Ополчение в войне 1812 года. Комментарии. Московское народное ополчение

НОВГОРОДский прект - (1812)
Подборка материалов: А.Н. Одинокова - члена Новгородского общества любителей древности.

Божиею милостию мы, Александр I, император и самодержец всероссийский и прочая, и прочая, и прочая. Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясть спокойствие великой сей державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестию в устах несет он вечные для нее цепи и оковы. Мы, призвав на помощь бога, поставляем в преграду ему войска наши, кипящие мужеством попрать, опрокинуть его, и то, что останется неистребленного, согнать с лица земли нашей. Мы полагаем на силу и крепость их твердую надежду; но не можем и не должны скрывать от верных наших подданных, что собранные им разнодержавные силы велики и что отважность его требует неусыпного против нее бодрствования. Сего ради, при всей твердой надежде на храброе наше воинство, полагаем мы за необходимо-нужное собрать внутри государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех.
Мы уже воззвали к первопрестольному граду нашему - Москве, а ныне взываем ко всем нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, приглашая их вместе с нами единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина.
Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют.
Для первоначального составления предназначаемых сил предоставляется во всех губерниях дворянству сводить поставляемых ими для защиты отечества людей, избирая из среды самих себя начальника над оными, и давая о числе их знать в Москву, где избран будет главный над всеми предводитель.

Источник: ПСЗ. Т. XXXII. № 25176. С. 388.

ИСТОЧНИК: личная библиотека. Экземпляр «М.К.»
НАПОЛЕОН в РОССИИ в 1812 г.
Очерк истории Отечественной войны, составленный
по официальным документам, мемуарам, запискам, характеристикам и проч.
Издание А.А. Каспари
СПб. 1911 г.
С. 174.

ГЛАВА XI. Ополчение.

Начало того громадного общественного движения, того громадного подъема, результатом которого явилось русское народное ополчение 1812 г., было положено императором Александром 6-го июля, при подписании им манифеста о всенародном ополчении (1)
Совет озаботился тем, чтобы этот манифест был разослан повсюду возможно скорее через нарочных курьеров. Синод разослал по всем подведомственным местам и ко всем высший, духовным лица распоряжения о «споспешествовании общему делу» Местные власти принялись тотчас же за дело; словом все захлопотали с редкими рвением и единодушием.

Общество также с редким единодушием пошло навстречу правительству. И этот общий патриотический подъем быль настолько велик, что сразу пришлось умерять его. Было признано вполне достаточным произвести набор ополчения не по всей России, а лишь в семнадцати губерниях.

Для главного управления делами по ополчению был организован особый комитета, состоявший из трех членов: Аракчеева, Балашева и Шишкова. Среди массы распоряжений, который сделал этот комитет (от Высочайшего имени), трудно найти какие либо представляющие особенный интерес или особенную важность. Однако Михайловский-Данилевский находит возможным выделить; ряд распоряжений, называя их „более замечательными". Это – распоряжения, во-первых, о предложении дворянству губерний, не вошедших в состав ополчения, вступать в ополчение других губерний; во-вторых, об отпуске продовольствия для ратников, во всех губерниях равномерно, на три месяца; в третьих, о разрешении министрам увольнять чиновников на вступление в ополчение, с оставлением им жалованья; в четвертых, о разрешении статским и тайным советникам, вступающим в ополчение, носить генеральский мундир и занимать генеральские должности.

Как видите, все эти распоряжения государственного значения не имеют, а между тем они «замечательнее других». Другие следовательно еще менее важны.

В общем движении принял участие и синод, разослав приказы о «споспешествовании общему делу» и потребовав от духовенства деятельного участия в «общем деле». Он предписал: 1) отчислить из прибылей от свечной продажи полтора миллиона рублей в пользу петербургского и московского ополчения; 2) пригласить духовенство, а через него и мирян, к усиленным пожертвованиям деньгами и вещами; 3) причетников и семинаристов, увольнять по желанию в ополчение и давать им от церкви пособие на одежду и продовольствие; 4) ежедневно служить повсюду молебны о победе «на супостаты»,- и так далее.

Кроме того синод разослал по всем церквам воззвание, которое приказал читать после манифеста. В этом воззвании после сообщения о нашествии врага, покушающегося на свободу России, угрожающего домам русских и благолепию храмов, было следующее обращение:
«Сего ради взываем к вам, чада церкви и отечества! Примите оружие и щит, да сохраните верность и охраните веру отцов наших. Приносите с благодарением отечеству те блага, которыми отечеству обязаны. Не щадите временного живота вашего для покоя церкви, пекущейся о вашем вечном животе и покое. Помяните дни древнего Израиля и лета предков наших, которые о имени Божиим с дерзновением повергались в опасности и выходили из них со славою».

Далее следовало обращение к «мужам именитым», обладающим властью показать пример прочим, а также к служителям церкви о молитве и благословении вступить в ополчение тем из них, которые, «еще не определившись к служению», пожелают этого. Воззвание заканчивалось обещанием церкви молиться о победе.

Все, семнадцать губерний, на которые было распространено действие манифеста 0б ополчении, были разделены на три округа: п е р в ы й – московский, – для обороны Москвы, в т о р о й – петербургский, для защиты Петербурга и т р е т и й для составления резерва.
Первый округ состоял из восьми губерний: Московской, Тверской, Ярославской, Рязанской, Тульской, Владимирской, Калужской и Смоленской. Он находился под начальством московского главнокомандующего графа Растопчина.

Второй округ состоял из губерний С.-Петербургской и Новгородской. Начальство над ним было передано по выбору дворянства только что возвратившемуся из дунайской армии Кутузову.

Третий округ, под начальством, графа Толстого, состоял из губерний: Казанской, Пензенской, Костромской, Нижегородской, Сибирской и Вятской.
Всюду были сделаны громадные пожертвования, кроме обязательной поставки ратников. Хлеб, лошади, скот, тулупы, сапоги, – все это в большом количеств отправлялось в действующие армии.

«Невозможно исчислить в подробности и с некоторою определенностью – пишет Михайловский-Данилевский, – на какие суммы простирались пожертвования в каждой губернии, потому что они были весьма многоразличны и разнообразны, судя по местному положению края. По оценке, основанной на сведениях, какие можно было собрать, оказывается, что пожертвования губерний, где было ополчение, простирались в каждой от 4-х до 6-ти миллионов, а в иных, смежных с театром войны, и более».

Все, способные носить оружие, спешили вступить в ряды ополчения. «Молодым людям, – продолжает Михайловский-Данилевский, – нельзя было показываться во фраках ни в обществах, ни на гуляньях, не слыша упреков, зачем они не в военном мундире. Люди, никогда не помышлявшее видеть ратное поле, получившие с детства не имеющее никакого отношения к военной службе назначение, из духовных семинарий, гражданских училищ, академий художеств, горного корпуса, александровской мануфактуры, министерств, присутственных мест, просили, как милости, позволения ополчиться. Были примеры, что молодые люди отроческих лет убегали из родительских домов и записывались в полки».
В Москве все, от стариков до юношей, торопились сменить штатское платье на военный ополченский мундир. Московские улицы сделались неузнаваемыми. «На бульварах, – пишет в своих воспоминаниях Кологривова, – где бывало гулянье каждый понедельник, все мужское общество нарядилось в мундиры; на шляпах стариков развивались перья изумрудного цвета, а на молодых были рыцарские каски. К иным они не совсем пристали, и нам, дамам их по танцам, казались смешными; другие же напоминали средневековых рыцарей. Словом сказать, у всех был на уме, а иные и напевали шепотом романс: «Partant pour la Syrie», или:
«Итак любовь должна быть славе данью!
Спеши, герой, прославься славной бранью,
Лети к честям» (2).

Для скорейшего составления ополчения в Москве были учреждены два комитета: один для приема людей, другой для приема и расходования пожертвований. Ополчение состояло из конных и пеших казаков и пеших егерей. Офицерам были даны общие армейские мундиры, для казаков же и егерей была придумана новая форма: серые просторные кафтаны (настолько широкие, чтобы под них можно было одевать полушубок) с зеленым воротником, такого же сукна шар0вары, кушаки любого образца и шапки или фуражки, украшенные медным крестом с вензелем императора под ним и надписью: «За веру и Царя».

«Ратникам, – пишет в своих записках Вигель, – имеющим бороду, дозволено было и даже велено не брить ее. Вооружение состояло из самых простых сабель и пик; других оружий достать было негде. Наконец шапка, украшенная медным крестом, довершала давать этому сборищу вид воинства Христова» (3).

Полковым и батальонным командирам жалованья не полагалось, «по важности звания, в котором они служили, по особой доверенности государя, из усердия к отечеству». Но в виду того, что офицерские места в ополчении занимали главным образом отставные военные, из которых многие были несостоятельны, то таким было назначено временное пособие. Обер-офицерам было назначено жалованье. Сотенным начальниками по 30 рулей в месяц, другим – по 20 рублей. Урядникам и писарям было положено 1 р. 25 к. в месяц жалованья и провиант. Ратникам по 1 рублю в месяц и провиант. Провиант выдавался сухарями.

Москвичи при составлении ополчения проявили очень большое рвение. В течение месяца было: сформировано 11 полков в почти 26 тысяч человек. Кроме этого ополчения тогда же четыре московские помещика выставили каждый на свой счет по полку. Это были графы: Дмитриев-Мамонов, Салтыков, Демидов и князь Гагарин.

В других губерниях дворянство и купечество не отставало от москвичей. Тверское дворянство выставило около 12-ти с половиной тысяч пеших и 600 конных ратников; кроме того великая княгиня Екатерина Павловна, приказала сформировать батальон из своих тверских удельных крестьян.

Ярославское дворянство ополчило 11 тысяч человек, владимирское–15 тысяч человек, рязанское – 16 тысяч, тульское – 13 тысяч, калужское–15 тысяч, смоленское– 12 ; тысяч.
Эти 12 ; тысяч ратников Смоленской губернии представляли собой лишь незначительную часть общих пожертвований, которые были сделаны этой губернией. «Ее пожертвования, – пишет Михайловский-Данилевский, – были неимоверны. Пока наши войска находились в ее пределах, она отдавала все, что имела, что могла, без счета и меры, без веса и квитанций, выставляя вдвое и втрое против того, сколько требовалось. До выступления армии из Смоленской губернии, ее пожертвования простирались до 9.824.000 рублей, кроме хлеба из запасных магазинов».

В месяц все губернии 1-го округа снарядили ополчение. В состав его вошло свыше 120 тысяч человек.

Дворянство давало ратникам и продовольствие, и обмундирование, и фураж. Вместе с купечеством оно жертвовало и деньгами на ополчение Сумма денежных пожертвований первого округа – свыше 25 миллионов рублей.

И при всем этом со всех сторон еще неслись к императору Александру предложения жизни и всего имущества на спасение отечества. Вот выдержки из постановлений дворянства и донесений губернаторов:

«Дворянство (тверское) готово, если нужно для безопасности государства, пролить всю кровь и не пощадить всего достояния своего». (Донесение тверского генерал-губернатора.)
«Дворянство (ярославское) единодушно изъявило готовность принести и жизнь, и все достояние на пользу отечества и престола, если бы обстоятельства того востребовали». (Из донесения ярославского ген.-губернатора.)

Рязанское дворянство изъявило готовность «не щадить ни жертв, ни самого живота на составление Высочайше поведанной внутренней силы».

Всюду произносили горячие речи, писали пышные воззвания. Всякий старался возбудить в ближнем своем патриотизм, довести его до высшего напряжения, подбить его на наибольшие пожертвования.

Каждый губернатор считал своим долгом, подогревать это настроение в обществе воззваниями, имевшими по большей части очень большое влияние на умы населения. В качестве примера такого рода документов можно привести следующую выдержку из воззвания калужского губернатора.

«Дворянство понесет жизнь свою И жизнь своих детей, поведет с собою крестьян, единственное свое достояние, оправдает отличные права свои и преимущества отличными подвигами. Груды костей пораженного неприятеля будут неизгладимыми памятниками достохвальных подвигов их, если он прострет далее дерзость свою. К вам, почтенные граждане, отношу теперь Монаршее воззвание, зная совершенно, что и вы не откажетесь пожертвовать капиталом своим на вооружение ополчения, которое, идет на защиту ваших детей, ваших домов, вас самих. Прах отцов ваших возопиет на вас, если укосните вашим избытком жертвовать в сих смутных обстоятельствах отечества. Слезы потомков ваших изольются пред судом Божиим на обвинение вас, если отречетесь участвовать в предлежащем подвиге».

А из речей, которые произносились в тот горячий месяц, одной из наиболее характерных, может быть названа речь петербургского губернского предводителя дворянства Жеребцова.

– Предки наши, родоначальники сего знаменитого сословия, к спасению отечества стекались под знамена государя, каждый со своею дружиною, кто сколько возмог привести на ополчение. Нам остается последовать их примеру. Наша православная вера, святость алтарей Божиих, наша честь, наше отечество, в семействах наших летами отягченные родители, нежные супруги, невинные младенцы все одними устами требуют пожертвования. Поспешим! Соединимся союзом верной братии, союзом верных россов; утвердимся в единомыслии! Единодушие есть твердейшая преграда, оно есть неразрывная цепь союза и благоденствия! Соединимся все, с крестом в сердце и с оружием в руках. Вручим себя Богу и царю нашему. Спасем отечество или умирая сохраним честь росса, верноподданного Александру!
И петербургское дворянство не отстало от московского. Постановлено было собрать 13 тысяч человек, обмундированных, вооруженных, снабженных продовольствием.
На собрании 17-го июля дворянство приступило к избранию начальника ополчения. При этом избрании не было ни назначения кандидатов, ни голосования. «Не было, – пишет историк Отечественной войны Михайловский-Данилевский, – ни белых шаров, ни черных. Единогласно произнесли имя полководца, на которого с наступления опасности указывала Россия». Как только был объявлен переход к избранию начальника ополчения, раздались крики:
- Кутузова! Кутузова!
Голосовать не стали, – настолько была ясна воля собрания. Кутузова в собрании не было, за ним тотчас же послали депутацию.
Когда он появился, раздались приветственные крики. Он был глубоко растроган и взволнован. Шум замолк.
– Господа! – начал Кутузов вздрагивающим, прерывающимся голосом. – Господа! Я вам многое хотел говорить... Скажу только, что вы украсили мои седины...
Тут рыдания прервали его слова. Слезы полились из его глаз.
Крики восторга оглашали зал. Кутузов согласился принять начальство над ополчением, с той однако оговоркой, что это согласие не должно было связывать его на будущее время: он оставлял за собой право покинуть этот пост. В этом духе, с той же оговоркой, он послал и донесение о своем избрании императору Александру, который в то время находился еще в Москве.

«17-го числа сего месяца, – написал Кутузов государю, – петербургское дворянское общество призвало меня в свое собрание, где объявило всеобщее желание, дабы я принял начальство ополчения Петербургской губернии, от дворянства составляемого. Дабы отказом не замедлить ревностных действий дворянства, принял я сие предложение и вступил в действие по сей части, но с таким условием, что, будучи в действительной Вашего Императорского Величества военной службе, ежели я вызван буду к другой комиссии или каким либо образом сие мое упражнение Вашему Императорскому Величеству будет не угодно, тогда я должность эту оставить должен буду другому, по избранию дворянства».
Тотчас же Кутузов сформировал два комитета: устроительный и экономический. Один для приема ратников, другой–пожертвований.

Общее желание вступить в ряды ополчения было так велико, что все офицерские места почти сразу были уже заняты. Мещане, купцы, ремесленники, немецкие колонисты, живущие под Петербургом, добровольно поступали в ратники ополчения. Кроме 13-ти тысяч пехоты в Петербурге сформировались из охотников два конных полка: смертоносный и александровский. Денежные пожертвования в несколько дней достигли четырех миллионов. Словом, Петербург, со своею губернию проявил такое усердие, что император Александр, счел необходимым поощрить его.

«С удовольствием усмотрели Мы в С.-Петербургском дворянстве,- писал он в рескрипте Кутузову,- то же самое рвение и усердие к Нам и отечеству, какое видели в московском дворянстве, почему и поручаем вам: губернатору, предводителям и всему здешнему благородному сословию объявить благоволение Наше и признательность».

Всем ратникам петербургского ополчения были выданы из арсенала ружья и все они были снабжены лопатами и топорами.

Знамя ополчения было белое полотняное. Посредине его был изображен восьмиконечный крест с надписью по обеим сторонам его: «Сим победиши». По. углам знамени, в лавровых венках, под коронами, находились вензеля имени императора Александра.
Вооружение и обучение были поставлены в петербургском ополчении лучше, чем в других округах. Обучали ополченцев унтер-офицеры и солдаты, и этих было так много, что на каждого приходилось только по 4 или 5 ратников.

Новгородское дворянство перещеголяло даже петербургское, поставив ратников почти на 4 тысячи больше и дав им одежду, жалование в провиант на год (это обошлось около миллиона рублей). Купечество, горя желанием содействовать дворянству, назначило на военные надобности до 200.000 рублей.

В третьем округе дворянство постановило выставить ополчение до четырех человек со ста. Кроме того были открыты подписки для сбора денежных пожертвований. Между тем был издан манифест 18-го июля, приказывавший, чтобы не отрывать поселян от полевых работ, произвести в низовых губерниях сбор ратников 1-го сентября. Александр, получив известие о постановлении дворянства 3-го округа о взимании по 4 ратника со 100 душ населения, остался очень недоволен. Это ему показалось мало по сравнению с другими округами, и он издал приказ, чтобы в в третьем округе набирали не по 4 ратника со ста душ, а по 10. Но затем, когда уже было преступлено к образованию ополчения, он отменил это распоряжение и приказал брать со ста душ по 6 человек.

Ополчение 3-го округа состояло из 64-х тысяч человек.

Всего таким образом во всех трех округах было свыше 208 тысяч человек.

Несколько раз в настоящей главе было упомянуто о том рвении, с которым население несло «животы свои и все свое достояние на алтарь отечества». Необходимо заметить, что это было рвение только имущей его части, дворянства и купечества. Крестьянство, главная масса населения, голоса не имело, в качестве несвободного, крепостного класса. Его и не спрашивали о его желаниях или симпатиях. Помещики просто жертвовали «на алтарь отечества» столько-то крестьянских голов, и баста.

Но все-таки настроение крестьянства в разных местах и в разное время так или иначе проявлялось, то или другое течение в нем существовало. Прежде всего надо отметить то обстоятельство, что настроение крестьянства не было конечно равномерным, одинаковым повсюду, а менялось от места к месту и от деревни к деревне.

Если попытаться представить схему этих колебаний крестьянского настроения по месту, то без особенной натяжки это можно сделать в следующем виде. На западной границе и в следующей полосе, ближе к центру, крестьяне встречали французов или равнодушно, или, подкупленные французскими прокламациями и обещаниями отмены крепостного права, охотно. Такое отношение к французам менялось лишь после того, как военные поборы и грабительства мародеров делали положение невыносимым. Но в глубине России, где никогда и французов никаких не бывало, даже пленных, – там французов по большей части очень не любили, относились к ним с непримиримостью.

Многие губернаторы доносили о крестьянских бунтах против помещиков, а в литовских и беларусских губерниях, по утверждению Михайловского-Данилевского, крестьяне вместе, с мелкой шляхтой присоединялись к мародерам и занимались грабительством. В Витебской губернии «крестьяне присоединялись к мародерам и вместе с ними выжгли значительное число домов в городах, целые деревни и господские строения». Не так было в других губерниях. В Тульской губернии, в одном из сел крестьяне очень взволновались известием о нашествии Наполеона и сделали очень значительные по своим средствам денежные пожертвования, но все-таки охотников вступить в ополчение не нашлось ни одного. Здесь крестьяне не были настолько захвачены патриотическим пылом, чтобы отдать отечеству «свои животы».
Это произошло в селе Михайловском. Отец очевидца Д.И. Свербеева собрал сходку и со своим сыном, 12-тилетним мальчиком, вышел к ней на крыльцо. Прежде всего он прочел им весьма трогательное воззвание, приглашая каждого по возможности пособить православному царю в общем бедствии деньгами, и вызывал охотников идти против врага, замыслившего разорить нашу веру и покорить себе нашу милую родину.

– Сам я, –сказал крестьянам Свербеев, – семидесятилетний старец, пойду пред вами и возьму с собой на битву этого отрока, моего единственного сына. Братцы! Подумайте, переговорите между собой, время не терпит через полчаса или час я приду узнать ваше решение. Знайте однако, что в моих словах нет никакого вам принуждения; вы вольны делать, что хотите, и как знаете.

«Крестьяне всей гурьбой низко поклонились отцу; старики была в слезах. Варфоломеевич, во главе дворовых, чуть не ревел и первый вызвался быть охотником: он бывал в сражениях, и в нем заговорила старая его военная косточка. Когда мы удалились, крестьяне зашумели, как пчелиный рой; мы через час воротились. Управляющий с конторщиком записали длинный ряд имен тех, которые объявили себя жертвователями. Денег насчиталось до пятисот рублей, но охотников, кроме Варфоломеевича, ни одного не вызвалось»(4).
Чем же объяснить такое холодное отношение крестьян к предложению отца очевидца?
Сам Свербеев объясняет это тем, что в крестьянах заговорил «простой здравый смысл»:
«Они предугадали, что будет большой набор, и тут же заговорили: «Из чего же нам идти в охотники? кто похочет, тот и пойдет, когда будут набирать, а то, пожалуй, охочие пойдут, а положенных возьмут без замена» (5).

Здесь уже может речь идти в противность западным губерниям только о «рассудочности», холодности, но никак уже: не о сочувствии успехам французов. В других же губерниях, по словам очевидцев, крестьяне с большим жаром относились к известиям о движении французов. Идти на французов, по их словам, было все равно, что «стать за Божье дело». Поэтому они с большой охотой, с глубоким чувством, становились в, ряды ополчения.

Вигель в своих воспоминаниях рисует тот резкий контраст, который существовал между обыкновенным рекрутским набором и набором ратников ополчения.

«Ничто так не раздирает души, – пишет он, – как зрелище обыкновенных рекрутских наборов: отовсюду слышны стон и вой. Мирные поселяне, от самого рождения привычкою прикованные к земле, не имеют других желаний, кроме хорошего урожая; повышение, слава суть для них слова непонятные; вдруг отрывают их от всего родного, привычного; они трудолюбивы и не знают боязни, но неведомое ужасает их; все ближние их заживо хоронят; что удивительного, если горький плачь и ропот всегда бывают при исполнении сего насильственного действия? Тут, при наборе ратников (ополчения), видели мы совсем тому противное: радость была написана на лице тех, на коих пал жребий; семейства их, жены, матери осыпали их ласками, целовали, миловали, дарили, чем могли. «Голубчик, ведь ты идешь за нас да за Божье дело», – повторяли они» (6). (Описываемое относится к Пензенской губернии).

Однако и во внутренних губерниях существрвали опасения за верность крестьян и некоторая неуверенность в них.

«Многие из помещиков (Пензенской губернии), – пишет Вигель, – опасались, что приближение французской армии и тайно подосланные от нее люди прельщениями, подговорами возмутят против них крестьян и дворовых людей».

Опасения оказались напрасными. «Напротив, в это время казалось, что с дворянами и купцами слились они в одно тело».

Трефолев приводит в «Русском Архиве» рассказ со слов очевидца об отношении крестьян к французам в Ярославской губернии. Правда, крестьяне там ошиблись, приняв малороссийских казаков за французов, и из всего вышло только курьезное приключение, но этот случай, тем не менее, может служить показателем того, как отнеслись бы крестьяне к действительным французам.

В конце августа или в начале сентября «проезжали, – пишет Трефолев, – через Ярославль ремонтеры, небольшой казачий отряд. Нужно им было ехать в город Кострому; но у Яковлевской (подгородной) слободы каким-то образом, по ошибке, или вследствие того, что не была забыта лишняя чарка горилки, они свернули в сторону, заблудились на проселочной дороге, почему и решили переночевать в селе Вятском...
Нужно заметить, что все ремонтеры, как истые хохлы, говорили по-русски очень плохо. Первый попавшийся им навстречу мужик навострил уши, услыхав малоросские звуки, и не очень дружелюбно посмотрел на незнакомцев, которые объяснили ему, что вот, так и так, заблудились, ехать поздно, наступает ночь: желают разместиться по квартирам.
Крестьянин ответил, что без начальства это сделать нельзя: велит оно впустить в избы – впустят, а не прикажет – двери на крючок.
– А кто здесь начальство? Веди нас к нему! Живо! Марш! – кричали хохлы, без милосердия ломая русскую речь.
– Начальство, примерно, – старшина. А сидит оно теперь в волостном правлении...
Но, прежде чем отправиться в правление, казаки заблагорассудили сами поискать себе квартир. Нигде, не пустили, мужик сказал правду.
– Да вы кто такие? – допрашивали казаков, осматривая с головы до ног.
– Мы русские.
– То-то!.. Вишь, толкуете не по-нашенски... А все-таки мы вас не пустим к себе, коли начальство не прикажет.
Волей - неволей бедные хохлы, проклиная упрямых москалей, должны были отправиться в волостное правление. На грех въ то время старшина подгулял. Услыхав малороссийский говор, он мгновенно решил, что пред ним стоят французы, хотя и маракующие по-русски, но все-таки не настолько хорошо, чтобы их, злодеев, нельзя было узнать.
– Православные! – вдруг закричал старшина. – Ведь это – хранцузы!
– Хранцузы! Хранцузы пришли! – повторила в один голос толпа и бросилась бежать врассыпную.
Пьяный старшина не струсил; он решился доказать свою храбрость пред неприятелем и, важно подбоченясь, вопил во все горло:
– Хранцузы проклятые! Нет вам квартир! Не дам! Убирайтесь отсюда, пока целы!
Бесполезно уверяли хохлы, что он врет с пьяных глаз, что они не «хранцузы», и угрожали за упрямство пощупать его ребра нагайками: старшина был непреклонен...
Село было большое, с двумя церквами. Молва, что приехали злодеи-французы, быстро разнеслась по всем улицам. На обеих колокольнях ударили в набат. Народ вооружился поспешно, кто чем мог: топорами, вилами, палками, косами. Кузнецы схватила свои молоты. Как теперь вижу, один витязь в армяке схватил тяпку (что капусту рубать) и закричал:
– Не робейте, православные! К вам подмога идет! Я – подмога! Не робейте!
– Чего робеть! – гудела в ответ толпа. – Бейте их, бейте проклятых басурманов! Значит, они уж взяли и Ярославль, коли сюда забрались...
Некоторые из толпы, желая захватить живьем мнимых французов, кинулись между прочим на одного казака, который, вследствие болезни, не мог сидеть на коне и ехал в телеге, отставши несколько от своих товарищей.
– Рубите ему голову! Валяйте косарем! – кричали одни, более прочих кровожадные.
– Зачем убивать? И так сама по себе скорехонько издохнет! – кричали мягкосердечные. – Да и косарь-то тупой, не отрубишь...
– Отпилить можно башку. Ничего!.. Авось отвалится...
Старший в отряде, опомнившись от ужасного изумления, закричал крестьянам, что, если они сейчас не разойдутся, по домам или тронут хоть пальцем его людей, будет плохо: велит колоть и стрелять.
– Палите, хранцузы, не боимся! – кричал народ, все ближе и ближе подступая к казакам.
Громче всех раздавался голос пьяного старшины, который ободрял крестьян, как теперь слышу, следующим образом:
– Ну, что-ж, ребята? Десяток наших убьют, – сотня придет; сотню убьют, – тысяча на подлогу подойдет... А уж к ним-то подмоги не будет, врут!
Зазвенел вдруг колокольчика. Это ехал господин ярославский капитан-исправник. Услыхав необыкновенный шума и нисколько выстрелов, сделанных к счастью мимо, только для острастки народа, капитан-исправник спросил: – В чем дело?
Ему отвечали, что в село Вятское забрались французы, притворяются русскими, но что народа узнал-де ихнию хитрость и желает расправиться с ними по-свойски, своим самосудома, не утруждая высшего начальства, т. е. его благородье. А сражение-де сейчас начнется, потому – невтерпеж, заколыхалось-де сердце русское, закипела кровь русская, молодецкая.
Капитан-исправник, выслушав ремонтеров, вздумал было объяснять народу его ошибку и прикрикнул:
– Ах, вы... дети! По домам!
Никто не пошевелился. Исправник тогда кротким вдруг сделался: знать, увидал по мужицким глазам, что в этих глазах огонек сверкает, такой злой, нехороший огонек; потому и смягчение оказал к... детям, – назвал их братцами.
– Это, братцы, – не французы. Это наши казаки с Дону-реки пришли сюда и заблудились. Не нужно их обижать, а следует отогрет, накормить да водочки малую талику поднести; ведь они за нашу землю, за царя нашего Александра Павловича стоят, уверяю вас, ребята!
– Не верим! Измена! Врешь ты, ваше благородье! – вскрикнула старшина. – Зачем ты мир обманываешь, на французскую сторону тянешь?
– Да! Да! Измена! – грянула толпа, подступая к исправнической бричке, где его благородие сидел ни жив, ни мертв.
Кучера его тоже струхнул порядком, да к счастью успел, скоро догадаться: ударил по тройке, и поминай, как звали! Укатил стрелой из Вятского.
Не знаю, чем кончилось бы это приключение, если бы не вышел к народу со св. крестом в руках мой отец, священник одной из вятских церквей, уважаемый и любимый крестьянами. Но и ему, несмотря на любовь и уважение, пришлось выслушать жестокую брань, когда он, со слезами на глазах, стал уверять свою разъяренную паству, что ею творятся «недоброе дело», что ею прольется братская неповинная кровь.
– Э! Да и поп-то у нас – тоже изменщик? Бейте и его, коли он стоит за еретиков-хранцузов! – пронеслось в толпе.
Тогда мой отец спросил:
– А как вы думаете, православные: есть у еретиков кресты на шее? Молятся они нашему Богу или нет?
– Нет, какие у них кресты! Коли есть, так, значить, это и в самом деле-не хранцузы. Пусть покажут…
На всех казаках действительно нашлись кресты и образки. Мой батюшка восторжествовал и душевно умилился, а православные только руками развели: эк, дескать, мы опростоволосились! И хотели было позвать к себе казаков в гости; но те, обиженные, сказали спасибо отцу, обругали неподобно мужиков и уехали из Вятского. Остановились они в ближайшей деревеньке, где, их впустили переночевать без всяких хлопот.
Утром, когда старшина протрезвился, вспомнилось ему вчерашнее событие, в котором главная вина была на его стороне;. и, опасаясь дурных последствий за свою ошибку, поспешил он догнать казаков и принес им повинную. Но это стоило ему не дешево: заплатил хохлам 500 рублей ассигнациями и сверх того дал им проводника до города Костромы. Много ли же перепало в руки оскорбленного капитан-исправника, прошу о том меня не спрашивать. Такие вещи, сами знаете, делаются с глаза на глаз, по секрету, хотя и не полюбовно. С хохлами же старшина разделался полюбовно: что запросили, то и дал, разложивши 500 рублей на весь «мир». «Мир» – везде ответчик» (7).

Можно было бы привести много примеров подобного рода. Достаточно вспомнить о партизанских, отрядах, составленных иногда исключительно из крестьян и предводимых каким нибудь отставным унтером или церковным причетником. В общем же можно сказать, что крестьяне в тех случаях, когда им самим представлялось решение или выполнение какого либо дела, действовали по большей, части, как выразился Свербеев, по велению «простого здравого смысла».

Нельзя то же сказать о других классах населения – дворянстве и купечестве. Главным образом дворянство действовало в это время без всякого удержа, закрыв глаза, единственно под влиянием увлечения. Были случаи, что некоторые дворяне обещали дать больше, чем могли. Не ограничиваясь тем, что отдавали значительный процент своих крепостных в ратники и вносили сверх того значительные денежные пожертвования, они и сами торопились стать в ряды действующего войска или же ополчения. Кто потому либо не мог вступить ни в армию, ни в ополчение, поступал в земскую, внутреннюю стражу, которая учреждалась почти повсюду, для вспоможения земской полиции. «Местные дворяне, – пишет Свербеев, – которые под каким нибудь предлогом не поступали в ополчение, тем с большим рвением согласились принять на себя звание начальников этой стражи. Они в подражание настоящим, ополченцам облачались в такой же серый русский полукафтан казацкого покроя, привесили себе саблю и накрыли головы теми же фуражками, но не было на них медного креста с вещею надписью: «За веру и царя» (8).

Все спешили под знамена.
«Редкий из губернаторов, – пишет Михайловский-Данилевский, – в донесениях к начальству, не вменял себе в особенную честь, что управление губернией доставляло ему случай быть свидетелем событий, где при каждом предложении о нуждах государственных являлось стремление предупреждать волю правительства».

В начальники губернских ополчений и командиров полков назначались обыкновенно представители старинных дворянских родов, «искони служивших, подпорою империи».
Отставных офицеров в третьем, округе даже не хватало на места офицеров ополчения, потому что они ушли в первый округ, где набор производился раньше.

«Не сыскалось ни единого, – пишет Вигель, – который пожелал, бы остаться дома, все явились на службу. Однако же для пополнения всех мест их было недостаточно; дозволено было гражданским чиновникам, служащим и отставным, вступать в ополчение, только с потерею двух или трех чинов; это никого не удержало: сотни предложили свои услуги. И это были не одни помещики и дети их: канцелярии присутственных мест начали пустеть. Наконец множество семинаристов, сыновей священников и церковнослужителей бросились в простые рядовые, впрочем, уверены будучи, что, как людей письменных, грамотных, не замедлят их сделать урядниками» (9). Повсюду распивались патриотические песни; как наскоро сложенные, они были неуклюжи, но пели их с увлечением, горячо, и некоторые из них местами продолжали распевать долгое время после 1812 года. Как образец такого рода песен можно привести отрывок из песни, сочиненной двумя ярославскими семинаристами (Барцовым и Студницким), ушедшим в том году в ополчение:
«Вдруг взошла заря багряна,
Вся Европа восстонала,
Объявлена война.
Бонапарты, люты звери,
Отворили адски двери,
Пожрать священный чин.
Вдруг спустились облака,
Жаром колет нам бока,
Сокрыться некуда.
Шумят ветры и погоды,
Вдруг пришли на нас невзгоды,
И свет весь потемнел».
Эта песня состоит из безчисленного ряда подобных, куплетов, представляющих собою собою бессысленный набор слов; но судьба этой песни тем не менее замечательна: как уверяют по крайней мере «Ярославские Губернские Ведомости», эта песня распевалась ярославскими семинаристами еще в 1872 году, т. е. продержалась 60 лет.
В обществе ходили по рукам, различные карикатуры на Наполеона и французов, всевозможные пасквили и злые акростихи. Особенным успехом, пользовался следующий акростих, составленный из списка французских маршалов:
Сегюр
Талейран
Абрантес (Жюно),
Даву,
Ожеро,
Серрюрье,
Виктор
и
Ней (10).
Если прочесть начальный буквы этих имен сверху вниз, причем последнее имя Ней прочесть полностью, то получится: «Стадо свиней».

Настроение общества было крайне приподнятое. Все французское преследовалось, на улицах становилось, опасно говорить по-французски. Аристократы, заменявшие с детства родной язык французским и не умевшие выражать свои мысли на русском языке, находились в затруднительном положении, но все же отказывались из чувства патриотизма от французского языка и нанимали себе учителей, чтобы хоть как нибудь сносно научиться говорить по-русски.

Французская труппа из Петербурга была удалена. Ее заменяли русские актеры, разыгрывавшие патриотические пьесы. «Дмитрий Донской» и «Пожарский» не сходили со сцены. Появилась новая пьеса «Ополчение». На представлениях ее зрители приходили прямо в исступление. В этой пьесе выступал обыкновенно восьмидесятилетний старик, актер Дмитревский, давно уже ушедший со сцены на покой и возвратившийся теперь обратно, и каждое его появление на сцене вызывало шумные овации. Он выступал в роли старого инвалида, пришедшего пожертвовать самые дорогие для него вещи-три медали, украшавшие его грудь, «в молодости геройскую, а теперь уже бессильную, но все еще пламенеющую любовью к отечеству» (11).

Балет и тот приноровили к настроению общества. Так, был поставлен патриотический балет «Любовь к отечеству», в котором «одно движение знамени с надписью: «За отечество», возбуждало слезы, крики, неумолкаемые рукоплескания».
«Иные,-пишет Михайловский-Данилевский,-выходя из театра, на другой день бежали записываться в ополчение».

При таком настроении общества неудивительно, что число желающих вступить в ополчение росло вес больше и увеличивались, материальные пожертвования. Однако провинциальное дворянство, жертвуя под влиянием увеличения ратников, старалось потом отделаться поэкономнее и подсовывало в ратники старых или увечных.

«В Тульской губернии,- рассказывает например Свербеев,- набрано было также ополчение, но в меньшем размере против московского; с наших деревень пошло 30 ратников. Тут конечно всякий старался соблюсти свои выгоды; отдавались люда пожилых лет, не отличного поведения и с телесными недостатками, допускаемыми, как исключение, для этого времени в самых правилах о наборе ополченцев» (12).

Что касается внутренней стражи, то хотя пожертвования на нее и делались с той же охотой, но размеры их были гораздо меньше. Так, в Тамбовской губернии например наиболее значительным пожертвованием считается дар спасской помещицы села Жукова, которая подарила шесть чугунных пушек. Спасский купец Толмачев подарил одну чугунную пушку без лафета. Вообще оружия в то время жертвовалось довольно много.

Не обходилось при этом и без курьезов. В Лебедянском уезде кто-то пожертвовал ружье без шомпола и старую заржавленную саблю. «В суматохе,-пишет об этом Дубасов,-все принималось с благодарностью» (13).

Манифест 6-го июля призывал к оружию всю Россию, и вся Россия поднялась по призыву, так что когда Александр издал манифест 18-го июля, 0граничивающий ополчение только 17-ю губерниями, то это воззвание государя застало уже повсюду повсеместное вооружение. Это вооружение было отменено, хотя в некоторых местах, как например, в Херсонской губернии, и было доведено почти до конца. Тогда все губернии, исключенные из ополчения, начали производить по подпискам денежные сборы. Наиболее крупные пожертвования следующие: Полтавская губерния пожертвовала 3 миллиона рублей; Киевская - 4 миллиона; Псковская губерния содержала на свой счет корпус графа Витгенштейна, что обошлось ей около 13 миллионов рублей. Лифляндская губерния собрала ополчение из 4 тысяч человек и пожертвовала 3 миллиона рублей. В Финляндии, недавно присоединенной к России (едва три года), правительство (финляндское) издало воззвание к участию в пожертвованиях и сформировали войска. Денежные пожертвования там, не считая вещей, доходили до 200 тысяч рублей.

В Сибири «губернаторы повсюду рассылали манифест 6-го июля и присовокупляли внушения о ревностном исполнении его». Результаты этих внушений были следующие: в Пермской губернии было собрано свыше 200 тысяч рублей, в Томской-свыше 100 тысяч, в Иркутской-около 200 тысяч.

«Даже кочевые народы,- пишет Михайловский-Данилевский, - готовы были двинуться против неприятеля. Тунгузы, услышав уже спустя два года о нашествии французов, хотели на своих оленях спешить на помощь Белому царю, которого они называют «Высокое солнце» (14).
«Не осталось города и селения,- продолжает, тот же автор,- где б не разгорались бы любовь к отечеству. Ждали только повеления идти поголовно. Все племена неизмеримой Российской империи, слились в одну душу и, не взирая на различие нравов, обычаев, климата, наречия, веры, доказали, что все они, по чувствам, родные между собою. Не исчислены здесь тысячи подвигов частных лиц: как старцы надевали оружие для войны, отцы и матери благословляли сыновей на одоление врагов; как все и каждый несли в дар отечеству, что могли, не считая своего усердия каким либо особенным отличием или заслугою».

Описывая происшествия, связанные с созывом ополчения, нельзя обойти молчанием смелую попытку некоего Романа Медокса, задумавшего на свой риск собрать кавказско-горское ополчение и привести его в Россию в распоряжение императора Александра. С этой целью он сфабриковал себе подложные документы, в которых, требовал себе содействия от кавказских властей, и отправился в качестве самозванца на Кавказ. Там сначала его предприятие шло очень удачно. Ему все поверили, и он начал быстро подвигать вперед свое дело. Он вошел в сношение с горскими старшинами и князьями и уже окончательно его уговорился с некоторыми из них, как вдруг его обман случайно был открыт, и он был арестован и препровожден в Петербург. Там он был посажен в Петропавловскую крепость и почти всю остальную жизнь провел затем в разных тюрьмах и в ссылки (15).
__________________
Примечания:
(1) Текст манифеста см. в Гл. IV
(2) Из семейных воспоминаний А.Ф. Кологривовой (урожденной Вельяминовой-Зерновой). 1812-й год. // «Русский Архив», 1886 г., № 7, С. 339.
(3) Записки Ф. В и г е л я. Ч. IV, С. 47.// Москва, издание «Русского Архива».
(4) Записки Д.И. С в е р б е е в а. (1799 – 1826 гг.). Москва, 1899 г. Т. I. С. 62 – 63.
(5) Там же. С. 67.
(6) Записки Ф. В и г е л я, ч. IV, стр. 47.
(7) Л.Н. Трефолев. Рассказы о ярославской старшине. Мнимые французы. // «Русский Архив» 1877 г.. № 5, С. 52 – 54.
(8) Записки Д.И. Свербеева. Т. I. С. 74 – 75.
(9) Записки Ф. В и г е л я Ч. IV. С. 46.
(10) Акростих из списка французских маршалов.// «Русская Старина». 1874 г. Т. IX. С. 391.
(11) Михайловский-Данилевский. Описание Отечественной войны.
(12) Записки Д.Н. С в е р б е е в а. Т. I. С. 74.
(13) Михайловский-Данилевский. Описание Отечественной войны.
(14) Михайловский-Данилевский. Описание Отечественной войны.
(15) Интересна биография этого замечательного авантюриста. Роман Михайлович Медокс, сын великобританского подданного Михаила Георгиевича Медокса, родился в Москве 18-го июля.1789 года. Он был человек чрезвычайно энергичный, живой, наблюдательный и прекрасно образованный: он говорил на семи языках новых и древних, не считая кавказских и сибирских наречий. Кроме того он обладал большими познаниями по математике, истории и естественным наукам. После неудачи при составлении кавказско-горского ополчения 1812 года, он до конца царствования Александра I, около 12 лет, просидел в Петропавловской крепости, затем был сослан в Вятку, бежал оттуда на Кавказ, но был пойман и сослан рядовым в сибирские батальоны, где был учителем омского кадетского корпуса и занимался биологическими исследованиями. В 30-х годах он был посажен в шлиссельбургскую крепость (причины этого нового заключения очень темны), где и просидел до воцарения Александра II. В 1855 году он был возвращен в семью своего брата Павла, дворянина Тульской губернии. Умер Роман Медокс в 1859 г. (Данные, сообщенные родным племянником Медокса.// «Русская Старина». 1880 г. Сентябрь. С. 221-222.)

Война 1812 года осталась в сознании русского народа как война Отечественная.
В этой войне русский народ не только отстаивал целостность русского государства и независимость своего отечества. Отечественная война 1812 года была решающим звеном борьбы всех народов Европы против стремления Наполеона утвердить гегемонию Франции и создать мировую империю. К началу 1812 года вся Европа была у его ног. На пути к мировому господству оставалась лишь одна Россия, способная противостоять наполеоновским захватам. Наполеон бросил на Россию огромную по тому времени армию, насчитывавшую 640 тысяч человек. Все ресурсы Франции и подвластных ей государств центральной Европы были мобилизованы для осуществления бредовой задачи. Судьба Европы теперь решалась на полях России. Смертельная опасность, нависшая над Россией, обусловила широкую социальную базу для организации борьбы против агрессии Наполеона. Багратион справедливо говорил, что "война теперь не обыкновенная, а национальная". В нее включились все слои населения России. Русское правительство не могло противопоставить наполеоновской армии столь же крупные силы. Рекрутская повинность ограничивала, возможность создания массовой армии. Обстановка же требовала немедленного получения резервов, без которых нельзя было устоять в борьбе. Поэтому русское правительство решилось созвать ополчение. В данных условиях это был единственный способ увеличения численности вооруженных сил страны. Становясь на путь созыва ополчения в 1812 года, русское правительство учло опыт 1806 - 1807 годов и объявило, что ополчение формируется только на время войны. Оно обязалось распустить все ополчения немедленно по окончании военных действий. Обращаясь к свободным сословиям, Александр I говорил, что неприятель должен встретить в каждом дворянине - Пожарского, в каждом духовном лице - Палицына, а в каждом гражданине - Минина. Призыв к организации ополчения нашел весьма широкий отклик в народе. Тысячи крестьян Центральной России, Прибалтики, Украины и Поволжья хотели записаться в ополчение. Однако этот порыв не встречал поддержки со стороны правительства, которое боялось слишком широкого размаха движения. Ф. Глинка, уловивший эти опасения, писал: "Но война народная слишком нова для нас. Кажется, еще боятся развязать руки".
Правительство решило ограничить район формирования ополчения 46 губерниями, которые были распределены по трем округам. Формирование ополчения I и II округов осуществлялось в течение августа - октября 1812 года. Формирование же ополчений III округа затянулось до начала 1813 года. В губерниях, давших ополченцев, проживало 6 733 901 крестьянин. Они должны были поставить в общей сложности 203 тысячи ратников. Большая часть полков имела опытные кадры офицеров, прослуживших до этого много лет в полевой армии. Они вновь вернулись в строй и в ходе войны показали себя с хорошей стороны.
Несмотря на все трудности, формирование ополчений было успешно завершено. В I округе было выставлено 133 401 человек, во II округе - 26 370, а в III округе - 43 659 человек. Из этого числа было сформировано 74 пеших полка, 2 батальона, 9 бригад (28 дружин), 13 конных полков и 3 сотни.
Но этими формированиями дело не ограничилось. В ополчающихся губерниях стали создаваться волонтерные полки, комплектовавшиеся из жителей городов. Стали формировать свои ополчения и все украинские губернии. Киевская и Подольская губернии сформировали казачью дивизию и выставили большое число «лопатников» для укрепления Киева, Черниговская и Полтавская губернии выставили несколько десятков конных и пеших полков. В целом Украина дала 13 358 конных казаков, 47 493 пеших и несколько десятков тысяч погонщиков и "лопатников". Создавались ополчения также в Херсонской, Екатеринославской и Харьковской губерниях, но они были распущены. Отдельные ополченские полки были созданы на Дону, в Башкирии и Калмыкии. Эти формирования усиливали иррегулярную конницу. Казачество Дона выставило 26 полков, Башкирия дала 20 полков, Калмыкия - 2 полка.
Лучше всего было обеспечено оружием ополчение II округа. Петербургское ополчение получило из арсенала 11 740 ружей, а Новгородское - 2543. Это дало возможность сразу приступить к боевой подготовке дружин. Ополчения I округа также получили значительное количество оружия. На их вооружение пошли 15 тысяч английских ружей и более 20 тысяч ружей московского арсенала. Из тульских запасов Московское ополчение получило 5120 ружей, Тульское - 4653, Ярославское - 3700, Тверское ополчение и тверской батальон - 6830 ружей. На Украину в казачью дивизию было послано 2 тысяч ружей и в земские ополчения - 2855 ружей. В III округ также было направлено более 20 тысяч ружей. Эти меры приближали ополченские полки к кадровым и давали возможность использовать их в ходе боевых действий.
Ополченские формирования сыграли крупную роль в ходе военных действий. Одни были сразу включены в действующую армию (Петербургское, Новгородское, Смоленское, Московское ополчения и казачья дивизия), другие действовали совместно со специальными отрядами войск и в процессе "малой войны" решали задачу по блокированию неприятеля в Москве (Владимирское, Калужское, Ярославское, Тверское), третьи несли охрану границ своих губерний и затем принимали участие в контрнаступлении (Тульское, Полтавское, Черниговское и другие). Включение ополченских формирований в военные действия позволило освободить полевые войска от охраны коммуникаций, конвойной службы и других подобных обязанностей, требовавших большого числа людей. Все эти обязанности взяли на себя ополченские части. Смоленское ополчение получило боевое крещение во время обороны Смоленска в начале августа 1812 года. И нужно сказать, что эти плохо экипированные и слабо вооруженные ратники показали себя настоящими солдатами. Они не только укрепляли город, но и принимали самое активное участие в боях за него. Московское ополчение также должно было включиться в борьбу с самого начала своего существования. Первым боевым его испытанием было Бородинское сражение. Значительная часть ополченцев пошла на укомплектование пехотных корпусов и действовала наряду с обученными солдатами. Другая часть выполняла инженерные работы. Третья несла санитарную службу. Ополченцы получили многочисленные награды за отвагу и мужество, проявленные в сражении. Кутузов убедился, что Московские ополченские полки вполне боеспособны и дал указание о включении их в состав полевых войск. В дальнейшем Московское ополчение действовало в составе кадровых войск. Как серьезная боевая сила показали себя также Петербургское и Новгородское ополчения. Под руководством М.И. Кутузова они прошли первоначальную подготовку и, придя в армию Витгенштейна, не уступали в знании основ солдатской службы молодым солдатам. Свои боевые качества эти ополчения показали в сражениях под Полоцком, у Чашников и у Студенки.
Не менее важное значение имели действия ополченцев во время «малой войны». Кутузов поставил в этот период войны задачу обеспечить стратегическое окружение армии Наполеона в Москве и не дать ему возможности получать продовольствие и фураж за счет местных средств. Эту задачу должны были решать полевые войска и ополчения. Сидя в Москве, Наполеон пытался расширить сферу влияния французской армии путем создания опорных баз в Богородске, Клину и Воскресенске. Не менее важно для французов было получить возможность открыть боковые коммуникации для связи со своими фланговыми группировками. Однако ни одна из поставленных Наполеоном задач не была выполнена. Ополченцы Твери и Ярославля и партизаны не допустили захвата Воскресенска и Клина. Владимирское ополчение и партизаны выбили французов из Богородска. Успешными были также действия украинских ополченцев. Они оградили Брянск от захвата противником и закрыли дорогу на Украину. Таким образом, М.И. Кутузов великолепно использовал ополчения в решении весьма важной задачи. Не распыляя сил полевой армии, он заставил Наполеона отказаться от движения на Петербург и на Украину.
Крупную роль сыграли ополчения в ходе контрнаступления. Петербургское, Новгородское, Московское ополчения и казачья дивизия активно действовали в составе полевых войск. Смоленское, Калужское, Тульское, Тверское, Ярославское, Полтавское и Черниговское ополчения вместе с войсковыми партизанами по заданию М.И. Кутузова наносили удары по отходившим войскам Наполеона. Они занимали освобожденную территорию и очищали ее от отдельных отрядов противника. Они несли также конвойную и гарнизонную службу и обслуживали госпитали. Особенно большую роль сыграли в ходе войны казачьи формирования, насчитывавшие более 50 конных казачьих полков. Часть этих полков поставили Донское и Оренбургское войско. Часть их дала Украина и Башкирия. Все эти полки выполняли важнейшую работу: они несли разведывательную службу, выполняли отдельные оперативные задачи по уничтожению опорных пунктов противника (Верея и другие), осуществляли рейды по тылам противника, наконец, активно действовали в ходе контрнаступления и наносили сильные удары (на Ляхово, Могилев и другие населенные пункты). Французы больше всего боялись молниеносных ударов казаков.
Ополчения принимали участие также вместе с русской полевой армией в заграничных походах 1813 - 1814 годов. Они вели осаду Данцига, Торна, Пиллау и других крепостей. Они несли тыловую и госпитальную службу. В ходе боев вместе с полевой армией ополчения донесли свои знамена до Парижа.
Немало ополченцев отдало свою жизнь в боях и походах. А в общем число возвратившихся не превышало одной трети вступивших в ополчение.
Русский народ сохранил об ополченцах самую благодарную память и воздает должное как полевым войскам, так и народным ополчениям, добившимся заслуженной победы над врагом, посягнувшим на целостность и независимость России.

Крестьянские волнения в 1812 году и народное ополчение

А теперь несколько слов о патриотизме простого народа Российской империи.

В соответствующей главе своей книги «Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года» В.И. Бабкин пишет:

«Вероломное вторжение наполеоновских полчищ в пределы России всколыхнуло могучие патриотические силы народных масс. Первыми выступили литовские и белорусские крестьяне, раньше других подвергшиеся нападению французских оккупантов».

О «вероломстве» Наполеона мы уже говорили. Теперь – о литовских и белорусских крестьянах.

Начнем с того, что территория Литвы и Белоруссии (раньше это было Великое княжество Литовское, а потом польско-литовское государство Речь Посполитая) в XVIII веке была поделена между Россией, Австрией и Пруссией. Соответственно большая часть Литвы и Белоруссии была присоединена к России. Понятно, что в таких условиях литовское население не могло испытывать особых восторгов по отношению к русским.

С одной стороны, император Александр содействовал развитию литовских и белорусских губерний, присоединенных к России после разделов Речи Посполитой, с другой стороны, под влиянием русских националистов там постоянно имели место нарушения, тяжелым грузом ложившиеся на местное население. Колебания Александра шли от мысли восстановить княжество Литовское для его последующего воссоединения с Польшей до замысла совершенно обрусить его.

Короче говоря, жить людям в Литве и Белоруссии было непросто.

Как пишет в статье «Призрак Великой Литвы» историк И.Ю. Кудряшов, «еще недавно всерьез принималась точка зрения, согласно которой народы, населявшие тогда Российскую империю, едва ли не в едином порыве поднялись против французских захватчиков <…> Получалось, что подавляющая часть населения западных губерний готова была восторженно подставить шею под сладчайшее ярмо православия и крепостничества. Все было не так однозначно».

Когда Наполеон вступил в Вильно, его встретила громадная толпа народа, которая приветствовала его как своего освободителя. Кстати сказать, первым полком Великой армии, вступившим в столицу Литвы, был 8-й уланский полк под начальством Доминика Радзивилла.

«Несомненно, это была одна из торжественнейших минут в жизни Вильны и вместе с тем чрезвычайно тонкий тактический прием со стороны Наполеона, который не связывал себя никакими заявлениями и обещаниями по отношению Литвы, но как бы делом свидетельствовал о том, посылая освобождать город от русского владычества потомка литовских князей».

Торжественный въезд Наполеона в город

Когда 26 июня (8 июля) авангард французского корпуса Даву вступил в Минск, маршал после приветствия местной шляхты сказал, что наполеоновская армия не хочет угнетать белорусов, а пришла вернуть им Родину. Его встретили овациями и иллюминацией. В этот же день в Новогрудок вошел авангард войск Жерома Бонапарта – дивизия польской кавалерии генерала Рожнецкого. А вечером, в сопровождении оркестра, – пехота и полк польской кавалерии во главе с самим князем Юзефом Понятовским и генералом Домбровским.

Вскоре Наполеоном было создано княжество Литовское. Оно образовалось на территории Виленской, Гродненской, Минской губерний и Белостокской области, которые составили четыре департамента. Столицей стал Вильно, в котором проживало 35 000 человек.

Занимаясь устройством временного управления в новообразованном княжестве, Наполеон вынужден был задержаться в Вильно.

Это временное управление представляло собой «мешанину форм французской администрации с местным порядком вещей». Оно было поручено местным жителям, но под руководством французов.

Нося название правительственной комиссии Литвы, оно состояло из семи видных жителей Литвы (Станислав Солтан, Карл Прозор, Юзеф Сераковский, Александр Сапега, Франц Ельский, Александр Потоцкий, Ян Снядецкий) и стояло в непосредственной зависимости от французского комиссара (барона Биньона), который должен был служить посредником между Литвой и Наполеоном.

Власть этой комиссии, распространенной на Виленскую, Гродненскую, Минскую и Белостокскую губернии, ограничивалась заведованием местными приходами, доставкой провианта и фуража для войска и организацией муниципальной гвардии Вильно и жандармерии во всей Литве.

Высшая военная власть в княжестве принадлежала назначенному Наполеоном генерал-губернатору графу Дирку ван Гогендорпу, а в каждом департаменте действовал военный губернатор. В Виленском департаменте им стал известный в будущем военный теоретик и историк генерал Антуан-Анри Жомини, в Гродно – генерал Жан-Антуан Брюн, в Минске – генерал Жозеф Барбанегр (затем – польский генерал Миколай Брониковский), в Белостоке – генерал Жак-Жозеф Феррьер.

Дирк ван Гогендорп

По приказу Наполеона в городах создавалась национальная гвардия (в Вильно она насчитывала 1450 человек, и ее командиром стал отставной полковник Козельский).

Кроме того, Наполеон велел образовать по польскому образцу несколько белорусско-литовских полков. И они были созданы. В частности, гвардейский уланский полк состоял из одного дворянства, в других полках дворяне назначались офицерами.

Историк И.Ю. Кудряшов пишет:

«Новорожденная государственная машина с первых дней работала со скрипом. Генерал Гогендорп был очень недоволен работой новых властей: «Они ничего не делают». В итоге 24 августа он был поставлен во главе комиссии. «Власть военная и власть гражданская должны быть совмещены», – писал по этому поводу Наполеон. Среди самих французов тоже не все ладилось. Гогендорп и генерал Жомини не уживались друг с другом. Конфликт быстро разрешился в пользу старшего чином – 30 августа Жомини был снят с должности Виленского губернатора и направлен на равноценную должность в выжженный Смоленск».

А что же литовские и белорусские крестьяне, которые якобы выступили против наполеоновских захватчиков первыми?

Как отмечает все тот же И.Ю. Кудряшов, «население оказывало поддержку новому режиму и сопротивление – русской армии. Вот лишь некоторые факты: Шавельские помещики вооружались и обороняли свои земли от русских; жители Пинского уезда не поставляли лошадей и волов для вывоза продовольствия и артиллерии, затем восстали и помешали русским эвакуировать склады; отряд под командой Твардовского напал на обозы армии Тормасова и взял 80 пленных. Фабиан Горнич захватил обоз уланского полка русской армии, обмундировал и вооружил свой отряд, а генерал Мирбах, участник восстания 1794 года, собрал в течение нескольких дней отряд в 2000 человек, из коих сформировал егерский полк и 3 эскадрона кавалерии. В г. Крожи крестьяне, мобилизованные для вывоза хлеба, выпрягли лошадей и ушли в лес; обыватель Мозырьского уезда Минской губернии Богуш скрыл в лесу транспорт из 12 волов, предназначавшийся для русской армии, и передал затем французам; Петр Билинский, управляющий имением Викторишки (на дороге Вильно – Ошмяны), вооружил крестьян и, окружив группу русских мародеров, грабивших усадьбу, взял в плен 55 человек и отконвоировал их в Вильно».

Получается, что крестьяне западных губерний Российской империи искренне ждали Наполеона, рассчитывая, что он освободит их от крепостной зависимости. Они не только не выступили против «наполеоновских захватчиков», наоборот, они встречали французов даже с большим энтузиазмом, чем местная шляхта.

И.Ю. Кудряшов пишет:

«Крупная знать также проявляла максимум восторженной активности, столь же энергично была настроена молодежь. Некоторая же часть мелкого дворянства, лишившаяся доходной службы при Александре, отнеслась к французам негативно. Во взглядах духовенства не было единства. Если католические и особенно униатские священники поддерживали Наполеона, то православный клир, преобладавший в Белоруссии, остался по большей части на стороне русского царя».

Говоря о «могучих патриотических силах народных масс», не следует забывать, что в 1812 году в русской армии служило много белорусско-литовских уроженцев. Так вот – с началом войны их дезертирство стало принимать просто угрожающие масштабы. Дезертиры пополнили ряды формируемых Наполеоном войск. Для примера: один только 18-й пехотный полк Александра Ходкевича получил 354 человека.

Отметим, что в конце войны белорусско-литовские полки приняли участие в боевых действиях: 22-й и 23-й пехотные полки, а также 18-й уланский были почти целиком истреблены под Новосверженем, гвардейский полк Яна Конопки погиб в бою под Слонимом (сам генерал был взят в плен, а после войны жил в Варшаве), другие части обороняли Вильно, а затем отступили к Варшаве и Кенигсбергу.

Литовско-татарская кавалерия на службе Наполеона

Минский историк М. Голденков утверждает, что за Наполеона воевало около 25 000 уроженцев белорусских земель. При этом во 2-й и 3-й русских армиях их было до 32 000 человек.

По мнению М. Голденкова, «распределение белорусов на два противоборствующих лагеря вполне просто объяснить: одни не теряли надежды вернуть утраченную свободу, другие смирились, считали себя частью Российской империи или просто исполняли свой воинский долг и присягу российскому царю».

Теперь – о русских крестьянах.

Как пишет в своей книге «Наполеон: попытка № 2» А.П. Никонов, «солдаты наполеоновской армии, как и потом немцы в 1941-м, были просто шокированы той нищетой, в которой жили русские крестьяне. И полным отсутствием всех представлений о человеческом достоинстве. Генерал Компан писал, что во Франции свиньи живут лучше, чем люди в России».

От такого порабощенного и крайне забитого народа трудно было ожидать патриотического чувства в современном понимании этого слова.

Чтобы было понятно, рассмотрим некоторые факты.

После призыва императора Александра дать отпор врагу и собрать ополчение, из многих деревень вообще никто не пошел в ополчение. Таких «уклонистов» было великое множество, да и состав «выставленных» часто не отвечал никаким требованиям. В основном в ополчение «жертвовали» людей больных, старых и увечных. М. Голденков констатирует: «Да, среди дворянства был подъем патриотического духа. Особенно молодые юноши рвались в бой, но в деревнях, селах и на хуторах бескрайних просторов России идти на войну никто не горел желанием».

В городах – тоже, ибо желающие вступить в ополчение из числа городского населения должны были сначала уплатить все подати, а потом находиться «под ружьем» на своем собственном иждивении. Естественно, таких было немного.

В указе императора Александра подчеркивался временный характер созываемого ополчения. В нем было сказано:

«Вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности в подкрепление войска и для надлежащего охранения отечества <…> По прошествии надобности, то есть по изгнании неприятеля из земли нашей, всяк возвратится с честью и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям».

Дело в том, что руководство страны сильно опасалось бунта крепостных.

Например, в Санкт-Петербурге в связи с предполагаемым выездом из столицы министерств были высказаны следующие соображения:

«Всякому известно, кто только имеет крепостных служителей, что род людей сих обыкновенно недоволен господами. Если правительство вынуждено будет оставить столицу, то прежде, нежели б могло последовать нашествие варваров, сии домашние люди, подстрекаемые буйными умами, без всякого состояния и родства здесь живущими, каковых найдется здесь весьма довольно, в соединении с чернью все разграбят, разорят, опустошат».

Будущий декабрист В.И. Штейнгель, вступивший в 1812 году в ополчение, отмечал, что «в одной Москве девяносто тысяч одних дворовых, готовых взяться за нож, и первыми жертвами будут наши бабушки, тетушки, сестры».

Соответственно набор в ополчение строго «фильтровался», и ополченцев не спешили вооружать.

Ратниками ополчения могли быть помещичьи крестьяне, но они не имели права вступать в ополчение добровольно. Как отмечает В.И. Бабкин, «ратник ополчения расценивался только как «дар» помещика, вносимый для защиты Отечества». На эту тему было даже сделано особое пояснение:

«Вызов желающих [послужить] на пользу Отечества не может распространяться <…> на дворовых людей и помещичьих крестьян, коими непосредственно располагают их владельцы, и от их воли зависит объявлять всякое пожертвование ко благу общему».

Впрочем, такие добровольцы были известны (например, некий Иван Коньков, принадлежавший помещице Мининой), но их за это объявляли «беглыми», возвращали владельцам и сурово карали.

Русские ополченцы

М. Голденков подчеркивает:

«Патриотизм простолюдинов без барского одобрения, как видим, не только не поощрялся, но даже наказывался».

Крепостники-помещики в основном отправляли в ополчение (подчеркнем – отправляли силой) лишь тех своих крестьян, которые либо были беспробудными пьяницами, либо от которых в поместье просто не было никакого толку. В связи с этим при приеме ратников предлагалось не браковать «ни в рост, ни в чем, был бы только здоров».

В Московской губернии, как отмечает В.И. Бабкин, разрешалось принимать в ополчение даже кривых, «только не на правый глаз, были бы целы пальцы».

Владелец тысяч крестьян граф В.Г. Орлов предписывал управляющему Усольской вотчиной:

«Наблюдать очередь, между крестьянами в рекрутстве поставленную, пьяниц, мотов, непрочных для вотчины отнюдь не беречь, хотя бы и очереди не было».

Теоретически люди, представленные в ополчение, должны были быть снабжены одеждой по установленной форме, оружием и провиантом на три месяца. Но это делали далеко не все. Например, князь П.В. Мещерский «пожертвовал» 23 ратника без всякого обмундирования, в одной собственной одежде. Он же передал в ополчение истощенных лошадей для конного полка.

«Патриотический» подход, нечего сказать…

Как известно, набор ополчения был объявлен в ближайших к театру военных действий 16 губерниях России, разделенных на три округа. Одновременно с этим в этих 16 губерниях шел сбор средств на ведение войны.

Военный историк М.И. Богданович делает следующую оценку:

«На основании имеющихся недостаточных сведений о пожертвованиях, сделанных шестнадцатью губерниями, участвовавшими в Ополчении 1812 года, оказывается общая сумма приношений свыше тридцати шести миллионов рублей; но можно безошибочно положить, что каждая из губерний, входивших в состав первых двух округов, пожертвовала не менее 4 миллионов рублей, а Санкт-Петербургская, Московская, Смоленская и Тульская губернии – гораздо более; из числа же губерний третьего округа Пензенская пожертвовала до 21/2 миллиона, а прочие, за исключением Казанской и Вятской, – до 11/2 миллиона рублей. По этому приблизительному расчету, губернии, выставив 220 тысяч ратников, пожертвовали деньгами, припасами и поставками около шестидесяти миллионов рублей».

Относительно численности ополчения имеются и другие цифры.

Например, советский историк П.А. Жилин пишет:

«Общее число ополченцев всех трех округов составило 192 976 человек. Из почти 200-тысячной армии ополченцев 147 тысяч человек принимали непосредственное участие в борьбе с противником в период пребывания Наполеона в Москве».

По подсчетам В.И. Бабкина, всего в России «в течение нескольких недель была создана ополченческая армия численностью в 420 297 человек».

А вот по информации Н.А. Троицкого, «присоединились к регулярной армии и начали боевые действия больше 120 тысяч ополченцев» , остальные же «оставались в резерве и выполняли очень важные охранные функции».

Как видим, цифры весьма разнятся и (особенно у советских историков) большого доверия не вызывают.

По свидетельствам очевидцев, значительная часть взятых в ополчение была «по старости и состоянию здоровья совершенно негодна к военной службе» . Было много людей в возрасте 50–60 лет и при этом «в струпьях и слабости сил». Ратники не имели ни шапок, ни сапог. О достойном вооружении вообще говорить не приходится…

Матвеев – ратник 1-й дружины Санкт-Петербургского ополчения

Например, ратники Московского ополчения по Можайскому уезду получили всего 5 ружей, 4 пистолета, 34 сабли, 1600 пик и 11 никуда не годных пушек; по Коломенскому уезду – 9 ружей, 29 сабель, 11 тесаков и 485 пик. И так по всем уездам.

К сожалению, и настоящих добровольцев в ополчении практически не было. Например, будущий декабрист Д.И. Завалишин записал слова одного из таких «добровольцев»:

«Вот если бы, господа, вы нам тогда сказали, что будет сбавка службы, да не будут загонять в гроб палками, да по отставке не будешь ходить с сумой, да детей не будут бесповоротно брать в солдаты, ну, за это бы и мы пошли».

Вот такие были в 1812 году «могучие патриотические силы народных масс». Да и трудно было бы ожидать чего-то иного от совершенно бесправных людей, практически рабов.

Следует отметить, что губернии, не вошедшие в число шестнадцати «избранных», делали пожертвования деньгами, провиантом и т. д.

Генерал М.И. Богданович утверждает:

«Из дошедших до нас сведений об этой славной эпохе можно заключить, что приношения губерний, не вошедших в состав трех округов ополчения, простирались на сумму не менее 25 миллионов рублей. Но как многие из пожертвований в натуре не оценены и даже не помещены в имеющихся ведомостях, то нет сомнения в том, что эти поставки вместе с денежными приношениями превышали показанное число, по крайней мере, в полтора раза».

Этот же военный историк делает окончательный вывод:

«Следовательно, Россия, несмотря на несколько наборов, сделанных в продолжение 1811 года и первой половины 1812 года, несмотря на разорение неприятелем многих областей империи, <…> принесла на пользу общую не менее ста миллионов рублей».

Н.А. Троицкий называет аналогичную цифру:

«В целом же население страны пожертвовало 100 млн рублей, то есть сумму, равную всем военным расходам империи на 1812 год по государственному бюджету».

Подобные цифры выглядят весьма серьезно, но не стоит забывать, что деньги на войну давали в основном богатые купцы и помещики. Но, жертвуя миллионы, они их тут же возвращали, «ходко и втридорога сбывая свои товары». Ко всему прочему процветало невиданное воровство, и якобы собранные для нужд армии миллионы уходили куда угодно, но не в армейские кассы.

В этом смысле просто вопиющий случай приводит в своих «Записках» генерал А.П. Ермолов. По его словам, генерал Н.О. Лаба, главный провиантмейстер армии, докладывал военному министру, что в Велиже был сожжен склад, в котором содержалось несколько тысяч четвертей овса и 64 000 пудов сена. Все это якобы было сделано с похвальным намерением лишить противника возможности воспользоваться всем этим. Но потом выяснилось, что все это обман, совершенный с целью наживы: склад сожгли пустой, а деньги из казны были положены в карман. По этому поводу боевой генерал Ермолов сказал, что «за столь наглое грабительство достойно бы вместе с магазином сжечь самого комиссионера».

Подобных случаев было великое множество. Это дало историку Е.В. Тарле полное право написать следующие горестные слова:

«Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо. Воровство царило неописуемое».

Что же касается радикального предложения генерала Ермолова, то оно было бесполезно: нельзя же было, как пишет Е.В. Тарле, «сжечь все провиантское ведомство в полном составе».

В 1812 году крепостное крестьянство составляло 23 млн человек, или около 44 % населения империи.

Условия жизни большинства крепостных были просто чудовищными, и, говоря о народном патриотизме в 1812 году, многие историки, как пишет А.И. Михайловский-Данилевский, «активно замалчивают реалии крепостного права, всячески стараясь его приукрасить».

Зачем? Да для создания все того же мифа о «дубине народной войны».

На самом же деле крестьяне были крайне недовольны своим положением и своими господами.

Историк Е.В. Тарле утверждает:

«Конечно, классовая борьба, борьба крепостного крестьянства против помещиков, не прекращалась и в 1812 году, как она не прекращалась ни на один год, ни на один месяц и до и после 1812 года. Но изгнание врага из пределов России сделалось для русского крестьянства первоочередной задачей во всю вторую половину 1812 года.

Хищник, вторгшийся в русские пределы, нес крестьянам не свободу, а новые тяжелые цепи. И русское крестьянство это очень хорошо поняло и по достоинству оценило.

Если русское крепостное крестьянство очень скоро удостоверилось, что от Наполеона ждать освобождения не приходится, то отсюда не следует, что в 1812 году в России не было вовсе крестьянского движения против крепостного права. Оно, бесспорно, было, но не связывало в подавляющем большинстве своих надежд с нашествием <…>

Общее впечатление такое: крестьяне в 1812 году то в одном, то в другом месте восставали против помещиков, как и в предшествующие и последующие годы. Но наличие неприятельской армии в стране, конечно, не усиливало, а, напротив, ослабляло движение против помещиков. Беспощадно грабящий неприятель решительно отвлекал внимание крестьян от помещиков, и мысль о грозящей гибели России, о порабощении всего русского народа иноземным хищником и насильником все более выступала на первый план <…> Чувство родины разгорелось в народе в особенности после гибели Смоленска».

На самом деле все это очередной миф. Крестьянские волнения полыхали в России в 1812 году повсюду, и никакой неприятель не отвлекал внимание крестьян от их главных врагов – помещиков.

Даже советский историк В.И. Бабкин признает, что крестьяне в 1812 году вели борьбу «одновременно с неприятелем и с местными помещиками. Они нападали на имения, забирали хлеб».

Соответственно в 1812 году и помещики больше опасались не французов, а бунта своих крепостных крестьян. В результате, как пишет Е.В. Тарле, «очень многие из помещиков просто убегали из своих деревень в столицы и в губернские города». Французские же военные власти брали под свою защиту русских помещиков и выделяли специальные отряды для подавления крестьянских волнений.

С другой стороны, Наполеон прекрасно понимал «скрытые резервы» этого явления и даже писал своему пасынку генералу Эжену де Богарне:

«Дайте знать, какого рода декрет и прокламацию можно было бы издать, чтобы возбудить восстание крестьян в России и привлечь их на свою сторону».

Рассказывают, что, уже находясь в Москве, Наполеон приказал разыскать в уцелевших архивах все, что касалось крестьянского бунта 1773–1775 гг. При этом особенно его интересовали последние воззвания Емельяна Пугачева. Писались даже проекты подобных воззваний к русскому народу.

В.Н. Курдюмов. Разграбление помещичьей усадьбы

В.В. Верещагин. Пойманные бунтовщики. Руки в порохе? Расстрелять!

А еще Наполеон, разговаривая с мадам Мари-Роз Обер-Шальме, владетельницей очень большого московского магазина женских нарядов и предметов роскоши, спросил ее:

– Что вы думаете об освобождении русских крестьян?

Она ответила, что, по ее мнению, одна треть их, быть может, оценила бы это благодеяние, а другие даже не поняли бы, что им хотят сказать.

– Но разговоры по примеру первых увлекли бы за собою других, – возразил Наполеон.

– Сир, откажитесь от этого заблуждения, – заверила его собеседница. – Здесь не то что в Европе. Русский недоверчив, его трудно побудить к восстанию. Дворяне не замедлили бы воспользоваться этой минутой колебания. Эти новые идеи тут же были бы представлены как противные религии и нечестивые. Увлечь ими было бы трудно, даже невозможно.

В конечном итоге Наполеон отказался от намерения попытаться возбудить бунт русских крестьян, ибо их выступления против своих господ шли и без специальных усилий с его стороны.

Потом он говорил:

– Я веду против России только политическую войну… Я мог бы вооружить против нее самой большую часть ее населения, провозгласив освобождение рабов; во множестве деревень меня просили об этом. Но когда я увидел огрубение этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы множество семейств на смерть и самые ужасные мучения.

Тем не менее, как подсчитали советские историки, в 1812 году в России было 67 антикрепостнических восстаний, но М. Голденков уверен, что «цифра эта сильно занижена и нуждается в уточнении».

В частности, крестьяне деревни Тростяны Борисовского повета убили своего помещика Глазко вместе со всей семьей в девять человек. Акт расправы с помещиком был совершен при следующих обстоятельствах. При приближении французов крестьяне бежали в лес, за ними последовал и помещик, но он продолжил требовать от них исполнения непосильной работы и подвергать их наказаниям еще более бесчеловечным, чем прежде. В ответ на это разозленные крестьяне расправились с помещиком, а заодно и с его семьей. При этом трупы всех убитых были свалены во дворе имения помещика и сожжены на костре. Барский дом и все хозяйственные постройки тоже были сожжены.

В Лепельском уезде восставшие крестьяне помещика Малышева разгромили усадьбу своего господина, забрали у него хлеб и 5000 рублей денег, крестьяне Порховского и Новоржевского уездов, объединившись в отряд, напали ночью на село Костомары, убили помещика Калюбакина и забрали господское добро…

В Витебской губернии не было ни одного уезда, где бы крестьяне не выступали против своих помещиков.

Маркиз де Пасторе, назначенный Наполеоном интендантом Витебской губернии, в своих «Записках» рассказывает:

«Прикрепление к земле, обязанность отдавать господам часть своего рабочего времени, требование разрешения господина для вступления в брак, запрещение жениться на женщине из другого имения, наказания по усмотрению господина, нещадные телесные наказания по его безапелляционному приказанию, возможность совершенного изменения судьбы человека, состарившегося в занятии каким-нибудь ремеслом, и сдача его в солдаты или матросы – все это мы находим в холодном климате Белоруссии».

Маркиз жалуется на то, что в деревнях Витебской губернии господствовал страшный беспорядок вследствие восстания крестьян, которым «внушили, что свобода не что иное, как крайнее своеволие».

Известно, что витебские дворяне-поляки обратились к Наполеону с просьбой о подавлении беспорядков, нарушавших их права.

Подавляли крестьянские восстания и русские войска. Например, крестьяне Полоцкого уезда разбили карательный отряд поручика Квитковского, посланный на усмирение их восстания. Оно потом было подавлено эскадроном кавалерии, выделенным генералом П.Х. Витгенштейном.

Крестьяне Дризинского уезда, «собравшись во множественном числе и засевши в большой лес, из оного делали нападение на разные неприятельные транспорты и помещиков». И это выступление было подавлено воинской силой. Организаторы выступления Ковзель и Гузик были преданы военно-полевому суду и «к воздержанию других казнены смертью ».

Следует сказать, что Александр I задолго до войны принял меры предосторожности: видя, что война с Наполеоном неизбежна, и опасаясь народных выступлений, он распорядился для их подавления заранее разместить в каждой губернии карательные отряды – «по полубатальону в 300 человек».

Во время войны возмущения крестьян против своих помещиков и поджоги имений имели место в Минской губернии. Французский губернатор города Борисова, отвечая на просьбы этих помещиков, уже в конце июля 1812 года вынужден был выслать в Есьмонскую волость карательный отряд.

Крестьянские волнения происходили в Смоленской, Костромской, Калужской, Орловской, Нижегородской, Казанской, Саратовской и других губерниях.

Даже в Московской губернии происходили волнения. Например, в одном имении в окрестностях Можайска крестьяне убили управляющего-шотландца, разграбили, сожгли дом помещика и разбежались по лесам и соседним деревням. А в имении графа М.А. Дмитриева-Мамонова два крестьянина убеждали товарищей, что они не принадлежат уже графу, так как Бонапарт в Москве и теперь он их государь.

В Архангельском, в имении князя Н.Б. Юсупова, где владелец собрал прекрасную коллекцию произведений искусства, крестьяне усыпали сады обломками статуй из каррарского мрамора работы знаменитых итальянских скульпторов. Спокойствие было восстановлено лишь отрядом конной полиции.

Подобные примеры можно было бы приводить очень долго.

М. Голденков совершенно верно говорит о том, что «война с Наполеоном, как лакмусовая бумажка, наглядно продемонстрировала истинное отношение большинства крестьян к своим хозяевам и что, в принципе, любой завоеватель может быть расценен рабом как освободитель».

Еще раз подчеркнем, что для подавления крестянских выступлений очень часто использовались регулярные русские войска. Например, в Псковской губернии восставшие крестьяне помещика Репнинского захватили деревню Каменки, а потом составили отряд в 1000 человек, который начал громить помещичьи имения. На подавление его генерал П.Х. Витгенштейн вынужден был послать целый полк. Его командир пытался уговорить крестьян мирно разойтись по домам, но это не помогло. В результате последовала вооруженная расправа и главные «возмутители» были казнены.

В Дорогобужском уезде крестьяне объявили себя свободными, но на их усмирение был послан воинский отряд под командованием полковника Дибича, по приказу которого крестьянские вожаки этого выступления были расстреляны.

Как видим, во всех этих случаях русские крестьяне боролись явно не с «французскими оккупантами». По сути, это больше походило на гражданскую войну…

Как отмечает В.И. Бабкин, «известны случаи, когда дворянство в интересах сохранения своих классовых привилегий становилось на путь измены родине, обращаясь нередко за содействием к неприятелю. Так поступили, например, дворяне Витебской губернии. Испугавшись бунтующих крестьян, они обратились за военной помощью к французскому губернатору в Витебске генералу Шарпантье. И наполеоновский наместник послал по деревням карательные отряды французских войск, которые беспощадно расправлялись с русскими крестьянами, восстанавливая привилегии помещиков».

То же самое происходило и на Смоленщине.

А вот в Волоколамском уезде местная администрация оказалась бессильна перед восставшими крестьянами, и на подавление восстания генерал Ф.Ф. Винценгероде, по праву считающийся первым русским армейским партизаном, выделил аж два полка регулярных войск.

Хорошо известно также антикрепостническое восстание ратников Пензенского ополчения, имевшее место в декабре 1812 года в трех городах губернии – Инсаре, Саранске и Чембаре.

Начальником Пензенского ополчения был отставной генерал-майор Н.Ф. Кишенский. А поводом к восстанию послужил вдруг распространившийся среди ратников слух о том, что будто бы существует царский указ, объявлявший волю всем участникам войны, но командиры-дворяне этот указ скрывают.

Была и еще одна серьезная причина недовольства ратников: их очень плохо кормили.

Это и послужило основной причиной для восстания. Были произведены погромы: разграблено имущество дворян, купцов и разночинцев. При этом ратникам активно помогали местные жители.

О целях этого восстания очевидец событий пензенский помещик И. Шишкин написал потом так:

«Они хотели, истребив офицеров, отправиться целым ополчением к действующей армии; явиться прямо на поле сражения, напасть на неприятеля и разбить его; потом <…> в награду за свою службу выпросить себе прощение и вечную свободу из владения помещиков».

На подавление этого восстания, в котором принимало участие до 7200 человек, в очередной раз были посланы регулярные войска. В результате главные участники волнений (всего более 300 человек) были подвергнуты наказаниям шпицрутенами, палками и кнутами. По воспоминаниям очевидцев, «три дня лилась кровь виновных ратников, и многие из них лишились жизни под ударами палачей! Из уцелевших, оставшихся после наказания ратников часть отправлена в каторжную работу, часть – на поселение, а другие – на вечную службу в дальнейшие сибирские гарнизоны».

Оставление Москвы вызвало сильное раздражение простого народа против императора Александра. Его сестра, Великая княгиня Екатерина Павловна, писала брату из Ярославля:

«Недовольство достигло высшей степени, и вашу особу далеко не щадят. Судите об остальном по тому, что это доходит до моего сведения. Вас открыто обвиняют в несчастии, постигшем ваше государство, в разорении общем и частных лиц, наконец, в том, что обесчещены и Россия, и лично вы. Не один какой-нибудь класс населения, а все единогласно кричат против вас».