. Ефрона), 1889. - Т. I. Вып. 1-21. А. - С. 24-38.
Королев А.Н. Аввакум Петров и Настасья Марковна: опыт исследования русской семьи XVII в. / Опыт историко-антропологических исследований. - 2003. Сборник научных работ студентов и аспирантов. - М.: ЭКОН-ИНФОРМ, 2003. - С. 212-215.

А.Т. Шашков Аввакум (Петров) // Историческая энциклопедия Сибири в 3 томах, Т. 1, гл редактор чл.-кор. РАН В.А. Ламин, Новосибирск, 2009 г.

Приложение. Отрывок из "Жития" протопопа Аввакума

«…Таже послали меня в Сибирь с женою и детьми. И колико дорогою нужды бысть, тово всево много говорить, разве малая часть помянуть. Протопопица младенца родила, - больную в телеге и повезли до Тобольска; три тысячи верст недель с тринатцеть волокли телегами, и водою, и саньми половину пути. Архиепископ в Тобольске к месту устроил меня… По сем указ пришел: велено меня из Тобольска на Лену вести за сие, что браню от писания и укоряю ересь Никонову… Таже сел опять на корабль свой... поехал на Лену. А как приехал в Енисейской, другой указ пришел: велено в Дауры вести - дватцеть тысящ и больши будет от Москвы. И отдали меня Афонасью Пашкову в полк, - людей с ним было 6 сот человек; и грех ради моих суров человек: беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет. И я ево много уговаривал, да и сам в руки попал. А с Москвы от Никона приказано ему мучить меня. Егда поехали из Енисейска, как будем в большой Тунгуске реке, в воду загрузило бурею дощеник мой совсем: налился среди реки полон воды, и парус изорвало, - одны полубы над водою, а то все в воду ушло. Жена моя на полубы из воды робят кое-как вытаскала, простоволоса ходя.

А я, на небо глядя, кричю: «господи, спаси! господи, помози!» И божиею волею прибило к берегу нас. Много о том говорить! На другом дощенике двух человек сорвало, и утонули в воде. По сем, оправяся на берегу, и опять поехали вперед. Егда приехали на Шаманской порог, навстречю приплыли люди иные к нам, а с ними две вдовы - одна лет в 60, а другая и больши: пловут пострищись в монастырь. А он, Пашков, стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: “По правилам не подобает таковых замуж давать”. И чем бы ему, послушав меня, и вдов отпустить, а он вздумал мучить меня, осердясь. На другом, Долгом, пороге стал меня из дощеника выбивать: “Для-де тебя дощеник худо идет! Еретикде ты! Поди-де по горам, а с казаками не ходи!” О, горе стало! Горы высокая, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть - заломя голову! В гoрах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы - перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские [индейки], и бабы [пеликаны], и лебеди, и иные дикие, многое множество, - птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, и изубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие - вo очию нашу, а взять нельзя! На те горы выбивал меня Пашков со зверьми, и со змиями, и со птицами витать. И аз ему малое писанейце написал, сице начало: “Человече! Убой ся бога, седящаго на херувимех и иризирающаго в бездны, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь”,- и прочая: там многонько писано; и послал к нему. А се бегут человек с пятьдесят: взяли мой дощеник и помчали к нему, - версты три от него стоял. Я казакам каши наварил да кормлю их; и оне, бедные, и едят и дрожат, а иные, глядя, плачут на меня, жалеют по мне. Привели дощеник; взяли меня палачи, привели перед него. Он со шпагою стоит и дрожит; начал мне говорить: “Поп ты или роспоп? [расстрига]” И аз отвещал: “Аз есмь Аввакум протопоп; говори: что тебе дела до меня?” Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой, и паки в голову, и сбил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом.

А я говорю: “Господи, Исусе Христе, сыне божий,- помогай мне!” Да то ж, да то ж беспрестанно говорю. Так горько ему, что не говорю: “Пощади!” Ко всякому удару молитву говорил, да осреди побой вскричал я к нему: “Полно бить-тово!” Так он велел перестать. И я промолыл ему: “Зa что ты меня бьешь? Ведаешь ли?” И он паки велел бить по бокам, и отпустили. Я задрожал да и упал. И он велел меня в казенной дощеник оттащити: сковали руки и ноги и на беть [перекладину] кинули. Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал… Наутро кинули меня в лотку и напредь повезли. Егда приехали к порогу, к самому большему, Падуну,- река о том месте шириною с версту, три залавка [уступа] чрез всю реку зелот круты, не воротами што попловет, ино в щепы изломает, - меня привезли под порог. Сверху дождь и снег, а на мне на плеча накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, - нужно было гораздо. Из лотки вытаща, по каменью скована окол порога тащили… По сем привезли в Бражкой [Братский] острог и в тюрьму кинули, соломки дали. И сидел до Филипова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья. Что собачка в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, - и батошка не дадут дурачки! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: “Прости!” - да сила божия возбранила, - велено терпеть. Перевел меня в теплую избу, и я тут с аманатами и собаками жил скован зиму всю.

А жена с детьми верст с дватцеть была сослана от меня. Баба ея Ксенья мучила зиму ту всю - и лаяла да укоряла. Сын Иван - невелик был - прибрел ко мне побывать после Христова рождества, и Пашков велел кинуть в студеную тюрьму, где я сидел: начевал милой и замерз было тут. И на утро опять велел к матери протолкать. Я ево и не видал. Приволокся к матери - руки и ноги ознобил. На весну паки поехали впредь. Запасу небольшое место осталось, а первой разграблен весь: и книги, и одежда иная отнята была, а иное и осталось. На Байка- лове море паки тонул. По Хилке по реке заставил меня лямку тянуть: зело нужен ход ею был, - и поесть было неколи, нежели спать. Лето целое мучилися. От водяныя тяготы люди изгибали, а у меня ноги и живот синь был. Два лета в водах бродили, а зимами чрез волоки волочилися. На том же Хилке в третьее тонул. Барку от берегу оторвало водою, - людские стоят, а мою ухватило да и понесло! Жена и дети остались на берегу, а меня сам-друг с кормщиком помчало. Вода быстрая, переворачивает барку вверх боками и дном; а я на ней ползаю, а сам кричю: “Владычице, помози! Упование, не утопи!” Иное ноги в воде, а иное выползу наверх. Несло с версту и больши; да люди переняли. Все розмыло до крохи! Да што петь [ведь] делать, коли Христос и пречистая богородица изволили так? Я, вышед из воды, смеюсь; а люди - те охают, платье мое по кустам развешивая, шубы отласные и тафтяные, и кое-какие безделицы тое много еще было в чемоданах да в сумах; все с тех мест перегнило - наги стали. А Пашков меня же хочет опять бить: “Ты-де над собою делаешь за посмех!” И я паки свету-богородице докучать: “Владычице, уйми дурака тово!” Так она-надежа уняла: стал по мне тужить. Потом доехали до Иргеня озера: волок тут, - стали зимою волочитца. Моих работников отнял, а иным у меня нанятца не велит.

А дети маленьки были, едоков много, а работать некому: один бедной горемыка-протопоп нарту сделал и зиму всю волочился за волок. У людей и собаки в подпряшках, а у меня не было; одинова лишо двух сынов, - маленьки еще были, Иван и Прокопей, - тащили со мною, что кобельки, за волоr нарту. Волок - верст со сто: насилу, бедные, и перебрели. А протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила: а дочь Огрофена брела, брела, да на нарту и взвалилась, и братья ея со мною помаленьку тащили. И смех и горе, как помянутся дние оны: робята те изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст, и оне, съедши, опять лямку потянут; и коекак перебилися волок, да под сосною и жить стали, что Авраам у дуба мамврийска. Не пустил нас и в засеку Пашков сперва, дондеже натешился, и мы неделюдругую мерзли под сосною с робяты одны, кроме людей, на бору, и потом в засеку пустил и указал мне место. Так мы с робяты отгородились, балаганец сделав, огонь курили и как до воды домаялись. Весною на плотах по Ингоде реке поплыли на низ. Четвертое лето от Тобольска плаванию моему. Лес гнали хоромной и городовой. Стало: нечева есть; люди учали с голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие - огонь да встряска [пытка на дыбе с прижиганием огнём], люди голодные: лишо станут мучить - ано и умрет! И без битья насилу человек дышит, с весны по одному мешку солоду дано на десять человек на все лето, да петь работай, никуды на промысл не ходи; и верьбы, бедной, в кашу ущипать сбродит - и за то палкой по лбу: не ходи, мужик, умри на работе! Шестьсот человек было, всех так-то перестроил. Ох, времени тому! Не знаю, как ум у него отступился. У протопопице моей однарятка [однобортный кафтан] московская была, не сгнила, - порусскому рублев в полтретьяцеть [двадцать пять] и больши, по тамошнему - дал нам четыре мешка ржи за нея, и мы год-другой тянулися, на Нерче реке живучи, с травою перебиваючися. Все люди с голоду поморил, никуды не отпускал промышлять, - осталось небольшое место; по степям скитающеся и по полям, траву и корение копали, а мы - с ними же; а зимою - сосну ; а иное кобылятины бог даст, и кости находили от волков пораженных зверей, и что волк не доест, мы то доедим. А иные и самых озяблых ели волков, и лисиц, и что получит - всякую скверну.

Кобыла жеребенка родит, а голодные втай и жеребенка и место скверное кобылье съедят. А Пашков, сведав, и кнутом до смерти забьет. И кобыла умерла, - все извод взял, понеже не по чину [не как положено] жеребенка тово вытащили из нея: лишо голову появил, а оне и выдернули, да и почали кровь скверную есть. Ох, времени тому! И у меня два сына маленьких умерли в нуждах тex, а с прочими, скитающеся по горам и по острому каменею, наги и боси, травою и корением перебивающеся, кое-как мучился. И сам я, грешной, волею и неволею причастен кобыльим и мертвечьим звериным и птичьим мясам. Увы грешной душе! Кто даст главе моей воду и источник слез, да же оплачу бедную душу свою, юже зле погубих житейскими сластьми? Но помогала нам по Христе боляроня, воеводская сноха, Евдокея Кириловна, да жена ево, Афонасьева, Фекла Симеоновна: оне нам от смерти голодной тайно давали отраду, без ведома ево, - иногда пришлют кусок мясца, иногда колобок, иногда мучки и овсеца, колько сойдется, четверть пуда и гривенку-другую, а иногда и полпудика накопит и передаст, а иногда у коров корму из корыта нагребет. Дочь моя, бедная горемыка Огрофена, бродила втай к ней под окно. И горе, и смех! Иногда робенка погонят от окна без ведома бояронина, а иногда и многонько притащит. Тогда невелика была; а ныне уж ей 27 годов, девицею, бедная моя, на Мезени, с меньшими сестрами перебиваяся кое-как, плачючи живут. А мать и братья в земле закопаны сидят [в земляной тюрьме]… Было в Даурской земле нужды великие годов c шесть и семь, а во иные годы отрадило. А он, Афонасей, наветуя мне, беспрестанно смерти мне искал… Таже с Нерчи реки паки назад возвратилися к Русе.

Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится - кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на иея набрел, ту же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “Матушка, государыня, прости!” А протопопица кричит: “Что ты, батько, меня задавил?” Я пришол, - на меня, бедная, пеняет, говоря: “Долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “Добро, Петрович, ино еще побредем”. Курочка у нас черненька была; по два яичка на день приносила робята на пищу, божиим повелением нужде нашей помогая; бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча мне жаль курочки той, как на разум прийдет. Ни курочка, ни што чудо была: во весь год по два яичка на день давала; сто рублев при неи плюново дело, железо! А та птичка одушевлена, божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала; а нам против того по два яичка на день давала. Слава богу, вся строившему благая! А не просто нам она и досталася.

У боярони куры все переслепли и мереть стали; так она, собравши в короб, ко мне их прислала, чтоб-де батько пожаловал - помолился о курах. И я-су подумал: кормилица то есть наша, детки у нея, надобно ей курки. Молебен пел, воду святил, куров кропил и кадил; потом в лес сбродил, корыто им сделал, из чево есть, и водою покропил, да к ней все и отслал. Куры божиим мановением исцелели и исправилися по вере ея. От тово-то племяни и наша курочка была… Таже приволоклись паки на Иргень озеро. Бояроня пожаловала, - прислала сковородку пшеницы, и мы кутьи наелись. Кормилица моя была Евдокея Кириловна... А опосле того вскоре хотел меня пытать; слушай, за что. Отпускал он сына своего Еремея в Мунгальское царство воевать, - казаков с ним 72 человека да иноземцов 20 человек, - и заставил иноземца шаманить, сиречь гадать: удаст ли ся им и с победою ли будут домой? Волхв же той, мужик, близ моего зимовья привел барана живова в вечер и учал над ним волховать, вертя ево много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать, и, много кричав, о зем лю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: “Удастся ли поход?” И беси сказали: “С победою великою и с богатством большим будете назад”. И воеводы ради, и все люди, радуяся, говорят: “Богаты приедем!” ...А я, окаянной... во хлевине своей кричал с воплем ко господу: “Послушай мене, боже! Послушай мене, царю небесный, свет, послушай меня! Да не возвратится вспять ни един от них, и гроб им там устроиши всем, приложи им зла, господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!”

И много тово было говорено. И втайне о том же бога молил. Сказали ему, что я так молюсь, и он лишо излаял меня. Потом отпустил с войским сына своего. Ночью поехали по звездам. В то время жаль мне их: видит душа моя, что им побитым быть, а сам таки на них погибели молю. Иные, приходя, прощаются ко мне, а я им говорю: “Погибнете там!” Как поехали, лошади под ними взоржали вдруг, и коровы тут взревели, и овцы и козы заблеяли, и собаки взвыли, и сами иноземцы, что собаки, завыли; ужас на всех напал. Еремей весть со слезами ко мне прислал: чтоб батюшко-государь помолился за меня. И мне ево стало жаль. А се друг мне тайной был и страдал за меня. Как меня кнутом отец ево бил, и стал разговаривать отцу, так со шпагою погнался за ним. А как приехали после меня на другой порог, на Падун, 40 дощеников все прошли в ворота, а ево, Афонасьев, дощеник, - снасть добрая была, и казаки все шесть сот промышляли о нем, а не могли взвести, - взяла силу вода, паче же рещи - бог наказал! Стащило всех в воду людей, а дощеник на камень бросила вода; чрез ево льется, а в нево не идет. Чюдо, как то бог безумных тех учит! Он сам на берегу, бояроня в дощенике. И Еремей стал говорить: “Батюшко, за грех наказует бог! Напрасно ты протопопа тово кнутом тем избил; пора покаятца, государь!” Он же рыкнул на него, яко зверь, и Еремей, к сосне отклонясь, прижав руки, стал, а сам, стоя, “господи, помилуй!” говорит. Пашков же, ухватя у Малова колешчатую пищаль [ружьё с колесным замком], - никогда не лжет, - приложася на сына, курок спустил, и божиею волею осеклася пищаль. Он же, поправя порох, опять спустил, и паки осеклась пищаль. Он же и в третьи так же сотворил, пищаль и в третьих осеклася же. Он ее на землю и бросил. Малой, подняв, на сторону спустил - так и выстрелила! А дощеник единаче на камени под водою лежит. Сел Пашков на стул, шпагою подперся, задумався, и плакать стал, а сам говорит: “Согрешил, окаянной, пролил кровь неповинну, напрасно протопопа бил; за то меня наказует бог!” Чюдно, чюдно! По писанию: яко косен [медлителен] бог во гнев, а скор на послушание, - дощеник сам, покаяния ради, сплыл с камени и стал носом против воды; потянули, он и взбежал на тихое место тотчас. Тогда Пашков, призвав сына к себе, промолыл ему: “Прости, барте [пожалуйста], Еремей, - правду ты говоришь!” Он же, прискоча, пад, поклонился отцу и рече: “Бог тебя, государя, простит! Я пред богом и пред тобою виноват!” И взяв отца под руку, и повел. Гораздо Еремей разумен и добр человек: уж у него и своя седа борода, и гораздо почитает отца и боится его. Да по писанию и надобе так: бог любит тех детей, которые почитают отцов. Виждь, слышателю, не страдал ли нас ради Еремей, паче же ради Христа и правды его? А мне сказывал кормщик ево, Афонасьева, дощеника, - тут был, - Григорей Тельной. На первое возвратимся. Откель же отошли, поехали на войну. Жаль стала Еремея мне: стал владыке докучать, чтоб ева пощадил. Ждали их с войны, - не бывали на срок. А в те поры Пашков меня и к себе не пускал. Во един от дней учредил застенок и огнь росклал - хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы проговорил; ведаю ева стряпанье, - после огня тово мало у него живут. А сам жду по себя и, сидя, жене плачущей и детям говорю: “Воля господня да будет! Аще живем, господеви живем; аще умираем, господеви умираем”. А се и бегут по меня два палача. Чюдно дело господне и неизреченны судьбы владычня! Еремей ранен сам-друг дорошкою мимо избы и двора моева едет, и палачей вскликал и воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришел, яко пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает: как войско у него побили все без остатку, и как eвo увел иноземец от мунгальских людей по пустым местам, и как по каменным горам в лесy, не ядше, блудил седмь дней, - одну съел белку, - и как моим образом человек ему во сне явился и, благословя ево, указал дорогу, в которую страну ехать; он же, вскоча, обрадовался и на путь выбрел. Eгда он отцу рассказывает, а я пришел в то время поклонитися им. Пашков же, возвед очи свои на меня,- слово в слово что медведь морской белой, жива бы меня проглотил, да господь не выдаст! - вздохня, говорит: “Так-то ты делаешься Людей тех погубил сколько!” А Еремей мне говорит: “Батюшко, поди, государь, домой! Молчи для Христа!” Я и пошел. Десеть лет он меня мучил, или я ево - не знаю; бог разберет в день века. Перемена ему пришла …». Размолвка с царём и удаление Никона с патриаршего престола (1666) стали на руку противникам его новшеств. Они заговорили смелее, чем прежде. Самый рьяный из ревнителей старины, А., был возвращён из Сибири в Москву: «…И мне грамота: велено ехать на Русь. Он [Пашков] поехал, а меня не взял; умышлял во уме своем. “Хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы”. Он в дощениках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от иноземцев дрожали и боялись. А я, месяц спустя после ево, набрав старых, и больных, и раненых, кои там негодны, человек с десяток, да я с женою и с детьми - семнатцеть нас человек, в лотку севше, уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, амо же бог наставит, ничево не бояся. Книгу Кормчию дал прикащику, и он мне мужика кормщика дал. Да друга моего выкупил, Василия, которой там при Пашкове на людей ябедничал и крови проливал и моея головы искал; в ыную пору, бивше меня, на кол было посадил, да еще бог сохранил! А после Пашкова хотели ево казаки до смерти убить. И я, выпрося у них Христа ради, а прикащику выкуп дав, на Русь ево вывез, от смерти к животу, - пускай ево, беднова! - либо покаятся о гресех своих. Да и другова такова же увез замотая. Сего не хотели мне выдать; а он ушел в лес от смерти и, дождався меня на пути, плачючи, кинулся мне в карбас. Ано за ним погоня! Деть стало негде. Я-су,- простите! - своровал: ...спрятал ево, положа на дно в судне, и постелею накинул, и велел протопопице и дочери лечи на ново. Везде искали, а жены моей с места не тронули, - лишо говорят: “Матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпелась!”

А я, - простите бога ради, - лгал в те поры и cказывал: “Нет ево у меня!” - не хотя eго на смерть выдать. Поискав, да и поехали ни с чем; а я ево на Русь вывез… Прикащик же мучки гривенок с тритцеть дал, да коровку, да овечок пять-шесть, мясцо иссуша; и тем лето питалися, пловучи. Доброй прикащик человек, дочь у меня Ксенью крестил. Еще при Пашкове родилась, да Пашков не дал мне мира и масла, так не крещена, долго была, - после ево крестил… Поехали из Даур, стало пищи скудать, и с братиею бога помолили, и Христос нам дал изубря, большова зверя, - тем и до Байкалова моря доплыли. У моря русских людей наехала станица соболиная, рыбу промышляет; рады, миленькие, нам, и с карбасом нас, с моря ухватя, далеко на гору несли Тереньтьюшко с товарищи; плачют, миленькие, глядя на нас, а мы на них. Надавали пищи, сколько нам надобно: осетров с сорок свежих перед меня привезли, а сами говорят: “Вот, батюшко, на твою часть бог в запоре [приспособление для отлова рыбы] нам дал, - возьми себе всю!” Я, поклонясь им и рыбу благословя, опять им велел взять: “На што мне столько?” Погостя у них, и с нужду запасцу взяв, лотку починя и парус скропав, чрез море пошли. Погода окинула на море, и мы гребми перегреблись: не больно о том месте широко - или со сто, или с осьмдесят верст. Егда к берегу пристали, восстала буря ветренная,и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утесы каменные и зело высоки, - двадцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши [башни], врата и столпы, ограда каменная и дворы, - все богоделанно. Лук на них ростет и чеснок, - больши романовскаго луковицы, и сладок зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, - по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем осетры, и таймени, стерледи, и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия [тюлени] в нем: во окиане-море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем; осетры и таймени жирни гораздо, - нельзя жарить на сковороде: жир все будет… В Енисейске зимовал; и паки, лето плывше, в Тобольске зимовал. И до Москвы едучи, по всем городам и по селам, во церквах и на торгах кричал, проповедая слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть. Таже приехал к Москве. Три годы ехал из Даур, а туды волокся пять лет против воды; на восток все везли, промежду иноземских орд и жилищ. Много про то говорить! Бывал и в ыноземских руках. На Оби великой реке предо мною 20 человек погубили християн, а надо мною думав, да и отпустили совсем. Паки на Иртише реке собрание их стоит: ждут березовских наших с дощеником и побить. А я, не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и обскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю: “Христос со мною, а с вами той же!” И оне до меня и добры стали, и жены своя к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торговать со мною стали - медведен я у них накупил [залежалый товар], - да и отпустили меня. Приехав в Тоболеск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкирцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, - Иван Богданович Камынин, друг мой, дивится же мне: ”Как ты, протопоп, проехал?”».

Аввакум Петров (Петрович) – протопоп города Юрьевца-Поволжского, один из первых и самых замечательных деятелей русского старообрядчества («раскола»). Аввакум родился около 1620 г. в селе Григорове, Княгининского уезда, Нижегородской губернии, в семье священника. Рано лишившись отца, он 19-ти лет женился по указанию матери, найдя в жене верного впоследствии друга своей многострадальной жизни. Около 1640 г. Аввакум Петрович был назначен священником села Лопатиц, а затем переведен в г. Юрьевец, откуда должен был спасаться бегством в Москву, вследствие озлобления прихожан и местных властей за резкие обличения в разных пороках. В Москве, благодаря своим друзьям, царскому духовнику Степану Вонифатьеву и протопопу казанского собора Ивану Неронову , Аввакум был привлечен к участию в исправлении богослужебных книг, которое тогдашний патриарх Иосиф продолжал по более древним старопечатным славянским оригиналам.

Протопоп Аввакум, старообрядческая икона

С 1652 г., после смерти Иосифа, дело книжного исправления продолжил новый патриарх Никон , но теперь по греческим образцам. К пересмотру книжных текстов в ущерб русских справщикам было привлечено множество выходцев из Малороссии, учеником Киево-Могилянской бурсы , которые считались тогда (но вряд ли справедливо) более образованными, чем местные, московские начётчики. Никон сделал одним из главных справщиков и восточного выходца Арсения Грека – личность, морально крайне подозрительную. Ранее, во время своей жизни в Турции Арсений Грек под давлением османов на время отрекался от христианства и принимал мусульманскую веру, даже и обрезавшись. Теперь этот недавний отщепенец был сделан одним из руководителей реформы с целью дать русской церкви «правильные» богослужебные тексты. Новые справщики к тому же стали вводить в церковную обрядность странные, непривычные для великороссов черты, меняя облачение духовенство, убранство церквей, внешний вид богослужебных актов. Никон поначалу упирал на то, что его иноземные сотрудники лучше образованы, чем великороссияне. Однако ложность этих утверждений выяснилась очень скоро. Стало заметно, что люди патриарха сами не знают, какие тексты являются более достоверными. Новые редакции книг при Никоне выходили едва ли не ежегодно, и каждое обновлённое издание меняло не только прежний русский текст, но очень часто и те «правки», которые делались в книгах сотрудниками патриарха незадолго до этого.

Засилье при Никоне в деле исправления книг чуждых России иностранцев вызвало резкую оппозицию со стороны видных национальных церковных деятелей, в том числе и Аввакума Петровича. Новые справщики объявили прежних великих русских святых (Сергия Радонежского , Кирилла Белозерского, Иосифа Волоцкого , Нила Сорского и др.) едва ли не еретиками, не знавшими истинной веры. Важнейшие национальные соборы (как проходивший при Иване Грозном Стоглав) теперь приравнивались чуть ли не к еретическим сходкам. Русские патриоты не без оснований стали опасаться извращения чистоты древней веры и благочестия. Было ясно, что сам Никон затеял реформы более всего в честолюбивых целях: этот грубый, малознающий, но энергичный, безжалостный и честолюбивый человек желал выставить себя творцом некоего великого духовного обновления (в котором русская церковь, собственно, и не нуждалась), чтобы затем превзойти своим авторитетом самого царя Алексея Михайловича – тогда ещё неопытного юношу.

Обладая редкой энергией и задором, будучи стойким приверженцем русских национальных начал, Аввакум Петров первый выступил с самым решительным протестом, которого не прекращал до конца своей жизни, несмотря на суровые преследования сначала со стороны Никона, а затем вообще светских и духовных властей. Уже в сентябре 1653 г. Аввакум за противодействие патриарху был брошен в подвал Андрониевского монастыря, а потом сослан в Тобольск. Он и здесь не переставал «ревностно бранить ересь Никонову», вследствие чего был переведен ещё дальше, в Енисейск, а затем отдан под начало грубому и жестокому воеводе Афанасию Пашкову, имевшему поручение завоевать Даурию (Забайкальская область). Шесть лет провел Аввакум Петров в Даурской земле, доходя до Нерчинска, Шилки и Амура. За обличения действий воеводы он неоднократно подвергался жестоким лишениям и истязаниям.

Путешествие Аввакума по Сибири. Художник С. Милорадович, 1898

Тем временем в Москве открыто бросивший вызов царской власти патриарх Никон потерпел поражение в схватке со светским авторитетом. Однако окружавшие Алексея Михайловича бояре, оттеснив самого Никона, не желали отвергать его «реформ». Начав борьбу с поляками за Малороссию, царь лелеял тогда утопическую надежду в самом скором времени изгнать турок из Европы, освободить и объединить весь православный мир. Никонианство, заменившее русское православие православием вненациональным , казалось полезным для этого призрачного прожекта. Церковная «реформа» шла в русле интересов московских властей, но им требовалось окончательно устранить с патриаршего трона чересчур зарвавшегося в личных претензиях Никона. Было решено использовать против него некоторых старообрядческих вождей. Среди них и Аввакуму в 1663 г. позволили возвратиться в Москву, однако уже через год этот несговорчивый, не склонный играть роль игрушки в чужих руках патриот был сослан из столицы в Мезень, где оставался полтора года.

В 1666 г., во время суда над Никоном с участием подкупленных московским правительством восточных патриархов, Аввакум Петров был привезён в Москву. Происходивший там собор (который осудил лично Никона за потуги стать выше царя, но одобрил и окончательно утвердил его реформы) пытался склонить Аввакума к отказу от его русско-национальной оппозиции. Но Аввакум остался непреклонен и в 1667 г. вместе с другими патриотами – попом Лазарем и дьяком Феодором – был сослан в Пустозерский острог на Печоре. После 14-летнего, полного суровых лишений заключения, во время которого он не переставал поучать единомышленников-старообрядцев через послания, Аввакум Петров был сожжён. Предлогом казни было выставлено письмо Аввакума почитателю Никона царю Федору Алексеевичу , где автор вновь резко осуждал церковные «реформы» и утверждал, что умерший Алексей Михайлович сейчас мучается на том свете. Сожжение состоялось в Пустозерске 1 апреля 1681 года. Аввакум и его товарищи мужественно приняли своё мученичество.

Сожжение протопопа Аввакума. Художник П. Мясоедов, 1897

В личности Аввакума Петрова, виднейшего деятеля русского старообрядчества, которое и теперь живет его традициями, дан пример героического стояния за идею. Аввакум был одним из величайших деятелей древнерусской литературы. Ему приписывается более 37 сочинений, в основном богословско-полемического содержания, в том числе и потрясающая по слогу и описанию пережитых мук автобиография («житие»). Часть писаний Аввакума сейчас утрачена. Вместо образа «фанатичного обскуранта» Аввакум Петров предстаёт в своих книгах образованным по тому времени человеком отзывчивой души и чуткой совести.

Книги от Аввакуме Петрове:

«Материалы для истории русского раскола» Н. Субботина (в предисловии дана биография Аввакума).