Публицистическое послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь

Послание адресовано игумену монастыря Козьме «с братией».

Оно начинается униженно, просительно. Грозный подражает тону монашеских посланий, начинается витиеватым церковнославянским языком с цитатами из библии, с риторическими вопросами и восклицаниями. Но когда Иван доходит до сути дела и начинает обличать монастырь в том, что он попустительствует заточенным туда опальным боярам (Шереметьевым, Хабаровым, Собакиным), устраивавшим подозрительные сборища, он неожиданно переходит на чистейший и эмоциональный русский язык с разговорными оборотами и интонациями.

Послание пронизано едкой иронией, перерастающей в сарказм, по отношению к опальным боярам, которые в монастыре свои порядки ввели.

Письмо Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь - насыщенно цитатами, ссылками, примерами, а затем переходящее в запальчивую обвинительную речь - без строгого плана, иногда противоречивую в аргументации, но неизменно искреннюю по настроению и написанную с горячей убежденностью в своей правоте.

Грозный иронически противопоставляет «святого» Кирилла Белозерского (основателя Кирилло-Белозерского монастыря) - боярам Шереметеву и Воротынскому. Он говорит, что Шереметев вошел со «своим уставом» в монастырь, живущий по уставу.

Вспоминая прежние крепкие монастырские нравы, Грозный мастерски рисует бытовые картинки монастыря.

Приходя все в большее и большее раздражение, царь требует наконец, чтобы монахи оставили его в покое, не писали ему и сами справились бы со своими непорядками.

«Повесть о смерти и погребении князя Михаила Скопина-Шуйского», ее близость к народной исторической песне

Повесть, посвященная трагической гибели храброго полководца, особенно проявившего себя в борьбе против Лжедмитрия 2.

Князь внезапно скончался после пира у князя Воротынского, а причиной смерти в народе считали яд, который дала ему жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского Мария.

Он был отравлен на пиру у князя Воротынского; в смерти Скопина-Шуйского народ обвинял бояр, завидовавших его славе. Эти толки отразились в народных песнях и сказаниях, литературной обработкой которых и является повесть.

К традиционным чертам "Повести…" относится пристальное внимание автора к генеалогии своего героя (возводит род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю). Центральный эпизод повести - описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, Марией. упоминание о дьявольском наущении как о силе, побуждающей Марию к преступлению. Характерные элементы былинной поэтики выступают в передаче эпизода отравления, в диалоге матери с сыном, вернувшимся преждевременно с пира.

Вторая часть посвящена описанию смерти героя и всенародного горя по поводу кончины князя. Автор передает отношение к смерти различных групп общества. Плачи матери и жены целиком восходят к традиции устной народной причети. Оплакивание героя гиперболизируется: "И те же княгины, мати его и жена, пришедшее же в дом свой, и падше на стол свой ниц, плакахуся горце … слезами своими пол уливая, и слезные быстрины, аки речныя струя, на пол со стола пролияшеся».

Послание царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси в Кириллов монастырь, игумену Козьме с братиею во Христе

В пречестную обитель Успения пречистой Богородицы и нашего преподобного отца Кирилла-чудотворца, священного Христова полка наставнику, вождю и руководителю в небесные селения, игумену Козьме с братиею во Христе, царь и великий князь Иоанн Васильевич челом бьет.

Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такую дерзость? Молю вас, господа и отцы, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Я и братом вашим называться не достоин, считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И поэтому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Сказано ведь в писании: «Свет инокам – ангелы, свет мирянам – иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас, заблудившихся во тьме гордости и погрязших среди греховного тщеславия, чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу учить, и чему наставлять, и чем просветить? Сам вечно среди пьянства, блуда, прелюбодеяния, скверны, убийств, грабежей, хищений и ненависти, среди всякого злодейства, как говорит великий апостол Павел: «Ты уверен, что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник невеждам, учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и истины; как же, уча другого, не учишь себя самого? проповедуя не красть, крадешь? говоря «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь; гнушаясь идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его досаждаешь Богу». И опять тот же великий апостол говорит: «Как, проповедуя другим, сам останусь недостойным?»

Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня, грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый и скверный душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если вы хотите найти учителя – есть он среди вас, великий источник света, Кирилл. Почаще взирайте на его гроб и просвещайтесь. Ибо его учениками были великие подвижники, ваши наставники и отцы, передавшие и вам духовное наследство. Да будет вам наставлением святой устав великого чудотворца Кирилла, который принят у вас. Вот ваш учитель и наставник! У него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будьте тверды в его заветах, передавайте эту благодать и нам, нищим и убогим духом, а за дерзость простите, Бога ради. Вы ведь помните, святые отцы, как некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как я, по милости Божьей, Пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет – зарю света Божия – и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия (был тогда с игуменом Иоасаф, архимандрит Каменский, Сергий Колычев, ты, Никодим, ты, Антоний, а иных не упомню), тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения; и в долгой беседе я открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабосильными словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И когда я услышал об этой божественной жизни, сразу же возрадовалась моя окаянная душа и скверное сердце, ибо я нашел Божью узду для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься при жизни, совершу это только в этой пречестной обители пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла; вы же тогда молились. Я же, окаянный, склонил свою скверную голову и припал к честным стопам тогдашнего вашего и моего игумена, прося на то благословения. Он же возложил на меня руку и благословил меня на это, как и всякого человека, пришедшего постричься.

И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец: хоть и не совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе благословение монашеского образа. И видел я уже, как многие корабли души моей, волнуемые лютыми бурями, находят спасительное пристанище. И поэтому, считая себя уже как бы вашим, беспокоясь о своей душе и боясь, как бы не испортилось пристанище моего спасения, я не мог вытерпеть и решился вам писать.

И вы, мои господа и отцы, ради Бога, простите меня, грешного, за высказанные вам суетные слова [следует цитата из византийского церковного деятеля и писателя III–IV вв. Илариона Великого, в которой Иларион «ужасается» из-за того, что его принуждают присваивать себе «учительский сан»].

И если такое светило так говорит о себе, что же делать мне, вместилищу всяких грехов и игралищу бесов? Хотел было я отказаться от этого, но раз вы меня принуждаете, то я, как говорит апостол Павел, буду вести себя как безумец и в своем безумии буду говорить с вами не как учитель, имеющий власть, но как раб, и подчинюсь вашему повелению, хоть и безмерно мое невежество.

И опять, как говорит то же великое светило Иларион, добавляя к предыдущему [следует другая цитата из Илариона, в которой Иларион, несмотря на свои сомнения, все же выражает согласие написать просимое «писание»].

Прочитав это, и я, окаянный, дерзнул написать, ибо кажется мне, окаянному, что такова Божья воля.

Поверьте мне, господа мои и отцы, свидетель Бог, пречистая Богородица и чудотворец Кирилл, что и того великого Илариона я до сих пор не читал и не видел и даже не слышал о нем, но когда я захотел к вам писать, то хотел выписать вам из послания Василия Амасийского, и, раскрыв книгу, нашел это послание великого Илариона, и, вникнув в него, увидел, что оно очень подходит к нынешнему случаю, и решил, что здесь заключается для нашей пользы некое Божье повеление, и поэтому дерзнул написать. Обратимся же, с Божьей помощью, к беседе. Вы принуждаете меня, святые отцы, и я, повинуясь, пишу вам ответ.

Прежде всего, господа мои и отцы, вы, по Божьей милости и молитвами Его Пречистой Матери и великого чудотворца Кирилла, имеете у себя устав этого великого отца, действующий у вас до сих пор. Имея такой устав, мужайтесь и держитесь его, но не как рабского ярма. Крепко держитесь заветов чудотворца и не позволяйте их разрушать [следует цитата из апостола Павла, призывающая крепко стоять за правду].

И вы, господа и отцы, стойте мужественно за заветы чудотворца и не уступайте в том, в чем вас просветили Бог, Пречистая Богородица и чудотворец, ибо сказано, что «свет инокам – ангелы и свет мирянам – иноки». И если уж свет станет тьмой, то в какой же мрак впадем мы – темные и окаянные! Помните, господа мои и святые отцы, что маккавеи только ради того, чтобы не есть свиного мяса, приняли мученический венец и почитаются наравне с мучениками за Христа; вспомните, как Елеазару сказал мучитель, чтобы он даже не ел свиное мясо, а только взял его в руку, чтобы можно было сказать людям, что Елеазар ест мясо. Доблестный же так на это ответил: «Восемьдесят лет Елеазару, а ни разу он не соблазнил людей Божьих. Как же ныне, будучи стариком, буду я совращать народ Израиля?» И так погиб. И божественный Златоуст пострадал от обидчиков, предостерегая царицу от лихоимства. Ибо не виноградник и не вдова были причиной этого зла, изгнания чудотворца, мук его и его тяжкой смерти во время принудительного путешествия. Это невежды рассказывают, что он пострадал за виноградник, а тот, кто прочтет его житие, узнает, что Златоуст пострадал за многих, а не только за виноградник. И с виноградником этим дело было не так просто, как рассказывают. Но был в Царьграде некий муж в боярском сане, и про него наклеветали царице, что он поносит ее за лихоимство. Она же, объятая гневом, заточила его вместе с детьми в Селунь [Салоники]. Тогда он попросил великого Златоуста помочь ему, но тот не упросил царицу, и все осталось как было. Там этот человек и скончался в заточении, но царица, неутомимая в своем гневе, захотела хитростью отнять убогий виноградник, который он оставил своей семье для прокормления. И если святые из-за столь малых вещей принимали такие страдания, сколь же сильнее, мои господа и отцы, следует вам пострадать ради заветов чудотворца. Так же как апостолы Христовы шли за ним на распятие и умерщвление и вместе с ним воскреснут, так и вам подобает следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, – наоборот, возьмитесь за оружие Божье, да не предаст никто из вас заветов чудотворца за серебро, подобно Иуде или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей. Есть и у вас Анна и Кайафа – Шереметев и Хабаров, и есть Пилат – Варлаам Собакин, ибо он послан от царской власти, и есть Христос распинаемый – поруганные заветы чудотворца, ради Бога, святые отцы, ведь если вы в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.

Вспомните, святые отцы, что писал к некоему иноку великий святитель и епископ Василий Амасийский и прочтите там, какого плача и огорчения достойны проступки ваших иноков и послабления им, какую радость и веселье они доставляют врагам и какой плач и скорбь верным! То, что там написано некоему монаху, относится и к вам и ко всем, которые ушли от бездны мирских страстей и богатства в иноческую жизнь, и ко всем, которые воспитались в иночестве [следуют обширные тексты из византийской церковной литературы, восхваляющие монашескую жизнь и порицающие нарушение монашеского устава].

Разве же вы не видите, что послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова преступили заветы чудотворца и совершили такое послабление. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет! Зачем тогда и монашество, зачем говорить: «Отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть», если мир весь в очах? Как тогда терпеть скорби и великие напасти со всей братией в этом святом месте и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как говорится в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который с ним в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной. Великие светильники православия Сергий, Кирилл, Варлаам, Дмитрий и Пафнутий и многие преподобные Русской земли установили крепкие уставы иноческой жизни, необходимые для спасения души. А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них; не вы им учителя и законодатели, а они вам. И если вам устав Шереметева хорош – держите его, а устав Кирилла плох – оставьте его. Сегодня тот боярин один порок введет, завтра другой иное послабление введет, мало-помалу и весь крепкий монастырский уклад потеряет силу и пойдут мирские обычаи. Ведь во всех монастырях основатели сперва установили крепкие обычаи, а затем их уничтожили распутники. Чудотворец Кирилл был когда-то ив Симонове монастыре, а после него был там Сергий. Какие там были правила при чудотворце, узнаете, если прочтете его житие; но Сергий ввел уже некоторые послабления, а другие после него – еще больше; мало-помалу и дошло до того, что сейчас, как вы сами видите, в Симонове монастыре все, кроме тайных рабов Господних, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирских, так же как в Чудовом монастыре, стоящем среди столицы перед нашими глазами, – и нам и вам это известно. Были там архимандриты: Иона, Исак Собака, Михайло, Вассиан Глазатый, Авраамий, – при всех них был этот монастырь одним из самых убогих. А при Лев-кии он сравнялся по благочинию с лучшими обителями, мало в чем уступая им в чистоте монашеской жизни. Смотрите сами, что дает силу: послабление или твердость? А вы над гробом Воротынского поставили церковь! Над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет! Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который для вас крепче, чем Кириллов. Я слышал, как один брат из ваших говорил, что хорошо сделала княгиня Воротынская. А я скажу: нехорошо, во-первых, потому что это образец гордости и высокомерия, ибо лишь царской власти следует воздавать честь церковью, гробницей и покровом. Это не только не спасение души, но и пагуба: спасение души бывает от всяческого смирения. А во-вторых, очень зазорно и то, что над Воротынским церковь, а над чудотворцем нету, и служит над ним всегда только один священник, а это меньше, чем собор. А если не всегда служит, то это совсем скверно; а остальное вы сами знаете лучше нас. А если бы у вас было церковное украшение общее, вам было бы прибыльнее, и лишнего расхода не было бы – все было бы вместе и молитва общая. Думаю, и Богу это было бы приятнее. Вот ведь на наших глазах только в монастырях преподобного Дионисия в Глушицах и великого чудотворца Александра на Свири бояре не постригаются, и эти монастыри по Божьей благодати славятся Монашескими подвигами. А у вас дали сперва Иоасафу Умному оловянную посуду в келью, потом дали Серапиону Сицкому и Ионе Ручкину, а Шереметеву – отдельный стол, да и кухня у него своя. Дашь ведь волю царю – надо и псарю; дашь послабление вельможе – надо и простому. Не рассказывайте мне о том римлянине, который славился своими добродетелями и все-таки жил такой жизнью: то ведь не установлено было, а было случайностью, и в пустыне было, недолго и без суеты, никого не соблазнило, ибо сказано в Евангелии: «Не надобно прийти соблазнам; горе тому человеку, через которого приходит соблазн!» Одно дело – жить одному, а другое дело – вместе с другими.

Господа мои, отцы преподобные! Вспомните вельможу, описанного в «Лестнице», – Исидора, прозванного Железным, который был князем Александрийским, а какого смирения достиг? Вспомните также и вельможу царя индийского Авенира: в какой одежде он явился на испытание – не в куньей, не в собольей. А Иоасаф, сын этого царя: как он, оставив царство, пешком пошел в Синаридскую пустынь, сменил царские одежды на власяницу и претерпел много бедствий, о которых раньше и не знал, как он достиг божественного Варлаама и какой жизнью стал жить вместе с ним – царской или постнической? Кто же был более велик – царский сын или неведомый пустынник? Принес ли царский сын с собой свои обычаи, или стал жить по обычаям пустынника даже и после его смерти? Вы сами знаете это гораздо лучше нас. А ведь у него много было своих Шереметевых. А Елизвой [Элесбоа], царь эфиопский, какой суровой жизнью жил? А как Савва Сербский отца, мать, братьев, родных и друзей вместе со всем царством и вельможами оставил и принял крест Христов и какие монашеские подвиги совершил? А как отец его Неманя, он же Симеон, с матерью его Марией ради его поучения оставили царство и сменили багряные одежды на монашеские и какое при этом они обрели земное утешение и небесную радость? А как великий князь Святоша, владевший великим княжением Киевским, постригся в Печерском монастыре и пятнадцать лет был там привратником и работал на всех, кто знал его и над кем он прежде сам властвовал? И не устыдился ради Христа такого унижения, что даже его братья вознегодовали на него. Они видели в этом унижение для своей державы, но ни сами, ни через других людей не могли отвратить его от этого замысла до дня его кончины, и даже после его кончины от его деревянного стула, на котором он сидел у ворот, бесы бывали отгоняемы. Вот какие подвиги совершали эти святые во имя Христа, а ведь у всех них были свои Шереметевы и Хабаровы. А как похоронен праведный цареградский патриарх, блаженный Игнатий, который был сыном царя и был, подобно Иоанну Крестителю, замучен кесарем Вардой за обличение его преступлений, ибо Варда жил с женой своего сына?

А если в монахах жить тяжело, надо было жить в боярах, а не постригаться. На этом, святые отцы, я могу и закончить мое нелепое пустословие. Я мог отвечать вам немногое, ибо вы все это в Божественном Писании знаете гораздо лучше нас, окаянных. Да и это немногое я сказал вам только потому, что вы меня к этому принудили. Вот уже год, как игумен Никодим был в Москве, а отдыха все нет: все Собакин и Шереметев! Что я им, отец духовный или начальник? Пусть как хотят, так и живут, если им спасение своей души не дорого! Долго ли будут длиться эти разговоры и смуты, суета и мятеж, распри и нашептывания и празднословие? И из-за чего? Из-за злобесного пса Василия Собакина, который не только не знает правил иноческой жизни, но не понимает даже, что такое чернец, а тем более – инок, что еще выше, чем чернец, Он даже в одежде монашеской не разбирается, не только в жизни. Или из-за бесова сына Иоанна Шереметева? Или из-за дурака и упыря Хабарова? Поистине, святые отцы, это не чернецы, а поругатели монашеского образа. Разве же вы не знаете отца Шереметева – Василия? Ведь его бесом звали! А как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми. А Иоасаф, который был митрополитом, – с Коровиными, и начали они между собой ссориться, тут все и началось. И в какое убожество впала эта святая обитель, известно всем, имеющим разум.

А до этого времени в Троице были крепкие порядки; мы сами это видели: когда мы приезжали к ним, они потчевали множество людей, а сами блюли благочестие. Однажды мы в этом убедились собственными глазами во время нашего приезда. Дворецким тогда у нас был князь Иоанн Кубенский. Когда мы приехали, благовестили ко всенощной; у нас же кончилась еда, взятая в дорогу. Он и захотел поесть и попить – из жажды, а не для удовольствия. А старец Симон Шубин и другие, которые были с ним, не из самых главных (главные давно разошлись по кельям), сказали ему как бы шутя: «Поздно, князь Иван, уже благовестят». Сел он за еду – с одного конца стола ест, а они с другого конца отсылают. Захотел он попить, хватился хлебнуть, а там уже ни капельки не осталось: все отнесено в погреб. Такие были крепкие порядки в Троице – и ведь для мирянина, не только для чернецов! А слышал я от многих, что были в этом святом месте и такие старцы, которые, когда приезжали наши бояре и вельможи, их потчевали, а сами ни к чему не прикасались, если вельможи их заставляли в неподобающее время, и даже в подобающее время – и тогда едва прикасались. А: про порядки, которые были в этом святом месте в древние времена, я слышал еще более удивительные вещи: было это, когда к монастырю Живоначальной Троицы приезжал помолиться к гробу Сергия-чудотворца преподобный чудотворец Пафнутий и жившая там братия вела с ним духовную беседу. И когда он захотел уйти, они из духовной любви к нему проводили его за ворота. И тогда, вспомнив завет преподобного Сергия – не выходить за ворота, – они стали на молитву и преподобного Пафнутия побудили молиться вместе с ними. И об этом молились и затем разошлись. И даже ради такой духовной любви не пренебрегали отеческими заповедями, а не то что ради чувственных удовольствий! Вот какие были в этом святом месте крепкие порядки в эти древние времена. Ныне же, за наши грехи, монастырь этот хуже Песношского, как в те времена была Песношь.

А все это послабление начало твориться из-за Василия Шереметева, подобно тому как в Царьграде все зло началось от царей Льва Исавра и его сына Константина На-возоименного [Копронима]. Ведь Лев только посеял семена злочестия, Константин же обратил царствующий град от благочестия к мраку: так и Вассиан Шереметев своими кознями разрушил отшельническую жизнь в Троице-Сергиевом монастыре вблизи столицы. Так же и сын его Иона стремится погубить последнее светило, сияющее, как солнце, и уничтожить спасительное пристанище для душ: отшельническую жизнь в Кирилловом монастыре, в самом пустынном месте. Ведь этот Шереметев, когда он еще был в миру, первый вместе с Висковатым перестал ходить крестным ходом. А глядя на это, и все перестали ходить. А до этого времени все православные христиане, с женами и с младенцами, участвовали в крестном ходе и в те дни не торговали ничем, кроме съестного. А кто попробует торговать, с тех взимали пеню. И такой благочестивый обычай погиб из-за Шереметевых. Вот каковы Шереметевы! Кажется нам, что они таким же образом хотят истребить благочестие и в Кирилловом монастыре. А если кто заподозрит нас в ненависти к Шереметевым или в пристрастии к Собакиным, то свидетель Бог, Пречистая Богородица и чудотворец Кирилл, что я говорю это ради монастырского порядка и искоренения послаблений. Слышали мы, что на праздник у вас в Кириллове монастыре были розданы братии свечи не по правилам, а некоторые при этом и служебника обижали. А прежде даже Иоасаф-митрополит не мог уговорить Алексия Айгустова, чтобы тот прибавил нескольких поваров к тому небольшому числу, которое было при чудотворце. Немало и других было в монастыре строгостей, и прежние старцы твердо стояли и настаивали даже на мелочах. А когда мы в юности впервые были в Кирилловом монастыре, мы как-то однажды опоздали ужинать из-за того, что у вас в Кириллове в летнюю пору не отличить дня от ночи, а также по юношеским привычкам. А в то время помощником келаря [монаха, ведающего хозяйством монастыря] был у вас тогда Исайя Немой. И вот кто-то из тех, кто был приставлен к нашему столу, попросил стерлядей, а Исайи в то время не было – был он у себя в келье, и они с трудом едва его привели, и тот, кто был приставлен к нашему столу, спросил его о стерлядях или иной рыбе. А он так ответил: «Не было мне об этом приказа; что мне приказали, то я вам и приготовил, а сейчас ночь – взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться». Вот какие у вас тогда были крепкие порядки: «правду говорить и перед царями не стыдился», как сказал пророк. Ради истины праведно и возражать царям, но не ради чего-либо иного. А ныне у вас Шереметев сидит в келье словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков. Больше и говорить не буду: поверю вашим душам! А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку приносили Шереметеву в келью, – так ведь в монастырях зазорно и фряжские [итальянские] вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли монашеская жизнь? Неужели вам нечем было кормить Шереметева, что ему пришлось завести особые годовые запасы? Милые мои! До сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена, а теперь, в самое урожайное время, если бы вас Шереметев не прокормил, вы бы все с голоду перемерли. Хорошо ли, чтобы в Кирилловом монастыре завелись такие порядки, которые заводил митрополит Иоасаф, пировавший в Троицком монастыре с клирошанами, или Мисаил Сукин, живший в Никитском и других монастырях как вельможа, или Иона Мотякин и другие люди, не желающие соблюдать монастырские порядки? А Иона Шереметев хочет жить, не подчиняясь правилам, так же как отец его жил. Про отца его хоть можно было сказать, что он неволей, с горя в монахи постригся. Да и о таких Лествичник писал: «Видел я насильственно постриженных, которые стали праведнее вольных». Так те ведь невольные! А ведь Иону Шереметева никто взашей не толкал: чего же он бесчинствует?

Но если, может быть, такие поступки у вас считаются приличными, то дело ваше: Бог свидетель, я пишу это, только беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Гнев на Шереметевых тут ни при чем: у него ведь имеются братья в миру, и мне есть на кого положить опалу. Кто же будет надругаться над монахом и возлагать на него опалу! А если кто скажет, что я ради Собакиных, так мне из-за Собакиных нечего беспокоиться. Варлаамовы племянники хотели меня с детьми чародейством извести, а Бог меня от них спас: их злодейство раскрылось, и из-за этого все и произошло. Мне за своих душегубцев мстить незачем. Одно только было мне досадно, что вы моего слова не послушались. Собакин приехал с моим поручением, а вы его не уважили, да еще и поносили его моим именем, что и рассудилось судом Божиим. А следовало бы ради моего слова и ради нас пренебречь его дуростью и поступить с ним кротко. Шереметев же приехал сам по себе, и вы потому его чтите и бережете. Это – не то что Собакин; Шереметев дороже моего слова; Собакин приехал с моим словом и погиб, а Шереметев – сам по себе и воскрес. Но стоит ли ради Шереметева целый год устраивать мятеж и волновать такую великую обитель? Новый Сильвестр на вас наскочил: видно, вы одной с ним породы. Но если я гневался на Шереметевых за Собаки-на и за пренебрежение к моему слову, то за все это я воздал им еще в миру. Ныне же, поистине, я писал, беспокоясь о нарушении монастырских порядков. Не было бы у вас в обители тех пороков, не пришлось бы и Собаки-ну с Шереметевым браниться. Слышал я, как кто-то из братьев вашей обители говорил нелепые слова, что у Шереметева с Собакиным давняя мирская вражда. Так какой же это путь спасения и чего стоит ваше учительство, если и после пострижения прежняя вражда не разрушается? Так вы отрекаетесь от мира и от всего мирского и, отрезая волоса, отрезаете и унижающие суетные мысли, так вы следуете повелению апостола: «жить обновленной жизнью»? Сказал ведь Господь: «Оставьте порочным мертвецам погребать свои пороки, как и своих мертвецов. Вы же, шествуя, возвещайте царство Божие». И если уж пострижение не разрушает мирской вражды, тогда, видно, и царство, и боярство, и любая мирская слава сохранится в монашестве, и кто был велик в бельцах, будет велик и в чернецах? Тогда уж и в Царствии Небесном так же будет: кто здесь богат и могуществен, будет и там богат и могуществен? Так ведь это подобно лживому учению Магомета, который говорил: у кого здесь богатства много, тот и там будет богат, кто здесь в силе и славе, тот и там будет. Он и другое многое лгал. Это ли путь спасения, если и в монастыре боярин не сострижет боярства, а холоп не освободится от холопства? Как же будет с апостольским словом: «Нет ни эллина, ни скифа, ни раба, ни свободного, все едины во Христе»? Как же они едины, если боярин – по-старому боярин, а холоп – по-старому холоп? А разве апостол Павел не называл Анисима, бывшего раба Филимона, его братом? А вы и чужих холопов к боярам не приравниваете. А в здешних монастырях до последнего времени держалось равенство между холопами, боярами и торговыми мужиками. В Троице при нашем отце келарем был Нифонт, холоп Ряполовского, а с Вельским с одного блюда ел. На правом клиросе стояли Лопотало и Варлаам, неизвестно какого происхождения, а на левом – Варлаам, сын Александра Васильевича Оболенского. Видите: когда был настоящий путь спасения, холоп был равен Вельскому, а сын знатного князя делал одно дело с мужиками. Да и при нас на правом клиросе был Игнатий Курачев, белозерец, а на левом – Федорит Ступищин, и он ничем не отличался от других клирошан, да и много других таких случаев было до сих пор. А в Правилах святого Василия написано: «Если чернец хвалится при других благородством происхождения, то пусть за это постится 8 дней в совершает 80 поклонов в день». А ныне то и слово: тот знатен, а тот еще выше, – так тут и братства нет. Ведь когда люди равны, тут и братство, а коли не равны, какому тут быть братству? А так и иноческая жизнь невозможна. Теперь же бояре своими пороками разрушили порядок во всех монастырях. Скажу еще более страшную вещь: как рыбак Петр и поселянин Иоанн Богослов будут судить царя Давида, о котором Бог сказал, что он пришелся ему по сердцу, и славного царя

Соломона, о котором Господь сказал, что «нет под солнцем человека, украшенного такими царственными достоинствами и славой», и великого царя Константина и своих мучителей и всех сильных царей, господствовавших над вселенной? Двенадцать скромных людей будут их судить. Да еще того страшнее: родившая без греха Господа нашего Христа и первый среди людей человек, креститель Христов, будут стоять, а рыболовы будут сидеть на 12 престолах и судить всю вселенную. А вам как своего Кирилла поставить рядом с Шереметевым – кто из них выше? Шереметев постригся из бояр, а Кирилл даже приказным дьяком не был! Видите, куда завели вас послабления? Как сказал апостол Павел: «Не впадайте во зло, ибо злые слова растлевают благие обычаи». И пусть никто не говорит мне этих постыдных слов: если вам с боярами не знаться, монастырь без даяний оскудеет. Сергей, Кирилл, Варлаам, Димитрий и другие многие святые не гонялись за боярами, но бояре за ними гонялись, и обители их росли: монастыри поддерживаются благочестием и не оскудевают. Иссякло в Троице-Сергиевом монастыре благочестие – и монастырь оскудел: никто у них не постригается и никто им ничего не дает. А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет. А мы видели, как у них было больше восьмидесяти человек братии и по одиннадцать человек на клиросе: монастыри разрастаются благодаря благочестивой жизни, а не из-за послаблений [следуют обширные выписки из Илариона Великого, предостерегающие иноков против «мирских» соблазнов].

Это – лишь малое из многого. Вы сами знаете всё лучше нас; если же хотите еще больше узнать, можете многое найти в божественных писаниях. А если вы напомните, что я забрал Варлаама из монастыря, обнаружив этим милость к нему и враждебность к вам, то Бог свидетель, что мы сделали это только потому, что, когда возникло это волнение и вы сообщили об этом нам, мы захотели наказать Варлаама за его бесчинство по монастырским правилам. Племянники же его нам говорили, что вы его притесняли ради Шереметева. А Собакины тогда еще не совершили измены против нас. И мы из милости к ним велели Варлааму явиться к нам и хотели его расспросить, из-за чего у них возникала вражда, и приказать ему, чтобы он сохранял терпение, если вы будете его притеснять, ибо притеснения и обиды помогают душевному спасению иноков. Но в ту зиму мы за ним потому не послали, что мы были заняты походом в Немецкую [Ливонскую] землю. Когда же мы вернулись из похода, то послали за ним, расспрашивали его, и он стал говорить вздор – доносить на вас, что будто вы говорите о нас неподобающие и оскорбительные слова. А я на это плюнул и выругал его. Но он продолжал говорить нелепости, настаивая, что говорит правду. Затем я расспрашивал его о жизни в монастыре, и он стал говорить невесть что, и оказалось, что он не только не знает иноческой жизни и одежды, но вообще не понимает, что чернецы, и хочет такой же жизни и чести, в миру. И видя его сатанинское стремление к мирской суете, мы его и отпустили жить суетной жизнью. Пусть сам отвечает за свою душу, если не ищет душевного спасения. А к вам его, поистине, потому не послали, что не хотели огорчать себя и волновать вас. Он же очень хотел к вам. А он – настоящий мужик, врет, сам не зная что. Вы тоже нехорошо поступили, что прислали его как бы из тюрьмы, а старец соборный при нем, словно пристав. А он явился как государь какой-то. И вы еще прислали с ним к нам подарки, да к тому же ножи, как будто вы хотите нам вреда. Как же можно посылать подарки с такой сатанинской враждебностью? Вам следовало его отпустить и отправить с ним молодых монахов. А посылать подарки при таком нехорошем деле неприлично. Все равно соборный старец ничего не мог ни прибавить, ни убавить, унять его он не сумел; все, что он захотел врать, – он соврал, что мы захотели слушать – выслушали: соборный старец ничего не ухудшил и не улучшил. Все равно мы Варлааму ни в чем не поверили. Свидетель Бог, Пречистая Богородица и чудотворец, что я беспокоюсь о нарушении монастырских порядков, а не на Шереметева гневаюсь. Если же кто скажет, что это жестоко и что Шереметев вправду болен, то, если ему нужно послабление, пусть ест один в келье с келейником. А сходиться к нему зачем, да пировать, да яства в келье на что? До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой не держали, а не только других вещей. А двор за монастырем и запасы на что? Все это беззаконие, а не нужда. Если нужда, пусть он ест в келье, как нищий: кус хлеба, звено рыбы да чашку квасу. Если же вы хотите дать ему еще какие-нибудь послабления, то вы давайте сколько хотите, но пусть хотя бы ест один, а сходок и пиров не было бы, как прежде у вас водилось. А если кто хочет прийти к нему ради беседы духовной, пускай приходит не в трапезное время, чтобы в это время еды и питья не было, – так это будет действительно духовная беседа. Подарки же, которые ему присылают братья, пусть отдает в монастырское хозяйство, а у себя в келье таких вещей не держит. Пусть то, что к нему пришлют, будет разделено на всю братию, а не дано двум или трем монахам по дружбе и пристрастию. Если ему чего-нибудь не хватает, пусть временно держит. И иное что можно – тем его услаждайте. Но давайте ему из монастырских запасов, и пусть пользуется один в келье, чтобы не возбуждать соблазна. А люди его пусть при монастыре не живут. Если же приедет кто-нибудь от его братьев с письмом, едой или подарками, пусть поживет дня два-три, возьмет ответ и едет прочь, – и ему будет хорошо, и монастырю безмятежно. Мы еще в детстве слышали, что таковы были правила и в вашем монастыре, да и в других монастырях, где по-божественному жили. Мы и написали вам все лучшее, что нам известно. А вы теперь прислали нам грамоту, и нет нам отдыха от вас из-за Шереметева. Вы пишете, что я передавал вам через старца Антония, чтобы Шереметев и Хабаров ели в общей трапезной с братией. Я передавал это только ради соблюдения монастырских порядков, а Шереметев увидел в этом опалу на него. Я писал только то, что я знал из обычаев вашего и других крепких монастырей, и для того, чтобы он мог спокойно жить в келье, не волнуя монастырь, – хорошо, если и вы его предоставите тихой жизни. А не потому ли вам так жаль Шереметева, что его братья до сих пор не перестают посылать в Крым и навлекать бусурман [мусульман] на христиан? Хабаров велит мне перевести его в другой монастырь, но я не стану содействовать его скверной жизни. Видно, уж очень надоело! Иноческое житье – не игрушка. Три дня в чернецах, а седьмой монастырь меняет! Пока он был в миру, только и знал, что образа складывать, переплетать книги в бархат с серебряными застежками и жуками, аналои убирать, жить в затворничестве, кельи ставить, вечно четки в руках носить. А ныне ему с братией вместе есть тяжело! Надо молиться на четках не по скрижалям каменным, а по скрижалям сердец человеческих! Я видел, как по четкам матерно бранятся! Что в тех четках? Нечего мне писать о Хабарове – пусть как хочет, так и дурачится. А что Шереметев говорит, что его болезнь мне известна, – так ведь не для всякого же лежебоки нарушать святые правила.

Написал я вам малое из многого из любви к вам и для укрепления иноческой жизни, вы же это знаете лучше нас. Если же хотите, найдете многое в Божественном Писании. А мы к вам больше писать не можем, да и нечего писать. Это – конец моего к вам письма. А вперед бы вы нам о Шереметеве и других нелепицах не докучали: мы отвечать не будем. Если вам благочестие не нужно, а желательно нечестие, то это дело ваше! Скуйте Шереметеву хоть золотые сосуды и воздайте ему царские почести – ваше дело. Установите вместе с Шереметевым свои правила, а правила чудотворца отставьте – так хорошо будет. Как лучше, так и делайте! Вы сами знаете; делайте как хотите, а мне ни до чего дела нет! Больше не докучайте: поистине, ничего не отвечу. А злокозненную грамоту, которую вам весной прислали Собакины от моего имени, сравните повнимательней с моим нынешним письмом, а затем уже решайте, верить ли дальше нелепицам.

Да пребудут с вами и с нами милость Бога мира и Богородицы и молитвы чудотворца Кирилла. Аминь. А мы вам, мои господа и отцы, челом бьем до земли.

ПОСЛАНИЕ В КИРИЛЛО-БЕЛОЗЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ (1573)

Послание царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси в

Кириллов монастырь, игумену Козьме с братиею во Христе

В пречестную обитель Успения пречистой Богородицы и нашего

преподобного отца Кирилла чудотворца, священного Христова полка

наставнику, вождю и руководителю в небесные селения, игумену Козьме с

братнею во Христе, царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси

челом бьет.

Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я

такой, чтобы покушаться на такую дерзость? Молю вас, господа и отцы,

ради Бога, откажитесь от этого замысла (престаните от такового начинания. -

Послание Грозного написано в ответ на грамоту братии Кирилло-Белозерского

монастыря, просившей, очевидно, царя о «наставлении». Грамота Кирилло-

Белозерского монастыря до нас не дошла, и предистория этой переписки может быть

восстановлена только с помощью самого комментируемого послания (ср.: А. Барсуков.

Род Шереметевых, кн. 1. СПб., 1881, стр. 322 - 327). Непосредственной причиной

«смущения» в монастыре была борьба между двумя влиятельными монахами - Ионой,

бывшим боярином Иваном. Шереметевым, и Варлаамом (Василием) Собакиным,

посланным в монастырь «от царской власти». Уже за год до написания

комментируемого послания (оно написано в сентябре 1573 г. - см. Н. К. Никольский.

Когда было писано обличительное послание в Кирилло-Белозерский монастырь.

Христианское чтение, 1907), т. е. осенью 1572 г., царь узнал об этом «смущении» от

приехавшего в Москву старца Никодима, исполнявшего должность игумена (стр. 175;

Кирилло-Белозерского монастыря стал Козьма, адресат комментируемого послания

(см.: П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей. СПб., 1877, стр. 55), но

и при нем «молва и смущение» не прекращались. Племянники Варлаама, Собакины,

ходатайствовали о вызове их дяди в Москву, но царь, занятый походом в Ливонию в

начале 1573 г., не мог этого сделать. Весной 1573 г. Собакины послали в монастырь

какую-то «злокозненную грамоту», написанную, невидимому, от имени царя (см. стр.

192); в то же время, вернувшись из похода, царь вызвал Варлаама к себе [Барсуков (ук.

соч., стр. 326) считает, что Варлаам и был вызван «злокозненной грамотой» его

племянников, но в тексте комментируемого послания царь, отвергающий свою

причастность к грамоте Собакиных, указывает, что за Варлаамом «мы...послали», - стр.

190]. Руководство монастыря, «поносившее» Собакина и «чтившее» Шереметева (стр.

178), прислало Варлаама «кабы ис тюрмы» в сопровождении «соборного старца»

(Антония?). Царь передал монастырскому руководству (через старца Антония) ряд

указаний, относящихся к усилению строгости монастырского режима (требуя, в

частности, чтобы монастырь не давал послаблений Шереметеву). В этот же примерно

период была обнаружена измена («чародейство») племянников Собакина (стр. 189 и

178). Может быть, именно это обстоятельство и ободрило руководителей монастыря, и

они послали царю (после получения инструкций через Антония) новую грамоту (стр.

191), «жестоко стоя» в ней за Шереметева. В ответ на нее царь и написал

комментируемое послание.)). Я и братом вашим называться не достоин,

считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И

поэтому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь

от этого замысла. Сказано ведь в писанин: «свет инокам - ангелы, свет

мирянам -- иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас,

заблудившихся во тьме гордости и погрязших среди греховного тщеславия,

чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу

учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно среди пьянства,

блуда, прелюбодеяния, скверны, убийств, грабежей, хищений и ненависти,

среди всякого злодейства, как говорит великий апостол Павел: «ты уверен,

что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник

невеждам, учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и

истины; как же, уча другого, не учишь себя самого? проповедуя не красть,

крадешь? говоря, «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь; гнушаясь

идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его

досаждаешь Богу». И опять тот же великий апостол говорит: «Как,

проповедуя другим, сам останусь недостойным?».

Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня,

грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых

треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый

и скверный душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежпое и

жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв,

примет мое писание, как покаяние. А если вы хотите найти учителя. - есть

он среди вас, великий источник света, Кирилл. Почаще взирайте на его

гроб и просвещайтесь. Ибо его учениками были великие подвижники,

ваши наставники и отцы, передавшие я вам духовное наследство. Да будет

вам наставлением святой устав великого чудотворца Кирилла, который

принят у вас. Вот ваш учитель и наставник! У него учитесь, у него

наставляйтесь, у него просвещайтесь, будьте тверды в его заветах,

передавайте эту благодать и нам, нищим и убогим духом, а за дерзость

простите, Бога ради. Вы ведь помните, святые отцы, как некогда случилось

мне притти в вашу пречестную обитель пречистой Богородицы и

чудотворца Кирилла и как я, по милости Божьей, пречистой Богородицы и

но молитвам чудотворца Кирилла, обрел среди темных и мрачных мыслей,

небольшой просвет - зарю света Божия - и повелел тогдашнему игумену

Кириллу с некоторыми из вас, братия (был тогда с игуменом Иоасаф,

архимандрит Каменский, Сергий Колычев, ты, Никодим, ты, Антоний, а

иных не упомню), тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился,

уйдя от мирского мятежа и смятения; и в долгой беседе я открыл вам свое

желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими

слабосильными словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь.

И когда я услышал об этой божественной жизни, сразу же возрадовалась

моя окаянная душа и скверное сердце, ибо я нашел Божью узду для своего

невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам

свое решение: если Бог даст мне постричься при жизни, совершу это

только в этой пречестной обители пречистой Богородицы и чудотворца

Кирилла; вы же тогда молились. Я же, окаянный, склонил свою скверную

голову и припал к честным стопам тогдашнего вашего и моего игумена,

прося на то благословения. Он же возложил на меня руку и благословил

меня на это, как и всякого человека, пришедшего постричься (Понеже

помните, отцы святии егда некогда прилучися некоим нашим приходом к

вам...благословившу мене на сем...яко некоего новоприходящаго постршцися. - Поездка

в Кирилло-Белозерский монастырь, во время которой царь собирался постричься в

монахи, относится, как он сам указывает, ко времени, когда игуменом монастыря был

Кирилл, т. е. к 1564 - 1572 гг. (см.: Строев, ук. соч., стр. 55). В эти годы царь посещал

монастырь дважды - в декабре 1565 г. (ПСРЛ, XIII, 400; Акты Археограф, экспед., т. I,

№ 270) и весной 1567 г. (ПСРЛ, XIII, 407).).

И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец: хоть и не

совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе

благословение монашеского образа. И видел я уже, как многие корабли

души моей, волнуемые лютыми бурями, находят спасительное

Глава 6. ЛИТЕРАТУРА XVI ВЕКА

5. Публицистика

В XVI в. на Руси широкое распространение получает новый вид литературы - отдельные сочинения, посвященные острым вопросам политической жизни. Говоря современным языком, эти памятники можно определить как произведения публицистики. Иосиф Волоцкий . Первым памятником русской публицистики XVI в. может считаться книга, написанная в самом начале этого века и сыгравшая важнейшую роль в истории русской общественной мысли. Это «Книга на новгородских еретиков» (впоследствии получившая наименование «Просветитель») игумена Волоколамского монастыря Иосифа Санина (Иосифа Волоцкого), главное сочинение, направленное против новгородско-московской ереси конца XV - начала XVI в. и послужившее своеобразным обвинительным актом при осуждении еретиков в 1504 г. В конце XV в. Иосиф Волоцкий и его сподвижники по борьбе против еретиков не пользовались поддержкой великокняжеской власти; это было связано с планами ограничения монастырского землевладения, существовавшими у Ивана III. В связи с этим Иосиф в наиболее ранних своих сочинениях, написанных в конце XV в., призывал даже оказывать сопротивление «царю-мучителю», оскорбляющему христианскую веру. Он поддерживал противника Ивана III - удельного князя Волоцкого. Но после расправы над еретиками, в 1504 г. бывший обличитель царской власти стал ее решительным защитником и заявил о том, что «царь убо властью подобен вышнему богу». Спустя еще несколько лет Иосиф порвал со своими бывшими покровителями, удельными князьями Волоцкими, и заявил о переходе своего монастыря под непосредственную власть великого князя. Против волоцкого князя и его защитника, новгородского архиепископа Серапиона, направлены последние по времени произведения Иосифа Волоцкого. Иосиф Волоцкий прежде всего полемист и обличитель; стиль его высокопарен и торжествен. Защищая ортодоксальное церковное учение, Иосиф всецело опирается на авторитет божественного «писания» (Библию) и «предания» (сочинения византийских церковных писателей), но, опираясь на их авторитет, он развивает далее свою аргументацию логично и последовательно. Эта логичность и большая начитанность в богословии позволяют видеть в Иосифе своеобразного русского представителя средневековой схоластики (богословской науки). Принцип систематического разбора всех вопросов, поднятых его противниками, был впоследствии заимствован у Иосифа другими полемистами XVI в. (например, Иваном Грозным) Иногда в произведениях Иосифа ощущается живая бытовая речь того времени. Так, в послании окольничьему Борису Кутузову Иосиф ярко и весьма выразительно обличал удельного князя Федора Волоцкого, притеснявшего монастырь, в ограблении «юродскых и сельскых» людей. Он рассказывал, например, о том, как князь Федор вымогал деньги у вдовы некоего «торгового человека». «И князь Федор послал да велел ее мучить. И она сказала все, где что у нее лежит, и он послал, взял все деньги…» Иосиф просил, чтобы князь, по крайней мере, не оставил ограбленную вдову без жалования. Князь обещал ее «пожаловати». Но он всего навсего послал ей однажды «от обеда пять оладей, а на завтрея четыре оладьи, а денег не отдал ни одное. Ино и дети и внучата и ныне по дворам волочатся (просят милостыню)…» Даниил . Публицистическую традицию Иосифа Волоцкого продолжал Даниил, сперва сменивший Иосифа на посту игумена Волоколамского монастыря, а потом ставший митрополитом всея Руси. Даниилу принадлежал обширный «Соборник» из 16 «слов» и множество посланий к отдельным лицам. В отличие от Иосифа Даниил имел дело уже с поверженными противниками; сочинения его носили поэтому характер не живых споров, а скорее поучений. Встречается в сочинениях Даниила и бытовая сатира. В одном из своих поучений он рисовал, например, образ щеголя, угождающего «блудницам». Даниил высмеивает его одежду - модные узкие сапожки, «велми червлены (красны) и малы зело, якоже и ногам твоим велику нужу терпети от тесноты съгнетениа (сжатия) их» - и обращается к щеголю: «Сице (так) блистаеши, сице скачеши, сице рыгаеши и рзаеши (ржешь), уподобляяся жребцу… Власы же твои не точию бритвою и с плотию отъемлеши (срезаешь), но и щипцем ис корени исторзати и ищипати не стыдишеся, женам позавидев, мужеское свое лицо на женское претворяеши…» Вассиан Патрикеев и нестяжатели . Иосифу Волоцкому и Даниилу противостояли публицисты более независимого характера Наиболее талантливым публицистом из числа противников иосифлян, несомненно, был Вассиан Патрикеев, князь, когда-то насильственно постриженный Иваном III в монахи Кирилло-Белозерского монастыря. С начала XVI в. Вассиан стал основоположником движения «нестяжателей», противников монастырского землевладения. Учитель Вассиана - Нил Сорский мало уделял внимания конкретным вопросам общественного устройства - он, как Иосиф Волоцкий, вел теоретические споры с еретиками (возможно, даже помогал в написании «Просветителя»), проповедовал нравственное усовершенствование монахов. Только в конце жизни, в 1503 г., Нил косвенно обнаружил свои позиции в практических вопросах, поддержав Ивана III, когда тот предложил на церковном соборе лишить монастыри их земельных владений. Но как именно обосновывал Нил эту поддержку князю, мы не знаем Вассиан, в отличие от своего учителя, был прежде всего публицистом и политиком Он много писал о монастырском землевладении, доказывая, что монастыри не должны владеть «селами с крестьяны», а должны питаться государевым жалованием и своими трудами . Однако и Вассиан не был еретиком и сторонником Реформации В отличие от всех деятелей Реформации он не ставил под сомнение учения «отцов церкви» и не выступал против монашества - напротив, он стремился его усовершенствовать. Не был он и сторонником веротерпимости Он соглашался, что еретиков надо наказывать. Возражения его вызывали лишь те массовые репрессии, которые после 1504 г. стали применяться не только против вольнодумцев, но и против их попутчиков - действительных или мнимых. Вассиан заявил, что к раскаявшимся еретикам можно быть снисходительными, и выступил против смертных казней. Иосиф Волоцкий заявлял, что для древних святых было «едино» (все равно) - «грешника или еретика руками убити или молитвою». Вассиан заметил на это, что сам Иосиф все-таки не стал действовать как Древние святые: не сотворил чуда, не пожелал взойти вместе с казненными еретиками на костер и остаться невредимым. «И мы б тя... из пламяни изшедши (вышедшего) приняли», - писал он в насмешливом послании Иосифу Волоцкому от имени «кирилловских старцев». Насмешка оставалась сильнейшим оружием князя-инока и в его полемике против митрополита Даниила, подвергшего Вассиана церковному суду (в результате которого Вассиан был осужден, а впоследствии и умерщвлен). В ответ на упрек Даниила Вассиану, что он не считает святым Макария Калязинского и других недавно признанных официальной церковью чудотворцев, Патрикеев с лукавым простодушием замечал: «Яз его знал, - простой человек, ...ино как вам любо с ним - чюдотворец ли сей будет, не чюдотворец ли..» Даниил возразил на это, что святые могут обретаться повсюду - среди царей, священников, «во свободных же и в рабах». «Ино, господине, ведает бог да ты и со своими чюдотворцы», - с ядовитым смирением ответил Вассиан. Но для публицистического творчества Вассиана характерна не только ирония. В спорах со своими противниками он мог быть и весьма торжественным и красноречивым, например в тех случаях, когда обвинял «стяжательное» духовенство в корыстолюбии и угнетении «убогой братии» - крестьян: «Господь повелевает: И даждь я нищим», - писал Вассиан и противоставлял этой евангельской заповеди действительное поведение землевладельцев, налагающих на крестьян «лихву на лихву» (проценты на проценты) и изгоняющих несостоятельных должников с женами и детьми, «коровку их и лошадку отъемше». Максим Грек . Темы, поднятые Вассианом Патрикеевым, привлекали и других публицистов XVI в. Из числа этих публицистов наиболее образованным был, несомненно, Михаил-Максим Триволис, прозванный на Руси Максимом Греком. В настоящее время нам довольно хорошо известна биография этого ученого монаха. Связанный с виднейшими греческими и итальянскими гуманистами Возрождения, Михаил Триволис с 1492 г. жил в Италии, работал в знаменитой типографии Альда Мануция. Но вскоре Триволис отказался от гуманистических увлечений и постригся в монахи в католическом доминиканском монастыре. А спустя еще несколько лет Триволис вернулся в лоно православной церкви, стал монахом на Афоне под именем Максима и в 1518 г. по вызову великого князя Василия III отправился в Москву . Максим Грек не забыл о своем гуманистическом прошлом: в сочинениях, написанных в России, он рассказывал о типографии Альда Мануция, о Парижском университете; он первый сообщил на Руси об открытии Америки. Но к идеям Возрождения он теперь относился резко враждебно - он проклинал «языческое учение», овладевшее гуманистами, от которого он сам, Максим, мог погибнуть, если бы бог не «посетил» его «благодатию своею» . Предостережения, высказанные Максимом его русским читателям против увлечения древнегреческими писателями (Гомером, Сократом, Платоном, греческими трагедиями и комедиями), заслуживают внимания - они свидетельствуют о том, что у некоторых русских книжников того времени (например, у Федора Карпова, с которым переписывался Максим) были такие увлечения. Но для официальных деятелей русской церкви (таких, как митрополит Даниил) и сам Максим показался слишком подозрительной личностью: он дважды (в 1525 и 1535 гг.) подвергался церковному суду, заточению и ссылке. Максим был обвинен в ереси, в непризнании независимости русской церкви от константинопольского патриарха и сослан сперва в Волоколамский монастырь, а затем в Тверь. Лишь после смерти вдовы Василия III Елены и отставки его главного гонителя митрополита Даниила Максим получил возможность вновь заниматься литературной деятельностью и заявлять о своей невиновности, но все его просьбы о разрешении вернуться из России на Афон оставались без ответа. В начале 50-х гг. Максим был переведен из Твери в Троицкий монастырь и фактически реабилитирован; его привлекали к борьбе с ересью Башкина. Умер он в середине 50-х годов XVI в. В судьбе Максима Грека существенную роль сыграло его сближение с русскими нестяжателями и их главой - Вассианом Патрикеевым; суд над Максимом и его осуждение произошли вскоре после осуждения Вассиана. Нестяжательские идеи высказываются в ряде сочинений, написанных Максимом на Руси. Среди них «Повесть страшна и достопамятна и о совершенном иноческом жительстве», «Беседа ума с душой», «Слово о покаянии» и «Стязание любостяжательного с нестяжательным». В них он описывал, в частности, тяжкое положение крестьян, которых монастыри за долги сгоняли с их земель, а иногда и, наборот, задерживали, требуя обработки и выплаты «установленного оброка». Если кто-нибудь из них, писал Максим, изнемогая под «тяжестию налагаемых им беспрестани от нас же трудов же и деланий, восхощет инде негде (в другое место) переселитися, не отпущаем его, увы, аще, не положит уставленный оброк...». Если темы Максима во многом напоминали темы Вассиана, то литературный стиль обоих публицистов был несходным. Максиму чужда была насмешка, к которой прибегал Вассиан, чужда была и его бытовая конкретность («коровка и лошадка»). Стиль Максима - литературный, книжный, это не разговорная речь, а чужой язык, изученный греческим монахом уже в зрелом возрасте. Характерны для него длинные, сложно построенные обороты. Иван Пересветов . Наиболее резко порывал с традициями древней письменности западно-русский «воинник» XVI в. Иван Пересветов . Это совершенно светский писатель. Приехавший на Русь в конце 30-х годов XVI в (из Польши, Венгрии и Молдавии), когда Иван IV был еще ребенком и за него правили бояре, Пересветов стал решительным противником самоуправства «вельмож». Обличению «ленивых богатых» и прославлению бедных, но храбрых «воинников» посвящены все его сочинения. В состав сочинений Пересветова входили произведения самых различных жанров - послания-челобитные царю, предсказания «философов и дохтуров латинских» о славном будущем Ивана IV и повести о греческом и турецком царях. Произведения Пересветова, написанные в форме посланий, - «Малая» и «Большая» челобитная - резко отличались по своему характеру. «Малая челобитная» строилась как подлинные «челобитные» (ходатайства, заявления) того времени. Это было ходатайство Пересветова царю о разрешении ему возобновить ту мастерскую щитов, которую Пересветов должен был устроить еще в 30-х гг., но не смог из-за неурядиц в период «боярского правления». «Большая челобитная» только по форме была челобитной. По существу - это публицистическое сочинение, в котором Пересветов предлагал Ивану IV ввести важнейшие политические реформы (создание регулярного войска «юнаков», отмена управления наместников, уничтожение кабальной зависимости, завоевание Казани). Идеи, сходные с «Большой челобитной», высказывались в двух повестях Пересветова: «Сказание о Магметс» и «Сказание о царе Константине»; наряду с ними в свод сочинений Пересветова была включена и «Повесть о Царьграде» Нестора-Искандера, немного переделанная Пересветовым и использованная им в качестве вступления к собранию своих сочинений. Идеология Пересветова довольно сложна. «Воинник» (профессиональный военный), Пересветов во многих отношениях может считаться представителем дворянства (низшей части класса феодалов) - он ненавидит богатых вельмож, мечтает о «грозной» царской власти. Но в писаниях Пересветова встречаются и смелые идеи, которые вряд ли приходили в голову большинству дворян XVI в. Он осуждает «закабаление» и порабощение людей; утверждает, что всякое закабаление происходит от дьявола; считает, что «правда» (справедливость) выше «веры», и указывает, что пока еще в Московском царстве нет «правды», «а коли правды нет, то и всего нет». Многими чертами произведения Пересветова напоминают «Повесть о Дракуле» XV в. Как и автор «Повести о Дракуле», Пересветов верил в великие достоинства «грозной» власти и ее способность искоренять «зло»: «А немочно (невозможно) царю без грозы быти; как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». Как и автор «Повести о Дракуле», Пересветов не считал «правую веру» обязательным условием «правды» в государстве (в царстве Константина, несмотря на «веру христианскую», не было «правды», которую сумел ввести «нехристь» Магмет). Но «Повесть о Дракуле» была художественным произведением, автор которого предоставлял читателям возможность самим делать выводы из рассказа, и выводы эти могли быть разными. Пересветов был прежде всего публицистом; он не сомневался в полезности «грозной власти» и прямо высказывал эту идею. В сочинениях Пересветова ясно обнаруживается влияние фольклора и устной речи. Афоризмы Пересветова строились как поговорки: «Как конь под царем без узды, тако и царство без грозы», «Бог не веру любит-правду», «Воинника держати, как сокола чредити, и всегда ему сердце веселити...». Обнаруживается в сочинениях Пересветова и своеобразный мрачный юмор (также напоминающий «Повесть о Дракуле»). Когда мудрый царь Магмет узнал, что судьи его судят «по посулом» (за взятки), он не стал их особенно осуждать, «только их велел живых одирати». И сказал так: «Естьли оне обростут опять телом, ино им вина та отдасться (простится)». А из кожи их повелел сделать чучела и написал на них: «Без таковыя грозы не мочно в царство правды ввести». Историческая судьба призывов Пересветова оказалась довольно своеобразной. Программа этого публициста, ценившего «правду» выше «веры» и осуждавшего всякое «закабаление», не была принята самодержавной властью. Сам Пересветов быстро и бесследно исчез с исторической сцены. Судя по упоминанию о каком-то «черном списке Пересветова» в царском архиве (так часто назывались судебно-следственные дела), Пересветов, возможно, подвергся в XVI в. репрессиям. Но высказанная им идея царской «грозы» осуществилась в XVI в., хотя, вероятно, совсем не так, как предполагал их автор. Идею эту подхватил тот самый царь Иван Васильевич, к которому обращался Пересветов и который получил в истории прозвание Грозного. Иван Грозный . Роль Ивана Васильевича Грозного в русской истории и литературе сложна и противоречива. Первый царь всея Руси, завоеватель Казани и Астрахани, создатель опричнины и организатор кровавых карательных походов на собственные земли, в царствование которого было окончательно установлено крепостное право, Иван IV был одной из наиболее страшных фигур в истории России. Тиранские черты Грозного сказались ив его творчестве: нагромождение многочисленных и явно фантастических обвинений против своих противников, постоянно нарастающее «самовозбуждение» - все это весьма типично для повелителя, диктующего безгласным секретарям (Грозный, по всей видимости, не писал, а диктовал свои сочинения). Многократное повторение одних и тех же мыслей - черта, которую замечал в своих творениях и сам царь, соглашающийся, что он «едино слово» обращает «семо и овамо» (туда и сюда). Но виновниками этого он, как всегда, объявлял своих врагов, чьи «злобесные умышления», заставляют его снова и снова возвращаться к одними тем же вопросам. Однако сочинения Ивана IV обнаруживают не только черты неограниченного повелителя, одержимого манией преследования. Иван IV был своеобразной художественной натурой и довольно образованным для своего времени человеком: младшие современники именовали его «мужем чюднаго разсужения». Несмотря на иосифлянское воспитание и участие в деятельности Стоглавого собора, направленной против «глумотворцев» и «смехотворцев», царь допускал скоморошеские «игры» (в этом он сам признавался в одном из своих посланий) и, очевидно, любил их. «Скоморошеские» вкусы Грозного, склонность к резкой, иногда грубой насмешке обнаруживаются и в его сочинениях. Иван IV выступал в различных видах литературы: до нас дошли его «речи»-«прение» (диспут) с протестантским проповедником Яном Рокитой и беседы с иностранными дипломатами; вероятно, Ивану IV принадлежит и памятник церковной литературы - канон «Ангелу Грозному», подписанный именем «Парфения Уродивого» . Но основной жанр, в котором выступал Иван IV, - послания. До нас дошли и полемические послания царя, в числе которых - послания Курбскому, послание в Кирилло-Белозерский монастырь и его дипломатические послания . Но и в последних (сохранившихся в «Посольских делах» XVI в.) постоянно присутствует полемика (например, в посланиях шведскому королю Юхану III, Стефану Баторию, в посланиях от имени бояр, посланных Сигизмунду II Августу и т. д.) и обнаруживаются черты его своеобразного стиля - живой спор с противником, риторические вопросы, высмеивание аргументов оппонента и вместе с тем нередкие обращения к его рассудку («ты бы сам себе поразсудил»). Эти индивидуальные черты характерны и для ранних и для поздних посланий царя (с 50-х по 80-е гг.), а между тем, мы не можем назвать ни одного близкого к Грозному человека, который сохранил бы милость царя в течение всего его царствования. Очевидно, это черты самого Ивана IV как писателя. «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь» . «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь» было написано Иваном IV в 1573 г. в ответ на грамоту, посланную царю игуменом монастыря. В монастыре возникла ссора между двумя влиятельными монахами: Шереметьевым, бывшим московским боярином, и Собакиным, представителелем одного из родов, возвысившихся в годы опричнины (благодаря женитьбе царя на Марфе Собакиной). Царь делал вид, что ему нет дела до этой ссоры - он начал свое послание со смиренного отказа подыматься на такую «высоту», как монастырские дела. «Увы мне грешному! Горе мне окаянному! Ох мне скверному! Кто есмь аз (кто я таков) на таковую высоту дерзати?» Но по мере того как могучий темперамент царя брал верх над его «смиренной» позой, письмо становилось все более грозным. Иван IV был глубоко возмущен тем, что монастырь «гоняется за бояры» и угождает опальному боярину-иноку Шереметьеву. Не говорите мне, заявлял царь, «студные сия глаголы» (постыдные слова): «Яко только (если) нам з бояры не знаться - ино монастырь без даяния оскудеет». Кончалось «смиренное» послание суровым выговором монахами приказом не докучать царю «безлепицами»: «Сами ведайте, как себе с ним хотите, а мне до того ни до чего дела нет! Вперед о том не докучайте; воистину ни о чем не отвечивати». «Послание Василию Грязному» . В отличие от послания в Кирилло-Белозерский монастырь и посланий Курбскому послание Ивана IV опричнику Василию Грязному, плененному крымскими татарами, дошло до нас в единственном экземпляре - среди «Крымских дел», памятников дипломатической переписки с Крымским ханством. Очевидно, послание не было рассчитано на широкое распространение, а предназначалась только его прямому адресату. В 1574 г. Василий Грязной, опричник и близкий сподвижник царя, попал в плен… Из плена Грязной написал царю, прося выкупить его, но размеры выкупа, названные крымцами, показались Ивану IV несоразмерно высокими. «Что писал еси, что по грехом (за грехи) взяли тебя в полон - ино было, Васюшка, без путя середи крымских улусов не заезжати... ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы - ажио крымцы самого тебя в торок (к седлу) ввязали...» Во время крымского похода 1571-1572 гг. опричнина оказалась небоеспособной и была отменена. Недовольство опричниками сказалось в послании царя - Грозный писал, что стал приближать «страдников» (холопов), подобных Грязному, только потому, что «отца нашего и наши князи и бояре нам учали (стали) изменяти». Ради прошлого «приближения» Грязного царь соглашался дать за него выкуп - но в 50 раз меньше, чем запрашивали крымцы. Стиль послания, его грубоватый юмор, во многом был связан со скоморошьими традициями, свойственными опричнине. «Али ты чаял, что такого же в Крыму, как у меня стоячи за кушаньем шутити?» - спрашивал царь. В ответном послании (также сохранившемся в «Крымских делах») Грязной заявлял о своем полном ничтожестве. «Не твоя б государская милость, и яз (я) бы что за человек? Ты, государь, аки бог - и мала и велика творишь». Дипломатические послания Ивана Грозного . Из дипломатических посланий Ивана IV наиболее интересны как литературные памятники «Послания шведскому королю Юхану (Иоганну) III» и «Послание польскому королю Стефану Баторию». «Послания Юхану III» были написаны после неудавшейся попытки заключения военного союза между Иваном Грозным и шведским королем Эриком XIV. В 1568 г., во время пребывания в Стокгольме русских послов, приехавших для заключения договора, Эрик XIV был свергнут, и к власти пришел его брат Юхан III, сторонник союза с Польшей и злейший враг Москвы. «Ограбленные и обесчещенные», русские послы были, после нескольких месяцев заточения, отправлены в Россию; о союзе теперь, конечно, не могло быть и речи. «Первое послание Юхану III», написанное в 1572 г., отражало глубокое возмущение Ивана Грозного изменением внешней политики Швеции и ограблением его послов. Царь указывал, что первоначально вообще не собирался вести никаких переговоров с Юханом, а хотел воевать, но потом решил дать королю время одуматься. Но король ничего не предпринимает - «и про послов твоих слуху нет и посямест (до сих пор), быти им или не быти» Не делая различия между свергнутым Эриком («Ириком») и новым королем Юханом, царь объявлял всех шведских королей обманщиками, уклоняющимися от выполнения своих обязательств под предлогом государственного переворота: «А осенесь (осенью) сказали тебя мертва, а веснусь сказали, что тебя сбили с государства... И то уж ваше воровство (обман) все наружу: опрметываетеся (оборачиваетесь), как бы гад, розными виды (различными образами)». На это послание Юхан III ответил также резко - «не по пригожу», как записали в «Посольских делах». В 1573 г. Иван Грозный послал Юхану III второе послание - одно из самых резких своих сочинений. В нем он объявлял весь род шведских королей «мужичьим родом». В доказательство этого он припоминал, как отец Юхана, Густав Ваза, когда в Швецию «приезжали наши торговые люди с салом и воском», сам, «в рукавицы нарядяся», проверял качество привезенного сала и воска. В противовес этому царь с гордостью упоминал происхождение своих предков «от Августа Кесаря», опираясь в этом случае на «Сказание о князьях Владимирских». Заканчивалось это послание также весьма резко: «А что писал еси к нам лаю (лай)... а ты, взяв собачей рот, захошь за посмех (для потехи) лаяти, ино то твое страдничье пригож-ство (холопский обычай)... и буде похошь перелаиоатисп, а ты себе найди таковаго же страдника (холопа)... да с ним перелаивайся». В 1581 г. было написано другое дипломатическое послание Ивана Грозного - «Послание польскому королю Стефану Баторию». Оно было написано совсем в иной обстановке. Избранный на польский престол в 1576 г. Стефан Баторий сумел резко изменить военное положение в Ливонской войне; были потеряны все завоевания русских в Западной Руси и Южной Ливонии. В этой обстановке Иван Грозный не мог обращаться к польскому королю так высокомерно, как он обращался за несколько лет до этого к шведскому. Грозный хотел писать «со смирением», но это ему плохо удавалось. Уже во вступительном титуле, перечислив все свои владения, он называл себя государем «по божью изволенью, а не по многомятежному человечества хотению» - это был намек на то, что в отличие от Батория он был наследственным, а не избранным монархом. Главная тема послания - необходимость мира и недопустимость «кроворазлитья христианского», выгодного только «бесерманам» (мусульманам). И здесь содержался довольно обидный намек на то, что Баторий при его избрании на престол пользовался поддержкой турецкого султана. Обвинение Батория в пособничестве «бесерменству» имело особое значение в связи с тем, что в это время завязывались переговоры между царем и римским папой о папском посредничестве в заключении мира «на благо христианству». Обвинение это возникало в начале послания исподволь: постоянно поминая «христианские обычаи», которым он следует, Иван противопоставлял их обычаям «бесерменским». ,Но в конце Грозный, как бы забывая о своих мирных намерениях, прямо заявлял: «ино то знатьно (очевидно), что ты делает, предаваючи хрестиянство бесерменом!.. И ты хрестиянин именуешсе, хрыстово имя на языце обносит (упоминаешь), а хрестьянству испровержения (ниспровержения) желаеш». Переписка Ивана Грозного с Курбским . Наиболее важное место в творчестве Ивана Грозного занимает его переписка с Курбским. Выходец из знатного рода (связанного с ярославскими князьями), член правительственной группы 50-х гг. - «избранной рады» и участник казанского похода, А. М. Курбский бежал из России в 1564 г., опасаясь царской опалы. Оказавшись в польской Ливонии, Курбский обратился к царю с обличительным посланием, обвинив царя в несправедливых гонениях на верных воевод, завоевавших для России «прегордые царства». Царь ответил Курбскому обширным посланием, почти целой книгой; завязалась знаменитая переписка. Особенностью этой переписки, отличавшей ее от большинства посланий предшествующих веков, действительно адресованных конкретным лицам и лишь потом ставших предметом широкого чтения, было то, что переписка царя с Курбским с самого начала имела публицистический характер., В этом отношении она была сходна с одним более ранним посланием - с посланием «кирилловских старцев» (Вассиана Патрикеева) Иосифу Волоцкому. Конечно, царь отвечал Курбскому, а Курбский - царю, но ни тот ни другой не собирались ни в чем переубеждать друг друга. Они писали прежде всего для читателей, так же как авторы «открытых писем» в литературе нового времени. Первое послание Ивана IV Курбскому было названо «посланием» против «крестопреступников» (т. е. изменников, нарушителей присяги) «во все его Российское государство». Споря с «крестопреступниками», царь, естественно, исходил из задач этой полемики. Читателям из «всего Российского государства» нужно было доказать преступность обличаемых в послании бояр. В ответ на первое послание царя Курбский написал краткий язвительный ответ, высмеивая стиль этого послания и его огромный объем; однако он не сумел доставить это послание в Россию. В 1577 г. царь осуществил долгий и успешный поход в Ливонию, завоевав многочисленные города по берегам Западной Двины и вплотную подойдя к Риге. Завоевав город Вольмар (Валмиеру), куда бежал за тринадцать лет до этого Курбский, Грозный послал оттуда второе послание Курбскому. В 1579 г., во время польско-литовского контрнаступления Курбский написал царю свое третье послание. В споре с Курбским царь отстаивал идею ничем не ограниченной царской власти, доказывая, что вмешательство бояр и духовенства в управление губит государство. При этом царь ставил в вину своему противнику «боярское правление» 30-40-х гг. XVI в., хотя ровесник царя Курбский не мог принимать участия в политике этих лет. Фактически оба противника исходили из одного идеала - из идей Стоглавого собора, укрепивших русское «пресветлое православие», и спорили о том, кто из них более верен этим идеям. И царь, и Курбский охотно обращались в этом споре к «божьему суду». Грозный заявлял в 1577 г., что его успехи в войне - доказательство того, что божье «смотрение» (провидение) на его стороне, а спустя два года Курбский точно так же объяснял неудачи царя божьим судом. Важное место в полемике (особенно первом послании Грозного) занимали пространные ссылки на церковную литературу. Но, стремясь доказать читателям из «всего Российского государства» свою правоту и преступность «крестопреступников», царь не мог ограничиваться только обширными цитатами из «отцов церкви» и риторикой. Ему нужны были живые выразительные примеры понесенных им «обид». И царь нашел такие примеры, нарисовав в послании Курбскому картину своего сиротского детства в период «боярского правления», когда правители, «наскочиша друг на друга», «казну матери нашея перенесли в Большую казну и неистова ногами пихающе». Многие из этих сцен перекликались и даже совпадали с аналогичными описаниями в приписках к Лицевому своду. Особенно ярки были в_прслании Грозного сцены сиротскогодетства царя; сцены эти сохранили выразительность до нашего времени. Неоднократно использовались историками и художниками. Царь уверял, что он терпел недостаток в еде и одежде, а главное - в «воле» и внимании старших: «Едино вспомянути (вспомню одно): нам бо в юности детская играющим, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершися об отца нашего постелю, ногу положа на стул», и даже не смотрит на маленького Ивана и его брата. Картина эта едва ли была исторически точной. Но в выразительности ей отказать нельзя было - отсюда и ее литературное значение. Курбский не оставил это место в послании царя без ответа. Политический противник Ивана IV, он оказался его противником и в литературных вопросах. Высмеяв «широковещательное и многошумящее» Первое послание царя, Курбский особенно резко осудил царя за введение в литературу подобных бытовых сцен - басен «неистовых баб», как он именовал их. Политическая полемика между обоими противниками дополнялась и чисто литературной полемикой - о границах «ученого» и «варварского» в литературе. А. М. Курбский . Курбский был не менее образованным человеком, чем Иван Грозный. Дядей его был Василий Тучков, один из редакторов «Великих Миней Четий»; от писателей макарьевского кружка Курбский воспринял представление о необходимости высокой серьезности и торжественности в литературе. Мы уже отмечали, что в споре между Грозным и Курбским у обоих противников были некоторые общие исходные воззрения (без таких общих посылок и самый спор был бы невозможен). Оба они считали, что в середине XVI в. (время Стоглавого собора) Русское государство было страной «пресветлого православия» - каждый считал себя верным этому «пресветлому православию» и обвинял другого в отходе от него. Именно поэтому Курбский именовал Россию «Святорусским царством» и, пребывая в Западной Руси, защищал православную церковь и от католиков, и от русских еретиков (таких, как Феодосии Косой), которые, бежав в Литовскую Русь, примкнули там к реформационному движению. Близкий по своим общественным позициям к нестяжателям первой трети XVI в., Курбский, однако, был далек от писательской манеры Вассиана Патрикеева, любившего юмор и просторечие. Ближе к Курбскому был другой автор XVI в. - Максим Грек (которого Курбский знал до своего бегства и глубоко чтил); возвышенная риторика Курбского, сложность его синтаксиса - все это напоминает Максима Грека и те греко-римские образцы; которым подражал бывший гуманист. Послания Курбского Грозному представляли собой блестящий образец риторического стиля - недаром Курбский включил в них одно из сочинений великого римского оратора Цицерона. Речь автора в Первом послании высказана как бы на едином дыхании, она логична и последовательна, но начисто лишена каких-либо конкретных деталей. «Почто, царю, сильных в Израили побил еси и воевод, данных ти на врага твоя, различными смертьми расторгл еси, и победоносную, святую кровь их во церквах божиих пролиял еси, и мученическими кровьми праги (пороги) церковные обагрил еси, и на доброхотных твоих и душу за тя полагающих неслыханы от века муки и смерти и гоненья умыслил еси, изменами и чяровании и иными неподобными облыгая (клеветнически обвиняя в изменах и чародействе) православных и тщася (пытаясь) со усердием свет во тьму прилагати (переделывать) и сладкое горько прозывати?» - вопрошал Курбский. «Не прегордые ли царства разорили и подручны тебе сих во всем сотворили, у них же прежде в работе (рабстве) были праотцы наши? Не претвердые ли грады ерманские (германские) тщанием разума их от бога тебе данны быста? Сия ли нам бедным воздал еси (отплатил), всеродно (целыми родами) погубляя нас?.. . Высокий ораторский пафос этого обращения был прекрасно передан А. К. Толстым, включившим его стихотворное переложение в балладу «Василий Шибанов». Ответ царя, как мы знаем, отнюдь не был выдержан в такой строгой манере. Грозный не чуждался и явно скоморошеских приемов. На исполненные горести слова Курбского - «уже не узриши, ...лица моего до дни Страшного суда» - царь язвительно отвечал: «Хто убо желает таковаго ефиопьска лица видети?» Включал Грозный в послание, как мы знаем, и чисто бытовые сцены. Курбскому такое смешение стилей, введение «грубого» просторечия казались безвкусицей. Нелепо и смехотворно, заявил он в ответном послании, посылать подобные сочинения «ученым и искусным мужем» и особенно - в «чюжую землю, где же некоторые человеки обретаются», опытные не только «в грамматических и риторских, но и в диалектических и философских учениях». Ему показалось неприличным упоминание царевой постели, на которую опирался князь Шуйский, и другое место из послания, где говорилось, что у Шуйского, пока он не разворовал царскую казну, была всего одна шуба - «мухояр зелен на куницех, да и те ветхи...». «Туто же и о постелях, о телогреях и иные безчисленыя, воистину якобы неистовых баб басни; и так варварско...» - иронизировал Курбский. Перед нами - подлинная литературная полемика, спор о том, в каком стиле должны писаться послания. Но если в политическом диспуте Курбский нередко «побивал» царя, высмеивая наиболее нелепые из его обвинений против казненных советников, то в литературном споре он едва ли мог считаться победителем. Силу «варварских» аргументов царя он, несомненно, ощущал и обнаружил это в своем произведении, написанном в совсем иной, повествовательно-исторической форме. «История о великом князе Московском» . Это была «История о великом князе Московском», книга, написанная Курбским во время польского «бескоролевья» 1573 г. и имевшая прямую политическую цель - не допустить избрания Ивана IV на польский престол . Свой рассказ Курбский строил как ответ на вопрос «многих светлых мужей»: как случилось, что московский царь, прежде «добрый и нарочитый», дошел до такого злодейства? Чтобы объяснить это, Курбский рассказывал о появлении «злых нравов» в роде князей русских: о насильственном пострижении первой жены Василия III и о его «беззаконном» браке с Еленой - матерью Ивана IV, о заточении «святого мужа» Вассиана Патрикеева, о рождении «нынешнего Иоанна в законопреступлении» и «сладострастии» и о его «разбойничьих делах» в юности. Поведав, таким образом, о первоначальном «зле», породившем «зло» последующее, Курбский рассказывал о «двух мужах», сумевших обратить к благочестию и воинской храбрости «царя юнаго и в злострастиях и в самовольстве без отца воспитанного и преизлище (чрезвычайно) прелютаго и крови уже напившеся всякие». Эти «два мужа» - новгородский «презвитер» (священник) Сильвестр, явившийся к молодому царю во время «возмущения» 1547 г., и «благородный юноша» Алексей Адашев; они удалили от царя товарищей его трапез, «парозитов или тунеядцев», и приблизили к нему «мужей разумных и совершенных» - «избранную раду». Естественным последствием доброго влияния «избранной рады» оказывались в «Истории» военные успехи Ивана IV, и прежде всего завоевание Казани, подробно описанное Курбским, как очевидцем и участником войны. Но это было лишь первой половиной царствования «великого князя Московского». После «преславной победы» под Казанью и «огненного недуга», овладевшего царем в 1553 г., в царе снова наступил перелом. Перелому этому содействовал некий старец из числа «осифлян» (учеников Иосифа Волоцкого, которых Курбский обвинил в гибели Вассиана Патриеева), бывший епископ Вассиан Топорков, посоветовавший царю, если он хочет быть самодержцем, не держать «собе советника ни единаго мудрейшаго собя». Напившись «от православнаго епископа таковаго смертоноснаго яду», Иван IV стал приближать к себе «писарей» из «простаго всенародства» и преследовать «вельмож». Он не последовал их доброму совету продолжать войну с «бусурманами», не посчитался с их планами осторожного и мирного подчинения «Лифляндской» земли. Совет Вассиана Топоркова и влияние «презрелых советников» привели к тому, что царь устранил и подверг опале Сильвестра и Адашева и начал «гонения» на своих, прежде «зело любимых» сподвижников. На этом, в сущности, Курбский заканчивал повествование о «великом князе Московском» и переходил ко второй части своего памфлета - к перечислению уничтоженных Иваном «боярских и дворянских родов» и «священномучеников». Таково было содержание «Истории о великом князе Московском», памятника, который Курбский старался построить как строгое по стилю и изысканное повествование, рассчитанное на читателей, искушенных в грамматике, риторике, диалектике и философии. Но полностью выдержать это стилистическое единство автор все-таки не смог и по крайней мере в двух случаях прибег к приему, столь резко осужденному им, - к созданию бытовых сцен и использованию просторечия. Осуждая литовское панство, не проявившее достаточной воинственности в первые годы Ливонской войны, Курбский описывал, как «властели» Литовской земли, влив себе в рот «дражайшие различные вина», нежатся «на одрех своих между толстыми перинами, тогда, едва по полудню проспавшись, со связанными главами с похмелья, едва живы и выочутясь (придя в себя) востанут». Сам того не замечая, он описывал как раз «постели», за упоминание которых он осуждал Грозного. В тот же «грех» впадал Курбский и тогда, когда, явно отвечая на описания детства у Грозного, давал свою версию тех же событий. Он доказывал, что «великие гордые паны, по их языку боярове», воспитывавшие Ивана, не только не обижали его, но, напротив, угождали «во всяком наслаждению и сладострастию». Он рассказывал, что уже в детстве Иван начал «безсловесных крови проливати, со стремнин высоких мечюще их, а по их языку с крылец, або с теремов...» Курбский во что бы то ни стало стремился избежать бытовой конкретности «неистовых баб»: он превратил собак или кошек в абстрактных «безсловесных», а из крылец сделал «стремнины», но все-таки не удержался от живой детали - описания ранней жестокости того самого сироты-царевича, который, став царем и писателем, так трогательно рисовал свое сиротское детство. Таким образом, оба крупнейших публициста XVI в. приходили к введению в свое повествование сцен и наблюдений из живой, конкретной действительности. Создавшаяся в трудных и неблагоприятных для художественного творчества условиях, литература XVI в. все же представляет собой важный этап в истории древнерусской литературы в целом. Элементы Возрождения, обнаруживающиеся в памятниках конца XV в., не могли получить развитие в эпоху Ивана Грозного, когда все подданные, сверху донизу, рассматривались как бесправные «холопы государевы». Но вопреки многочисленным препятствиям, новые явления обнаруживаются в литературе XVI в. В литературе XVI в., и особенно в публицистике этого периода, отчетливо обнаруживается авторское начало. Писатели XVI в. почти все - яркие индивидуальности, известные нам по именам и очень непохожие друг на друга. Таковы Иосиф Волоцкий и Вассиан Патрикеев, Даниил и Максим Грек, Ермолай-Еразм и Пересветов, Курбский и Иван Грозный. При всех глубоких различиях между ними, публицисты XVI в. отличаются одной общей чертой, характерной для общеевропейского Возрождения, - верой в человеческий разум, в возможность построения общества и государства на неких разумных основаниях. Для многих из них характерно и светское обоснование назначения государства как института, служащего общественному благу (Ермолай-Еразм, Пересветов). И даже Иван Грозный, в своей реальной деятельности склонный к самому необузданному произволу, в теории считал себя обязанным рассуждать о мерах, без которых «вся царьствия нестроением и междоусобными браньми растлятся (испортятся)». Несмотря на подавление реформационно-гуманистических движений и исчезновение «неполезных повестей» (художественного, сюжетного повествования), литература XVI в. обнаруживала уже новые черты, несвойственные средневековой письменности. Эти новые черты получили свое развитие в литературе XVII в.

ПОСЛАНИЕ В КИРИЛЛО-БЕЛОЗЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ (1573)

Поедание царя и великаго князя Иоанна Василиевичя всеа Русии в Кирилов монастырь игумену Козме, яже о Христе з братиею

В пречестную обитель пресвятыя и нречиетыя владичицы нашея богородицы честнаго в: славнаго ея Успения и преподобнаго и богоноснаго отца нашего Кирила чюдотворца, яже о Христе божественаго полка наставнику и вожу и руководителю к пренебесному селению, преподобному игумену Козме, яже о Христе з братнею, царь и великий ютггзь Иоанн Василиевичь всеа Русии челом бьет.

Увы мне грешному! горе мне окаянному! Ох мне скверному! Кто есмь аз на таковую высоту дерзати? Бога ради, господне и отцы, молю вас, престаните от таковаго начинания (престаните от такового начинания. - Послание Грозного написано в ответ на грамоту братии Кирилло-Белозерского монастыря, просившей, очевидно, царя о «наставлении». Грамота Кирилло-Белозерского монастыря до нас не дошла, и предистория этой переписки может быть восстановлена только с помощью самого комментируемого послания (ср.: А. Барсуков. Род Шереметевых, кн. 1. СПб., 1881, стр. 322 - 327). Непосредственной причиной «смущения» в монастыре была борьба между двумя влиятельными монахами - Ионой, бывшим боярином Иваном. Шереметевым, и Варлаамом (Василием) Собакиным, посланным в монастырь «от царской власти». Уже за год до написания комментируемого послания (оно написано в сентябре 1573 г. - см. Н. К. Никольский. Когда было писано обличительное послание в Кирилло-Белозерский монастырь. Христианское чтение, 1907), т. е. осенью 1572 г., царь узнал об этом «смущении» от приехавшего в Москву старца Никодима, исполнявшего должность игумена (стр. 175; ср. Н. К. Никольский, ук. соч., стр. 10 - 11). С сентября 1572 г. новым игуменом Кирилло-Белозерского монастыря стал Козьма, адресат комментируемого послания (см.: П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей. СПб., 1877, стр. 55), но и при нем «молва и смущение» не прекращались. Племянники Варлаама, Собакины, ходатайствовали о вызове их дяди в Москву, но царь, занятый походом в Ливонию в начале 1573 г., не мог этого сделать. Весной 1573 г. Собакины послали в монастырь какую-то «злокозненную грамоту», написанную, невидимому, от имени царя (см. стр. 192); в то же время, вернувшись из похода, царь вызвал Варлаама к себе [Барсуков (ук. соч., стр. 326) считает, что Варлаам и был вызван «злокозненной грамотой» его племянников, но в тексте комментируемого послания царь, отвергающий свою причастность к грамоте Собакиных, указывает, что за Варлаамом «мы...послали», - стр. 190]. Руководство монастыря, «поносившее» Собакина и «чтившее» Шереметева (стр. 178), прислало Варлаама «кабы ис тюрмы» в сопровождении «соборного старца» (Антония?). Царь передал монастырскому руководству (через старца Антония) ряд указаний, относящихся к усилению строгости монастырского режима (требуя, в частности, чтобы монастырь не давал послаблений Шереметеву). В этот же примерно период была обнаружена измена («чародейство») племянников Собакина (стр. 189 и 178). Может быть, именно это обстоятельство и ободрило руководителей монастыря, и они послали царю (после получения инструкций через Антония) новую грамоту (стр. 191), «жестоко стоя» в ней за Шереметева. В ответ на нее царь и написал комментируемое послание. ). Аз (Испр. по ТЦ; в рукоп. А ) брат ваш недостоин есми нарещися, но по еуангельскому еловеси сотворите мя, яко единаго от наемник своих. Тем же припадая честных ног ваших стопам и мил ся дею, бога ради, престаните от таковаго начинания. Писано бо есть: «свет иноком ангели, свет же миряном иноки». Ино подобает вам, нашим государем, и нас заблуждыних во тме гордости и сени смертней прелести тщеславия, ласкордъства и лаекосердия, просвещати. А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати, и чем просветите? Сам бо (Испр. по ТЦ; в рукоп. по. ) всегда в пианьстве, в блуде,. в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе, по великому апостолу Павлу: «надеяй же ся себе вождь быти слепым, свет сущим во тме, наказатель безумным, учитель младенцем, имуща образ разума и истинне в законе; научаяй бо иного себе ли не учиши? проповедаяй не красти - крадеши; глаголяй не пре-любы творити - прелюбы твориши; скаредуяйся идол - евятая крадеши; иже в законе хвалишися - преступлением закона богу досаждавши». И паки той же великий апостол глаголет: «Егда како инем проповедав, сам исключим буду?».

Бога ради, отцы святии и преблаженнии, не дейте мене, грешнаго и сквернаго, плакатися грехов своих и себе внимати, ереди лютаго сего треволнения прелестнаго мимотекущаго света еего. Паче же в настоящем сем многомятежном и жестоком времени, кому мне, нечистому и скверному и душегубцу, учителю быти? Да негли господь бог, ваших ради святых молитв, еие писание в покаяние мне вменит. И аще хощете, - есть у вас дома учитель среди вас - великий светильник Киршк И на его гроб повсегда зрите, и от него всегда просвещаетеся». Потому же (Испр. по ТЦ; в рукоп. Потом же. ) великие подвижници ученицы его, а вашы наставницы и отцы, по приятию рода духовнаго даже и до вас. И святый устав великаго чюдотворца Кирила, яко же у вас ведется. Се у вас учитель и наставник! - от сего учитеся, от сего наставляйтеся, от сего нросвещайтеся, о сем утвержайтеся; да и нас, убогих духом и нищих, благодатию просвещайте, а за дерзость, бога ради, простите. Понеже помните, отцы святии, егда некогда прилучися некоим нашим приходом к вам в пречестную обитель пречистыя богородицы и чюдотворца Кирила, и случи ся тако судбами божиими: по милости пречистыя богородицы и чюдотворца Кирила молитвами от темныя ми мрачности малу зарю света божия в помысле моем восприях, и повелех тогда сущему преподобному вашему игумену Кирилу с некоими от вас братии негде в келий сокровене быти, самому же такожде от мятеж и плища мирскаго упразнившуся и пришедшу ми к вашему преподобию; и тогда со игуменом бяше Иоасаф архимандрит Каменьской, Сергий Колычев (Испр.; е рукоп. Колачев (также КЦП, в Т Ковачев). ) ты Никодим, ты Антоней, а иных не упомню; и бывши о сем беседе надолзе, и аз грешный вам известих желание свое о пострижении, и искушах окаянный вашу святыню слабыми словесы. И вы известисте ми о бозе крепостное житие. И яко же услышах сие божественое житие, ту абие возрадопася скверное мое сердце со окаянною моею душою, яко обретох узду помощи божия своему невоздержанию и пристанище спасения. И свое обещание положих вам с радостию, яко нигде инде, аще благоволит бог, в благополучно время здраву пострищися, точию во пречестней сей обители пречистыя богородицы, чюдотворца Кирпла составления. И вам молитвовавшим, аз же окаянный преклоних скверную свою главу и припадох к честным стопам преподобнаго игумена тогда сущаго, вашего же и моего, на сем благословения прося. Оному же руку на мне положъшу и благословившу мене на сем, яко же выше рех, яко некоего новоприходящаго пострищися (Понеже помните, отцы святии егда некогда прилучися некоим нашим приходом к вам...благословившу мене на сем...яко некоего новоприходящаго постршцися. - Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь, во время которой царь собирался постричься в монахи, относится, как он сам указывает, ко времени, когда игуменом монастыря был Кирилл, т. е. к 1564 - 1572 гг. (см.: Строев, ук. соч., стр. 55). В эти годы царь посещал монастырь дважды - в декабре 1565 г. (ПСРЛ, XIII, 400; Акты Археограф, экспед., т. I, № 270) и весной 1567 г. (ПСРЛ, XIII, 407). ).

И мне мнится окаянному, яко исполу есмь чернец: аще и не отложих всякого мирскаго мятежа, но уже рукоположение благословения ангельскаго образа на себе ношу. И видех во пристанищи спасения многи корабли душевныя люте обуреваемы треволнением. Сего ради не могох терпети, малодушьствовах, и о своей души поболех, яко сый уже ваш, да не пристанище спасения испразнится, сице дерзнух глаголати.

И вы, бога ради, господия мои и отцы, простите мене грешнаго за дерзость доселе моего к вам суесловия. И яко же рече великое светило Иларион Великий во своем послании к некоему брату, сице рече: «К старейшему брату и Христову рабу, убогий аз инок и последний в братстве Иларион, малейший разумом и неключимый ни в коем же блазе деле. Яко послал ми бе таково слово, глаголя, яко беси нудят мя мысльми, да любви ради и Христовы заповеди отпиши ми слово и главизну утешну или две. Аз же восприем послание и прочет его удивихся: како убо брат мой утешения востребова от мене, или наказание от самого ненаказанна, и от нагаго одежду, паче же от грешника спасения и утвержения слова? И сия помыслив, не требовах хотети руку (Испр. по КТЦ; в рукоп. еда. )мою прострети на отписание, бояся, егда сам не творя буду, тебе же начну пиша глаголати, по отеческому слову кладязю подобен буду - иныя омынающе, себе же многи скверны не могущи истребити. И прпиму осуждение с возлагающему на плеща человеком бремена тяжкая и неудобьносимая - а сам перстом того не хотя двигнути. И буду яко круг медян, тщим гласом бряцая: и сего ради ужасаюся и трепещу, да не паче бога разгневаю, учительский сан восхищая, юностию еще играем».

И аще сицевое светило о себе сицерече, аз же, окаянный, что сотворю, иже беззаконию сущи скверно жилище и бесом игралище своими злыми делы бых? но хотел убо бых конец делу, положити: но понеже вижю, грех ради моих, нудити вам мене о сем, сего ради, по великому апостолу Павлу, бых безумен; понеже вы мя понудисте, мала некая от своего безумия изреку вам, не яко учительски и со властию, но яко рабски, и послушание повелению творя вашего преподобия, аще и безмерна высота есть моего недоумения.

И пакы яко же той же великое светило Иларион к первому приложи рече: «И паки аз противу таковому помыслу ино кой помысл наставлю, егда что зло постражду, не сотворив иолю братню и не упокоив духовное желание искренняго ми. Иомянух бо реченное: аще брашна ради скорбит брат твой, уже не ио любви ходиши. Да аще брашна ради телеснаго зазор есть не подавшему, кольни паче душевнаго брашна лишив брата, сущаго в скорби. Сия же помыслив аз, в себе рек: егда како и мое желание бог презрев, и не сотворит ми полезное души, яко же аз братне да отвергу сомнение, дерзновение же восприем, напишу ему по желанию его яже богом возмогаемь. Кто бо весть, егда по оного желанию и вере даст ми господь написати, и мне самому полезное и оному? Паки же грубости ради моея и простоты словес воздержахся, помышляя, егда (Испр. по ТЦП; в рукоп. его. ) како навыкшу ти в книжной силе, и в мудрости святых возрастшу, писание мое неугодно явится, паче же юности моей речений моих честыни внимающи. Но обаче бог, иже приимый вдовици оноя две цате, и яко велик дар вмени ей, той же и тебе, рабу его, сотворит любовь, прияти се желанное тобою от нас».

Сего ради аз, окаянный, сие видя, дерзнух писати, паче же и сего ради, яко же мне мнится окаянному божие некое изволение сему быти.

Веруйте ми, господия мои и отцы, бог свидетель, и пречистая богородица, и чюдотворец Кирил, яко сего Великаго Илариона доселе послания ниже паки читах, ниже видах, ниже паки слышах о нем: но яко восхотех к вам писати и хотех писати от послания Василия Амасийскаго, и, разгнув книгу, обретох сие послание Великаго Илариона, и приникнув, и видев, яко зело к нынешнему времяни ключаемо, и помыслих, яко божие некое повеление сицево обретеся к полезному, и сего ради дерзнух пясати. Имемся уже кош (Испр. по П; в рукоп. по (также в КТЦ) )беседе, богу помогающу. И аще понуждаете мя, отцы святии, и мое от послушания - к вам отвещание.

Первое, господне мои и отцы, по божий милости и пречистыя его матери молитвами, великаго чюдотворца Кирила молитвами имате устав великаго сего отца, даже и доселе в вас действуется. Сего имуще, о нем стойте, мужайтеся, утвержайтеся, и не паки под игом работе держитеся. И чюдотворцево предание держите крепко, и инем не попущайте разоряти, по великому апостолу Павлу: «возмогайте о господе в державе крепости его; облецытеся во вся оружия божия - возмощи вам стати противу кознем диявольским; яко несть ваша брань к крови и плоти, но к началом и ко владычеством, к миродержителем тме века сего, к духовом злобе поднебесным: сего ради приимете вся оружия божия, да возможете противитися в день лют, и вся содеявше стати. Станете убо препоясани чресла ваша истинною, и оболкъшеся во броня правды, и обувше нозе во уготовании благовествования миру, надо всеми же восприемше щит веры, в нем же возможете вся стрелы неприязнены разженныя угасити, и шлем спасения приимете, и мече духовный, еже есть глагол божий».

И вы, господие и отцы, стойте мужествене за чюдотворцево предание, и не ослабляйте, как вас бог и пречистая и чюдотворец просветит, яко же писано есть: «свет иноком ангели, и свет миряном инокы». И аще свет тма, а мы, окаяннии, тма суще, кольми помрачимся! Помните, господие мои, и отцы «вятии - Маккавеи за едино свиное мясо, равно еже за Христа с мученикы почтошася; и како рече Елеазару мучитель, и на се сошедшу, да не яст свиная мяса, но токмо в руку приимет, и рекут людем, яко Елеазар мяса яст. Доблественный же сей рече сице: «Семьдесят лет имать Елеазар, и несмь соблазнил люди божия. И ныне, стар сый, како соблазн буду Израилю?» И тако скончася. И божественный Златоуст пострада (В рукоп. это слово пропущено (?пакже в КТЦП) ; вставлено по смыслу. ) за обидящих, и царицу возгражая от лихоимания. Не бо исперва виноград и вдовица вина бысть толику злу, и чюдному сему отцу изгнание, и труды, и нужную от повлачения смерть. Сие бо о винограде от невеждь глаголется: аще же кто житие его прочтет, известно увесть, яко за многих Златоуст сие пострада, а не за един виноград. И виноград же сей - не просто, яко же глаголют. Но бысть некто муж во Цареграде болярьска сана сый, и оглаголан бысть царице, яко поношает ей о лихоимании. Она же, гневом объята бывши, заточи его и с чады в Селунь. Оному же и великаго Златауста моляще помощи ему; оному же царицы не воспротившу, но попустивши сему тако быти. И тамо ему в заточении и кончавшуся, царица же гневом неутолима сущи и еже на прекормление убозей сей остави виноград, восхоте злохитръством отняти. И аще святии о малых сих вещех сице страдаху, кольми же паче, господне мои и отцы, вам подобает о чюдотворцове предании пострадати (Помните, господне мои...кольми же паче...вам подобает о чюдотворцове предании пострадати. - Приводимые царем примеры страданий ради принципа заимствованы из Ветхого Завета (Елеазар, Маккавеи) и из жития византийского церковного деятеля и писателя IV - V в. н. э. Иоанна Златоуста, содержащегося в «Четиях-Минеях» (Великие Минеи Четий, ноябрь 13, СПб., 1899) - оттуда взята и история с виноградником опального вельможи, из-за которого Златоуст вступил в борьбу с царицей Евдоксией (стлб. 1013-1016), и история окончательного изгнания Златоуста в г. Кукус в Армении и оттуда в Пицунду в Грузии (по дороге в Пицунду Златоуст и умер, - стлб. 1100 - 1106). «Вдовица», о которой упоминает царь, - благочестивая Олимпиада, отказавшаяся с благословения Златоуста, вторично выйти замуж, хотя этого и требовал обычай (там же, стлб. 1054 - 1055); заслуживает внимания полемика царя с некиими «невеждами», объяснявшими гибель Златоуста историей с «вдовицей» (и с «виноградом») - любопытно, что в одном из своих писем в Печерский монастырь, направленных в значительной степени против царя, Курбский объяснял гибель Златоуста именно тем, что он «о единой вдовице не умолча» (А. М. Курбский, Соч., стлб. 408. ). Яко же апостоли Христу срасшгааеми, и соумеръщвляеми, и совоскрешаеми будут, тако и вам подобает усердно иоследъствовати великому чюдотворцу Кирилу, и предание его крепко держати, и о истинно подвизатися крепце, и не быти бегуном, пометати щит и иная, но вся оружия божпя восприимете, и не предавайте чюдотворцова предания никто же от вас, яко Июда Христа сребра ради, тако и ныне страстолюбия ради. Есть бо в вас Анна и Каияфа - Шереметев и Хабаров, а есть Пилат - Варлам Собакин, понеже от царския власти послан (Есть бо в вас Анна и Кайяфа - Шереметев и Хабаров, и есть Пилат - Варлам Собакин, понеже от царския власти послан. Имеются в виду участники «смущения» в монастыре (см. прим. 1): Иван Васильевич (Большой) Шереметев (инок Иона), постригшийся в монахи в 1570 г. [Барсуков, ук. соч., стр. 308; Курбский в «Истории о в. к. Московском» (Соч., стлб. 295 - 296) изображает И. В. Шереметева в виде почти житийного мученика, якобы, растрогавшего своим благочестием самого царя], Иван Иванович Хабаров (бывший боярин и воевода; дата пострижения не известна) и Василий Степанович Собакин (инок Варлаам). Личность этого последнего не вполне ясна, так как у воеводы Степана Васильевича Собакина (жившего в первой половине XVI в.) было три сына с одинаковым именем Василий (Большой, Средний и Меньшой). Часть исследователей (Лобанов-Ростовский. Русская родословная книга, т. II, стр. 228 - 230; Родословная книга «Русской старины», стр. 296 - 297; также: В. Корсакова. Русский биографический словарь, «Смеловский-Суворина», стр. 27 - 28, в статье «Собакины») считает, что инок Варлаам - это Василий Меньшой, дядя царицы Марфы Собакиной (третьей жены Грозного), которую они считают дочерью Василия (Богдана) Среднего. Акад. С. Б. Веселовский (Синодик опальных Ивана Грозного. Пробл. источнпковед., т. III, стр. 338 - 339) полагает, что Варлаам - это Василий Большой, и что он же был отцом Марфы; однако никаких доказательств в пользу этой точки зрения он не приводит [в «Поколенной росписи» Собакиных XVII в., изданной в «Известиях Русского Генеалогического общества (IV, стр. 87 - 88), не указывается, кто из трех Василиев был монахом, и совсем не упоминается Марфа]. Во всяком случае, едва ли можно согласиться с С. Б. Веселовским, что В. С. Собакин был «в опале... принудительно пострижен и сослан в Кириллов монастырь»: в приведенном тексте царь прямо говорит, что Варлаам был «от царские власти послан», сравнивая его в связи с этим (в характерной для Грозного иронической манере) с Пилатом (прокуратором, представителем римской власти в Иудее); Шереметева и Хабарова царь сравнивает с иудейскими первосвященниками Анной и Кайафой (главными виновниками гибели Христа, согласно евангельским легендам ), и есть Христос расшшаемъ - чюдотворцово предание преобидимо. Бога ради, отцы снятии, мало в чем ослабу попустите, - то и велико будет.

Воспомяните, святии отцы, великаго святителя и епископа Василия Амасийскаго, еже писа к некоему мниху, и тамо прочтите, и каково то ваше иноческое пополъзновение, или ослабление, умиления и плача достойно, и какова радость и подсмияние врагом, и какова скорьбь и плачь верным! Тамо писано есть ко оному мниху сипе, еже и к вам прилично, ко овем убо, яко от великия высоты мирскаго пристрастия и богатьства ко иноческому житию пришедшим, ко овем же, яко во иночестем житии воспитавшимся: «Аще бо прииду в поминовение перваго вас жития, иже ныне мира и болярска сана отвергшеися, а суетнаго восхождения (Испр. по К; в рукоп. вас хождения. ), егда вас обдержаше богатьство и слава, ужасаюся, и егда окр ужа ху вас ласковцы множество, и пищное приятие времянное; егда же обнажистеся к преложению честнаго нрава, гнушаеми убо своего достояния, домовнаго угождения, домашних беседований отрпцаеми, леи же легки, яко странники, и не яты селы и градов уклоняеми, но (Испр. по смыслу; в рукоп. по (также в КТЦП). ) течением ко Иеросалиму, ублажахуся страдальческий болезни вашя. Сие же убо кой же воспитавшимся (Испр. по смыслу; в рукоп. воспитавшимся (также в КТЦП). ) от младых ногтей в посте, яко недельными пощеньми сконьчевающе, богови прелюбистеся, вкупе же и человеческий отбегающе беседы, безмолвию же и уединению припрягосте себе, градных плищь удаляющеся, вретищем же острым тело свое удручающе, и поясом жестоким чресла своя стязающе, терпеливно кости своя оскорбляюще, ложесна же со внутренними чревесы даже до хребетных костей ослабили есте; и ядения убо мягкаго потребы отвергостеся, внутрь же кожю телесную вовлекосте, к лядвиям нудящеся прилепити; все же телесное попечение упразнивши, подчревное течение доблественнеиссушили есте, чрево же самое неядением придавивше, ребряными же частьми, яко неким кровом, пупъныя части осеняше, и совокупленным арганом в нотных годех исповеданием богови молящеся, слезными течении омакаюше брады отрываете. И что ми изреши и каяждо подобает? Помяните, елика уста святых лобзанием целовасте! елико священная телеса обьясте! елицы вам, яко руце приимаху! колицы раби божий коленома вашими приплетахуся! И что сим конец пияньству и обьядению и мирскому плищу и молвам ослабление попуустивше? Стрелы борзейша, долетевши, снедает слухи сердца нашя. Како ми поведания, яже о ваших болезнех пойдут? Пострами ли есте ангельскаго образа похвалу, порок дали есте, отвержение мира обетованию; быхом и врагом убо козлогласование, другом же рыдание. Отринусте мудрость иноческую; крешгыиих в болезнь и страх вселили есте; чюдящих же ся и еще диявольстей силе мечем страхования посекли есте; ленивыя в блудную ревность вложили есте, ласкосердыя же в разслабление свели есте; разорили есте, елико от вас Христово хваление: «дерзайте, глаголя, аз победих мир» и сего князя. Налияли сете отечеству чашу тяжко слышанну. Поистшше на дело привете притчю: «яко же елень устрелен бысть в ребра». Тако и о вас случися притча, ослабляющим пространное и мокрое житие, якоже рече Златоуст: «никто же бо гоняй сладкое и мокрое житие, может внити во царствие небесное». Паче же и сам господь рече, яко «пространный путь и широкая врата вводяй в пагубу, скорбный путь и уская врата вводяй в жизнь вечную». И сия убо легчайша глаголах, и аще жесточайша реку, что сотворити имамы? В нынешнем времени их же и слышание странно, а еже последъствовати сих святых - невозможно, но точию дивитися сих добродетели высоте, яко же мы не достигаем сих добродетелей и постнических трудов. Приидем же на самое речение, что есть высота словеси. Паки той же Василей рече: «Хощу бо ти показати, воистинну, о ядении и одежди - да брачныя. Виждь ли (Испр. по смыслу; в рукоп. ми (также в КТЦП). ) святыя сия, одеян-иыя власяными ризами и в пустыни пребывающая? Сии убо, поистинне, иже одежа брачныя имущей, и яко на небеси, на земли живущей. Ничим же бо тем доволное житие мевпга небесных есть: ибо и ангели сходят к ним и иже ангельский владыко. Аще бо ко Аврааму приидоша, мужу жену имущ у и дети кормящу, понеже и страннолюбца видяху его. Егда много множае обрящет добродетель, и человека, тело преобидяще, много паче зде живут и ликоствуют: сущее тех подобное ликование; ибо трапеза онех всякого лихоимания чиста, и любомудрия полна: ни крови в них, ни мяс резания, ниже различия брашен, и сквары несладкия, ни дым тяжкий, но хлеб и вода, ова убо от источник чистых, ов же от праведных болезней. Аще ли же где и любочестнейше напитатися хотящем, вершие дубное любочестием бывает, и большая их сладость, нежели в царьских трапезах. Сию и ангели трапезу от небес зряще веселятся и славят: аще бо о едином грешнице кающемся веселятся, о праведницех толицех, подобящемся тем, что не имут творити? И мы убо зверей горши еемы и безсловесных; они бо ангелом равни, страннии и пришельцы. Зде они суще вся тем пременишася к нам, и одежда, и пища, и обутель, и обитель, и беседа: и аще убо кто слышал бы о них беседующих, и нас тогда убо разумел добре, како ови небеснии жителе, мы же ни земли достойни. Ни едино бо от сковрадных во ангелех онех есть, ни пресыщения пищна, ведяще, яко плачь есть настоящее се житие, наполняюще всем, и еже ко пророку Езекиилю реченное от бога: «сыне человечь, хлеб свой з болезнию яждь, и воду со страданием и скорбию пий». Сицевая убо трапеза имущих сия ангелы на небеса отсылает, а ласкордая же в геену влечет чревныя рабы, якоже богатаго оного: ову убо в сон смертный пришед приимет, ову же трезвением и бдением; и ову убо мука, ову же небесное царствие. И убо что Великий Василие учит глаголя: не отлагай убо дне от дни, да не впадеши некогда, в онь же не чаеши день. Егда убо оставити тя прочее живота, вины, недоведение же отвсюду и скорбь неутешна оскудевшем убо врачей, оскудевшем же и своим, егда частым воздыханием и сухим обдержим, огню пламеину распалающу внутреняя и растерзающе, воздохнеши убо от среды сердца, и скорбящаго с тобою не обрящеши, и провещаеши убо, что худо в немощно, услышаяй же не будет, все же глаголанное тобою, яко суетие преобидится. Никто же убо да не прельстит тя тщими словесы и суетными. Предстанет бо ти напрасно все пагубъство, и люта, яко же буря, приидет ангел немилостив, отводя с нуждею, влекий душю твою, связану грехми, часто обращающуюся к здешним и рыдающу без гласа (Испр. по ТЦ; в рукоп. безгласно. ), органу прочее плачевному затворшюся (Испр.; в рукоп. затворившуся. ). О, кольми поколебишися! О, колико воздохнеши, бездельно каяся о злых советех и делех! И, ох же, речеши в болезни сердца своего тогда: увы мне! не могу отринути тяжкое се бремя греховное! увы мне, скверны не отмывшу! От злых совещаний о пременении времен-ныя ради греха сласти, вечно мучим есмь, гортанныя ради сладости и пьянства огню предахся! Праведен убо, поистинне, суд божий! Зовом бех убо, - и не послушах. Учим, - и не внимах. Сказанно бяше, - аз смеяхся. Сия и сицева речеши, всяко рыдая себе, аще восхищен будеши преже покаяния. Ей, поистинне, нощь глубока тагда, и болезнь тяжка, и помогали несть. Таже возрев семо и онамо, и видев предстоящее ти лютое аанустение, тагда разумевши ненаказания и воздохнеши: о безумии всяко, и время окаянно и люто, скрыл есг, покаяние. Егда убо язык удержится, рука же трепетом колеблема, терзаньми, ни гласом, ни писанием назнаменоватн беду и нужду. Тем же помилуй себе, и приими во уме последний он и страшный день исхода и одержания, и тесный и прискорбный час, и ответ божий приходящий, и ангел тщащихся, и души всех бедно смущаеми и помрачаеми и трепещуще зело, и недоумеющися и без ума кающися, и рыдающе же, и слезяще многажды, и к здешним умильно обращающися, и неизъмольнаго и долгаго оного ошествия нужда. Добре убо божественный Михея к таковым глаголаше: «плачите и рыдайте вси, пьющей вино во пияньствии - блудно бо есть вино и уко-ризнено в пьяньство, не упивайтеся вином - в нем же есть блуд. Понеже бо стытким и незлобным нравом доброе и божественное дело на зло и растленно учение пременьше и претворше и духовное наказание, отметному деланию служити понужгае, не токмо достойни законнаго суда прияти мучение, но и отеуангельскаго, и от апостольскаго ответа в глаголемую внешнюю тму напрасно отслани будут».

Видите ли, каково послабление иноческому житию плача к скорби достойно? И по тому вашему ослаблению, ино то Шереметева для и Хабарова для, такова у вас слабость учинилася и чюдотворцову преданию преступление. И только нам благоволит бог у вас пострищися, ино то всему царьскому двору у вас быти, а монастыря уже и не будет. Ино почто в черньцы, и как молвити: «отрицаюся мира и вся, яже суть в мире», а мир весь в очех? И како на месте сем святем с братнею скорби терпети и всякия напасти приключьшыяся, и в повиновении быти игумену, и всей братии в послушание и в любви, яко же во обещании иноческом стоит? А Шереметеву как назвати братиею? - ано у него и десятой холоп, которой у него в келий живет, ест лутче братии, которыя в трапезе ядят. И велицыи светилницы, Сергие, и Кирил, и Варлам, Димитрей и Пафнотей (Сергие, и Кирил, и Варлам, Димитрей, и Пафнотей. - Имеются в виду основатели крупнейших русских монастырей - Сергий Радонежский, основавший Троице-Сергневу лавру (XIV в.), Кирилл Белозерский (см. о нем ниже, прим. 19), Варлаам Хутынский (XII в.), Дмитрий Прилуцкий (XIV в.) и Пафнутий Боровский (XV в.). ), и мнози преподобнии в Рустей земли, уставили уставы иноческому житию крепостныя, якоже подобает спастися. А бояре, к вам пришед, свои любострастный уставы ввели: ино то не они у вас постригайся - вы у них постригайся; не вы им учители и законоположители - они вам учители и законоположители. Да Шереметева устав добр - держите его, а Кирилов устав не добр - оставь его! Да севодни тот боярин ту страсть введет, а ипогды иной иную слабость введет, да помалу, помалу весь обиход монастырской крепостной испразнится и будут все обычаи мирския. Ведь по всем монастырем сперва начальники уставили крепкое житие, да опосле их разорили любострастный. И Кирило чюдотворец на Симонове был, а после его Сергей. А закон (Испр. по Ц; в рукоп. Озаков (также в КТП).) ) каков был - прочтите в житии чюдотворцове, и тамо известно увесте, да тот маленько слабостей ввел, а после его иныя поболыпи, да помалу, помалу и до сего, яко же и сами видите, на Симонове, кроме сокровенных раб божиих, точию одеянием иноцы, а мирская вся совершаются, яко же и у Чюда (на Симонове...и у Чюда. - Имеются в виду два московских монастыря: Симонов - на окраине города; Чудов - в Кремле. ) быша среди царствующего града пред нашима очима - нам и вам видимо.

Быша архимандрити: Иона, Исак Собака, Михайло, Васиян Глазатой, Аврамей, - при всех сих, яко един от убогих бысть монастырей. При Левкии же како сравняся (Испр. по К; в рукоп. сравнася) всяким благочинием с великими обители и духовным жительством мало чим отстоя (Испр.; в рукоп. остася. ). Смотрите же: слабость ли утвержает или крепость? А вы (Испр. по смыслу; в рукоп. во (также КТЦП). ) се над Воротыньским церковь есте (Испр. по ТЦП; в рукоп. есть.) поставили! (А вы се над Воротыньским церковь есте поставили. - Речь идет, повидимому, об умершем еще в 50-х годах Владимире Воротынском, похороненном в Кирилло-Белозерском монастыре, на месте погребения которого действительно была построена церковь (ср.: С. Шевырев. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь, ч. П. М., 1850, стр. 10 - 11); спустя десять лет в том же монастыре был похоронен его брат - А. И. Воротынский. Во всяком случае, неправ Н. Костомаров, думающий (Ист. монограф., т. XIII, стр. 280 - 281), что речь идет о «победителе крымцев» М. И. Воротынском - известном полководце, к которому в 1567 г. обращались Сигизмунд II Август и Г. Ходкевич (см. в нашем издании ответные послания от имени Воротынского - стр. 257); М. И. Воротынский был казнен незадолго до написания комментируемого послания и похоронен в Кашине; лишь в начале XVII в. тело его было перенесено в Кирилло-Белозерский монастырь (ср. Никольский, ук. соч., стр. 5). ). Ино над Воротыньским церковь, а над чюдотворцом нет. Ворсгтыньской в церкви, а чюдотворец за церковию! И на Страшном спасове судищи Воротыньской да Шереметев выше станут: потому Воротыньской церковию, а Шереметев законом, что их Кирилова крепче. Слышах брата от вас некоего глаголюща, яко добре се сотворила княгиня Воротыньскаго. Аз же глаголю, яко не добре, по сему первое яко гордыни есть и величания образ, еже подобно царьстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися. И не токмо души не пособь, но и пагуба: души бо пособие бывает от всякого смирения. Второе, и сие зазор не мал, что мимо чюдотворца над ним церковь, а и един священник повсегда приношение приносит, скуднее сие собора. Аще ли не повсегда - сего хужайше, яко же множайше нас, сами весте. А и украшение церковное у вас вместе бы было, нно бы вам то прибылние было, а того бы розходу прибылного не было - все бы было вместе, и молитва совокупная. И мню и богу бы приятнее было. Во се при наших очех у Дионисия преподобнаго на Глушицах, и у великаго чюдотворца Александра на Свири (у Дионисия преподобного на Глушицах и у...Александра на Свири. - Дионисиев Глушпцкий монастырь находился вблизи Вологды; Александро-Свирский Троицкий - вблизи Олонца (ныне Карело-Финская ССР). ), только бояре нестрыгутся, и они божиею благодатию процветают постническими подвиги. Во се у вас сперва Иасафу Умному дали оловяники в келью, дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцом, да и поварня своя. Ведь дати воля царю - ино и псарю; дати слабость вельможе - ино и простому. Не глаголи ми никтоже римлянина оного, велика суща в добродетелех, и сице покоящася: и сие не обдержная бе, но смотрения вещь, и в пустыни бе, и то сотворяше вкратце, и бес плища, л никого же соблазни, яко же рече господь во Еуангелии: «нужно бо есть не прийти соблазном; горе же человеку тому, им же соблазн приходит!» («нужно бо есть не прийти соблазном: горе же человеку тому, им:же соблазн приходит». - Грозный здесь, как и в первом послании Курбскому (см. комментарий к этому посланию, прим. 9), искажает (по-видимому, сознательно) евангельскую цитату: вместо «нужда бо есть прийти соблазном» он пишет «нужно бо есть не прийти соблазном». ). Ино бо есть единому жити, и ино во общем житии.

Господие мои, отцы пренодобнии! воспомяните вельможу оного, иже в Лествицы, Исидора глаголемаго Железнаго, иже князь Александръский бе, и в каково смирение достиже? Тако же и вельможа Авенира царя Индейскаго, иже на испытании бысть, и каково портище на нем было? - ни куние, ни соболие. Таже и сам Иоасаф; сего царя сын, како царство оставя я до тоя Сииаридския пустыни пешь шествова, и ризы царския премени власяницею, и многия напасти претерпе, им же николи же обык, и како божественнаго Вар лама достиже, и како с ним поживе - царски ли или постнически? И кто бысть болий: царев ли сын, или неведомый пустынник? И с собою ли царев сын закон принесе, или по пустынникову закону поживе и после его? Множае нас сами весте. А много у него было и своих Шереметевых. И Елизвой Ефиопъский царь каково жестоко житие поживе? И Сава Сербъсгаш како отца, и матерь, и братию, и род, и други, вкупе же и царьство и с вельможами остави и крест Христов прият, и каковы труды постничества показа? Таже и отец его Неманя, иже Симеон, и с материю его Мариею, его для поучения, како оставя царство и багряница премениша ангельским образом, и кое утешение улучиша телесное, да небесную радость улучиша. Како же и великий князь Святоша, преддержавый великое княжение киевское, и пострижеся в Печерстем монастыри и пятьнадесят лет во вратарех бысть, и всем работаше знающим его, ими же преже сам владяше. И да толики срамоты Христа ради не отвержеся, яко и братиям его негодовати нань. Своей державе того ради укоризну себе вменяху, но ниже сами, ниже наречие инеми к нему посылающе, не могоша его отвратити от таковаго начинания до дне преставления его, но и по преставлении его от стула древянаго, на нем же седяше у врат, беси прогоними бываху. Тако святии подвизахуся Христа ради; а у всех тех свои Шереметевы и Хабаровы были. А Игнатия блаженного патриарха Цариграда, царева же сына бывша, его же в заточении замучи Варда Кесарь, обличения ради, подобно Крестителю, понеже бо той барда живяше с сыновнею женою, - где сего праведнаго положиши (Господие мои, отцы преподобнии! воспомяните...где сего праведного положиша? - Царь приводит в качестве примера ряд святых подвижников (монахов) знатного происхождения, известных ему из житийных и других источников. «Лествица райская» Иоанна Лествичника - византийское сочинение (руководство к иноческой жизни) VI в., несколько раз переводившееся на Руси (последнее издание - М., 1892). Царевич Иоасаф, царь Авенир - герои весьма популярной в древней Руси повести о Варлааме и Иоасафе (см.: Житие Варлаама и Иоасафа, изд. ОЛДП, ЬХХХУШ, СПб., 1887). Елизвой - эфиопский (абиссинский) негус Элесбоа; по легенде, сохранившейся в Четиях-Минеях (Великие Минеи Четий, октябрь 19 - 31, СПб., 1880, 1836 - 1837), он принял монашество после победы над царем-иудеем Дунасом (Зу-Нувасом) и жил в монашестве чрезвычайно суровой жизнью. Савва Сербский - сын сербского царя Стефана-Немани (XII - XIII в.), принял монашество в юности, был архиепископом Сербии; отец его Стефан отрекся от престола и постригся в монахи под именем Симеона в 1195 г. Рассказ о Савве и его отце содержится в «Степенной книге» (ПСРЛ, XXII, 388 - 392). Рассказ о Николае Святоше, князе Черниговском (XII в.), содержится в «Печерском Патерике» (см.: Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911, стр. 85 - 86 и 184 - 185; эпизода с «отогнанием» бесов от стула Святоши в «Патерике» нет; вероятно, эта легенда почерпнута Иваном IV из устной традиции). Игнатий - патриарх Константинопольский, сын императора Михаила Рангава (IX в.); о мучениях, понесенных им от императора Варды, рассказывается в «Степенной книге» (ПСРЛ, XXII, 344 - 345); однако здесь указывается, что Игнатий был замучен «не до конца» и при императоре Василии Македонянине вновь восстановлен на патриаршем престоле (там же, 350 - 351) )?

А коли жестоко в черньцех, ино было жити в боярех, да не стричися. Доселе, отцы святии, моего к вам безумнаго суесловия. Отвещание мала изрекох вам, понеже в божестве-яом писании о всем о сем сами множае нас, окаянных, весте. И сия малая изрекох вам, понеже вы мя понудисте. Год уже равен, как был игумен (В рукоп. добавл. и (также в ТЦП); испр. по К ). Никодим на Москве: отдуху нет, таки Собакин да Шереметев! А я им отец ли духовный, или начальник? Как себе хотят, - так живут, коли им спасение души своея не надобет! Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шепетания ((В рукоп. описка: шеперания (также в КП). ), и суесловия? И чесо ради? - злобеснаго ради пса Василья Собакина, иже не токмо ыеведущ иноческого жития, но ни видяща, яко есть чернец, не токмо инок, еже есть велико (ни видяща, яко есть чернец, не токмо инок, еже есть велико. - Подчеркивая, что инок выше чернеца, Грозный, очевидно, обозначает этими терминами две различных степени монахов, имея в виду под чернецами «новоначальных» (монахов, не имеющих степени), а под иноками - «малосхимников» (первая степень монашества; признаком малосхимников являлась мантия). ). А сей и платья не знает, не токмо жительства. Или бесова для сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова? Воистинну, отцы святии, несть сии черньцы, но поругатели иноческому житию (). Или не весте Шереметева отца Василия? Веть его бесом звали! И как постригся, да пришел к Троицы в Сергиев монастырь, да снялся с Курцовыми. Асаф, что был митрополит, тот с Коровиными, да межь себя бранитца, да оттоле сейм и почалося (Или не весте Шереметева отца Василия?...снялся с Курцовыми...да оттоле се им и почалося. - Отец И. В. Шереметева постригся в Троице-Сергиевом монастыре (под именем Вассиана) между 1537 и 1539 гг. По весьма вероятному предположению Барсукова (ук. соч., 78 - 79, 91), это «невольное» пострижение стоит в связи с борьбой боярских партий в период «боярского правления» (когда был свергнут с митрополии и Иоасаф, - см. выше, комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 23). Остальные подробности биографии В. Шереметева, упоминаемые царем, по другим источникам не известны. Указание Грозного, что В. Шереметев «снялся с Курцевыми» (родственники казначея Никиты Фуникова-Курцева, см. комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 45), Барсуков (ук. соч., стр. 79) понимает том смысле, что у В. Шереметева «вышли неудовольствия» с ними; однако «сънятися» чаще означает «собраться, соединиться, сойтись» (Срезневский, Материалы для словаря др.-русского языка, т. III, стлб. 783 - 784); можно поэтому предположить, что в борьбе, раздиравшей Троицкий монастырь, В, Шереметев и Курцевы составляли одну партию, а Иоасаф и Коровины - другую. Любопытно, что в этом послании Грозный с явным осуждением трижды поминает митрополита Иоасафа, близкого к течению «нестяжателей» (противников монастырского землевладения), в то время как в первом послании Курбскому Иоасаф упоминается в сочувственном тоне - как жертва боярского самовольства (см. выше, стр. 34). ). И в каково простое житие достиже святая та обитель - всем, разум имущим видети, видимо.

А дотоле у Троицы было крепко житие, и мы се видехом: и при нашем приезде потчивают множество, а сами чювственны пребывают. А во едино время мы своима очима видели в нашь приезд. Князь Иоанн был Кубенской у нас дворецкой. Да у нас кушание отошло приезжее, а всенощное благовестят. И он похотел тут поести да испити - за жажду, а не за прохлад. И старец Симан Шюбин и иныя с ним, не от больших (а большия давно отошли по келиам), и они ему о том как бы шютками молвили: «князь Ивансу, поздо, уже благовестят». Да сесь, сидячи у поставца, с конца ест, а они з другово конца отсылают. Да хватился хлебнуть испити, ано и капельки не осталося: все отнесено на погреб. Таково было у Троицы крепко, да то мирянину, а не черньцу (Таково было у Троицы крепко, да то мирянину, а не черньцу! - Речь идет о поездках царя в Троице-Сергиев монастырь в 1544 или 1545 гг. Любопытно, что после обеих этих поездок Грозный накладывал «опалу» на дворецкого Ивана Кубенского (ПСРЛ, XIII, 146 - 147 и 445 - 446); в 1546 г. И. Кубенский был казнен. Кубенские (Иван и его брат Михаил) - потомки ярославских князей, активные участники междоусобной борьбы во время «боярского правления» (сторонники Шуйских, см. выше, стр. 34 )! А и слышах от многих, яко и таковы старцы во святом том месте обреталися: в приезды бояр наших и велмож, их подчиваху, а сами пика-коже ни к чему касахуся, аще и вельможи их нужаху но в подобно время, но аще и в подобно время, - и тогда мало касахуся. В древняя же времена в том святом месте сего дивнеише слышах: некогда пришедши преподобному Пафнутию чюдотворцу живоначальной Троици помолитися и к чюдотворнову Сергиеву гробу, и ту сущей братии беседы ради духовной, беседовавшим им. И оному отойти хотящу, они же ради духовныя любви и за врата провожаху преподобнаго. И тако воспомянувше завет преподобнаго Сергия, яко за ворота не исходит, и вкупе и преподобнаго Пафнотия иодвигше на молитву. И о сем молитвовавше, и тако разыдошася. И сея ради духовныя любви, тако святии отеческия заповеди непрешраху, а не телесный ради страсти! Такова бысть крепость по святом том месте древле. А ныне грех ради наших, хуже и Песноши, - как дотудова Песношь бывала (Песношь... - Песношский Никольский монастырь (основан в конце XIV в.), находился недалеко от г. Дмитрова.). ).

А вся та слабость от начала учинила ся от Василия от Шереметева подобно (Испр. по смыслу; в рукоп. удобно (также в КЦП; в Т удобна). ), иконоборцем в Цариграде, царем Льву Исавру и сыну его Констянтину Гноетезному (царем Льву Исавру и сыну его Констянтину Гноетезному. - Византийские императоры-иконоборцы (см. выше, комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 1. ). Понеже Лев точию семена злочестия посея, Констянтин же всего царствующего града во всяком благочестии помрачи: тако и Васиян Шереметев у Троицы в Сергиеве монастыре, близ царствующего града, постническое житие своим злокозньством испроверже. Сице и сын его Иона тщится погубити последнее светило, равно с солньцем сияющее, и душам совершенное пристанище спасения, в Кирилове монастыре, в самой пустыни, постническое житие искоренити. А и в миру, тот Шереметев с Висковатым первыя не почели за кресты ходити (тот Шереметев с Висковатым первыя не почели за кресты ходити. - Иван Михайлович Висковатый - государственный дьяк и печатник (иностранцы называли его «канцлером»), один из наиболее выдающихся политических деятелей времени Грозного. Висковатый достиг значительного влияния еще при «избранной раде» и сохранил это влияние после учреждения опричнины [хотя царь в грамоте крымскому хану (см. комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 40) делал вид, что осуждает политику «Ивана Михайлова», последний еще долго оставался главой Посольского приказа и активным проводником внешнеполитической программы Грозного - ср. записки Генриха Штадена «О Москве Ивана Грозного» (1925, стр. 84 - 85)]; в 1570 г. Висковатый был казнен Грозным при не вполне ясных обстоятельствах. Отказ Висковатого (вместе с Шереметевым) участвовать в крестных ходах стоит, вероятно, в связи с религиозными «сумнениями», обнаруженными Висковатым в 1554г., когда он, протестуя против новых икон, «вопил во весь народ» и навлек даже на себя специальную соборную эпитимию, где ему предписывалось «ведать свой чин» и не воображать себя «головой», будучи «ногой» [см.: Акты Археограф, экспед., т. I, № 238; специальный «Розыск» по этому делу издан в Чтениях ОИДР (1858, кн. II, отд. III)].) ). И на то смотря, все не почали ходити. А дотудова все православное христианьство, и з женами, и со младенцы.ва кресты ходили, и не торговали того дни, опричь съестного, ничем. А хто учнет торговати, и на том имали заповеди. А то все благочестие погибло от Шереметевых. Таковы те Шереметевы! И нам видится, что и в Кирилове потому же хотят благочестие потребити. А будет хто речет, что мы на Шереметевых (В рукоп. описка: Шеремететевых. ) гневом то чиним, или Собакиных для, - ино свидетель бог и пречистая богородица, и чюдотворец Кирил, что монастырьскаго для чину и слабости для говорю. Слышал есми у вас же в Кирилове свечи не по уставу были по рукам братии на празник: ини и тут служебника смиряли. А Асаф митрополит не мог уговорити Алексия Айгустова, чтобы поваров прибавити перед чюдотворцовым, как при чюдотворце было немного, да не могли на то привести. Да и иных много вещей крепостных и у вас в монастыре творилося, и за малые вещи прежние старцы стояли и говорили. А коли мы первое были в Кирилове (В рукоп. сверху приписано: монастыре (в других списках нет).) в юности (А коли мы первое были в Кириллове в юности. - Имеется в виду, очевидно, поездка царя в Кирилло-Белозерский монастырь в 1545 г. (ПСРЛ, XIII, 147 и 446). ), и мы поизпоздали ужинатп, занеже у вас в Кирилове в летнюю пору не знати дня с ночию, а иное мы юностным обычаем. А в те поры подкеларник был у вас Исайя Немой. Ино хто у нас у ествы сидел, и попытали стерьлядей, а Исайи в те поры не было - был у себя в келий, и они едва его с нужею привели и почал ему говорити хто у нас в те поры у ествы сидел - о стерлядех и о иной рыбе. И он отвечал так: о том, о-су, мне приказу не было, а о чом мне был приказ и яз то и приготовил, а ныне ночь, взяти негде. Государя боюся, а бога надобе болыпи того боятися. Етакова у вас и тогда была крепость, по пророку глаголющему: «правдою и пред цари не стыдяхся». О истинно сия есть праведно противу царей вещати, а не инако. А ныне у вас Шереметев сидит в келий что царь, а Хабаров к нему приходит, да и иныя черньцы, да едят, да пиют что в миру. А Шереметев нивести с свадьбы, нивести с родин, розсылает по келиям пастилы, ковришки и иныя пряныя составныя овощи, а за монастырем двор, а на нем запасы годовыя всякия. А вы ему молчите о таковом великом пагубном монастырьском бесчинии. Оставим глаголати: по-:верю вашим душам! А инии глаголют будто де вино горячее потихоньку в келию к Шереметеву приносили: ано по монастырем и фряские вина зазор, не токмо что горячие. Ино то ли путь спасения, то ли иноческое пребывание? Али было нечим вам Шереметева кормити, что у него особныя годовыя запасы были? Милыя мои! доселе многия страны Кирилов препитывал и в гладныя времена, а ныне и самех вас в хлебное время, толико бы не Шереметев перекормил, и вам бы всем з голоду перемерети. Пригоже ли так Кирилову быти, как Иасаф митрополит у Троицы с крылошаны пировал, или как Мисайло Сукин в Никитцком и по иным местом, якоже вельможа некий жил, и как Иона Мотякин и инии мнози таковы же, который не любят на собе начала монастырьскаго держати, живут? А Иона Шереметев таково же хочет без начала жити, как и отец его без начала был. И отцу его еще слово, что неволею от беды постригся. Да и тут Лествичник написал: «видех аз неволею Постригъшихся, и паче вольных исправившихся». Да то от невольных! А Иону ведь Шереметева нехто в зашеек бил: про что так безчиньствует?

И будет такия чины пригоже у вас, то вы ведаете: бог свидетель монастырьскаго для безчиния говорил. А што на Шереметевых гнев держати, ино ведь есть его братия в миру, и мне есть над кем опала своя положити. А над черньцом что опалитися или поругатися? А буде хто молвит, что про Собакиных, и мне про Собакиных непрочто кручинится. Варламовы племянники хотели были меня и з детьми чародейством извести, и бог меня от них укрыл: их злодейство обьявилося и потому и ста лося. И мне про своих душегубцов непрошто мстить. Одно было ми досадно, что есте моего слова не подержали. Собакин приехал с моим словом, и вы его не поберегли, да и еще моим имянем и поносили, чему суд божий произошел быти. Ано было пригоже нашего для слова и нас для его дурость и покрыти, да вкратце учинити. А Шереметев о себе приехал, и вы того чтете и бережете. Ино уже не Собакину ровно; моего слова болыпи Шереметев; Собакин моего для слова погиб, а Шереметев о себе воскрес. Про что Шереметева для год равен мятежь чинити, да то кою великою обителию волновати? Другой на вас Селивестр наскочил, а однако его семьи (Варламовы племянники хотели были меня чародейством извести...Другой на вас Селивестр наскочил, а однако его семьи. - «Варламовы племянники» - это, очевидно, Калист, Степан и Семен Собакины, упоминаемые среди казненных, в царском Синодике [см. текст Синодика в «Сказании кн. А. М. Курбского» Устрялова (стр. 390) и в цитированной статье С. Б. Веселовского (стр. 338 - 340)]. Время казни Собакиных точно не известно; их возвышение относится к концу 1571 г., в связи с кратковременным браком Ивана IV с Марфой Собакиной (умерла 13. XI, вскоре после свадьбы); Калист (Калинник) Собакин выбыл из разрядных списков в 1573 г. (Древняя Российская вивлиофика, ч. XX, стр. 53). Во всяком случае, как прямо указывает царь, в начале «смущения» в Кирилло-Белозерском монастыре (т. е. за год до написания его послания) «еще Собакиных тогды перед нами измены не было» (см. стр. 189); в момент написания комментируемого послания царь, хотя уже знал об этой «измене», все-таки был попрежнему недоволен излишним пристрастием монастыря к Шереметевым за счет Собакиных. - «Селивестр», сходством с которым («однако его семьи») царь попрекает монастырь, - это, конечно, благовещенский протопоп Сильвестр, участник «избранной рады» (см. выше, комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 10 и 25); царь намекает, очевидно, что руководство монастыря, подобно Сильвестру, претендует на роль руководителя и наставника при нем. ). И што было про Собакина, для моего слова, на Шереметевых мне гневно, ино то в миру отдано. А ныне во истинну монастырьскаго для безчиния говорил. А не было бы страсти, Ино было и Собакину с Шереметевым непрошто бранитися. Слышах неоткоего брата вашея же обители, безумныя глаголы глаголюща, яко Шереметеву с Собакиным давная мирская вражда есть. Ино то ли путь спасения и ваше учительство, что пострижением прежния вражды не разрушити? Како же отрещися мира и вся, яже суть в мире, и со отъятием влас и долу влекущая мудрования соотрезати, апостолу же пове-левшу «во обновлении живота шествовати»? По господню же словеси: «оставите любострастных мертвых погребсти любо-страстия, яко же своя мертвеца. Вы же шедше возвещайте царствие божие». И только пострижением вражды мирския не разрушити, ино то и царства, и боярьства, и славы никоея мирския отложити, но кто был велик в бельцех, - тот и в черньцех? Ино то по тому же быти в царствии небесном: кто здесе богат и велик, тот и там богат и велик будет? Ино то Махметова прелесть, и как он говорил: у кого здесе богатьства много - тот и там будет богат; кто здесе велик и честен, тот и тамо. И ина многа блядословил. Ино то ли путь спасения, что в черньцех боярин бояръства не състрижет, а холоп холопъства не избудет? Да како апостолово слово: «несть еллин и скиф, раб и свобод: вси едино есте о Христе»? Да како едино, коли боярин по старому боярин, а холоп по старому холоп? А Павел како Анисима Филимону братом нарече, его существенаго раба? А вы и чюжих холопей к бояром не ровняете. А в здешних монастырех равеньство и по се время держа лося - холопем и бояром, и мужиком торговым. И у Троицы при отце нашем келарь был Нифонт, Ряполовскаго холоп, да з Вельским з блюда едал. А на правом крылосе Лопотало да Варлам невести кто, а княжь Александров сын Васильевича Оболенъскаго Варлам на левом. Ино смотри же того: коли был путь спасения, холоп з Вельским ровен, а князя доброва сын с страдники сверстан. А и перед нашима очима Игнатей Курачев, белозерец, на правом крылосе, а Федорит Стушшшн на левом, да ничим был от крылошан не отлучен, да и инде много того было и доселе. А в Правилех великаго Василия написано есть: «аще чернец хвалится при людех, яко добра роду есмь, и род имея, да постится 8 дней, а поклонов по 80 на день». А ныне то и слово: тот велик, а тот того болыни, - ино то и братьства нет. Ведь коли ровно, ино то и братьство, а коли не ровно, которому братьству быти? - ино то иноческаго жития нет. А ныне бояре по всем монастырем то испразнили своим любострастием. Да и еще реку сего и страшнее: како рыболов Петр и поселянин Богослов и станут судити богоотцу Давиду, о нем же рече бог, яко обретох мужа по сердцу моему, и славному царю Соломону, иже господь глагола, яко «под солнцем несть такова украшена всяким царьским украшением и славою», и великому святому царю Констянтину и своим мучителем, и всем сильным царем, обладавшим вселенною? - дванадесять убогих учнуть судити всем тем. Да и еще и сего страшнейше: рождыная без семени Христа бога нашего, и в рожденых женами болий креститель Христов - те учнуть предстояти, а рыболови учнут на 12 престолу се дети и судити всей вселенней. А Кирила вам своего тогды как с Шереметевым поставити - которого выше? Шереметев постригся из боярства, а Кирило и в приказе у государя не был (Как же отрещися мира...а Кирило и в приказе у государя не был. - Об антибоярских тенденциях Грозного в комментируемом посланий см. выше, стр. 464 - 466. - Цитата из Евангелия царем переделана (в подлиннике просто: «оставьте мертвым погребать своих мертвецов»; ср. об этом: И. Н. Жданов, ук. соч., стр. 143). - Кирилл Белозерский, основатель Кирилло-Белозерского монастыря, жил в XIV - начале XV в.; он был казначеем у своего родственника, московского окольничего Вельяминова. ). Видите ли, куда вас слабость завела? По апостолу Павлу: «не льститеся, тлят бо обычая благи беседы злыя». Не глаголи никто же студныя сия глаголы: яко только нам з бояры не знатся - ино монастырь без даяния оскудеет. Сергей, и Кирил, и Варлам, и Димитрей, и инии святии мнози не гонялися за бояры, да бояре за ними гонялися, и обители их распространилися: благочестием монастыри стоят и неоскудны бывают. У Троицы в Сер гневе благочестие иссякло и монастырь оскудел: ни пострижется нихто и не даст нихто ничего. А на Сторожех до чего допили? (А на Сторожех до чего допили? - Имеется в виду Саввин Сторожевский монастырь вблизи г.Звенигорода. Данное царем описание непробуднопьяного монастыря, которого даже и «затворить некому», напоминает известный сатирический памятник XVII в. - «Калязинскую челобитную». ) - тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава ростет. А и мы видали - братии до осмидесят бывало, а крылошан по одиннацати на крылосе было: благочестия ради болми монастыри распространяются, а не слабости ради.

Приидем же паки на Великаго Илариона списание, и тамо реченно есть: «Вси, иже мира сего отвергыпеися, иже образ иноческий приемшеи и крест Христов на рамо вземши, иже апостолом нарекшися наместницы, да возлюбим нравы их, их же образ носим, да последуем их, им же и ученицы нарекохомся, да возненавидим земная вся, яко же и отцы наши! Приидете, вопрошаем самовидца и слуги словесе божия, любимаго Христова ученика, возлегшаго на перси господня и почерпъшаго мудрость от них; приидите мятущийся в земленых; приидите на двое мыслящий, мирских не отвергъшеися, и вечную жизнь усвоивше; приидите вопрошаим Иоанна девьственника, и повесть ны полезная. Глаголи нам, глаголи Иоанне Богослове, что сотворим, да спасемся? Ними хитростьми муки избудем и вечную жизнь обрящем? Хотели быхом царствия небеснаго, но не истинно есть хощем, - не видимо бо есть то ныне. На любовь же мира сего укланяемся, любим злато, берем имение, любим храмы светлы, любим славу, и честь, и красоту, видима бо суть всем пред очима. Повеждь ны истинну, апостоле, и разсуди прю нашю, и смири ны, да вси едино мыслим. Сущий бо в нас богатии мниси безименныя укоряют, и безъименнии богатых осужают. Отвещай ны, красота апостольская Иоанне, отвещай к сим, громогласная уста, и возгласи: Аз же яко слышах и видех от самого словесе божия, такоже и проповедаю, и ни единаго же вас обинуюся, истинно и велегласно глаголю: «Не любите мира, ни яже суть в мире. Аще бо кто любит мир сей, несть любви отча в нем, яко все, еже в свете сем похоть плотьская и похоть очная, гордыни житейская. Несть от отца, но от мира сего. И мир сей мимо ходит и похоть его, а творяй волю божию пребывает вовеки». Се убо, о нем же мя вопрошаете, отвещах. Слышахом убо от тебе реченная, апостоле Христа бога, и вемы, яко истинна то есть. Но овем от нас угоден является глагол твой, понеже аки по них глаголет, другим же аки неугоден, им же премену жития им глаголаше: убо не можем увыкновенных оставити и начати необычное житие. Тяжко бо си творим, еже навыкше по обычней келий, и много имущей, и на вся взирающе, веселимся: таже паки во един час тщу и ничто же имущу сотворити ю, преже богату слышавшуся и множеством владеющу, паки же убогу и нищу от всех взываему быти? Таковых ради тяжка нам являются словеса твоя, о апостоле Христов! К сим же апостол: како убо словеса моя неудобь творима вам являются? Не аз ли есмь апостол глаголавшаго: «приидете ко мне вси тружающеися и обременении и аз покою вы. Возмите иго мое на ся, иго бо мое помазано и бремя мое легко есть»? Аз бо есмь благословеннаго бога апостол, незлобивый зватай в небесное его царствие. Звание же мое сицево: друзи возлюблении и братия, оставите земная, да небесная приимете. Пребудите в нищете на земли, да в вышних обогатеете. Пребудите во алкоте и в жажди во время се, и по мале прешедше в вечная жилища, и насытитеся, и возрадуетеся радостию неоскорбляемою. Егда в пагубу и во тще велю вы мирская отврещи? - но на восприятие сущих выше мира. Вем же, яко слабости ради вашея и невоздержания, сластолюбия же и златолюбия, и миролюбия словеса спасеная трудна вам бывают. Еже не по истинне собрати имение, и славну быти, не всем подобно в человецех бывают. А еже расточити собранная и раздаяти имение всем мощно есть и ни мале труде причастно. Аще бо хощете быти истиншш богочетцы и небеснии человецы, в земных себе ни мало вменяйте: потаитеся зде да тамо явитеся, помолчите ныне да тамо со дерзновением ко отцу возглаголете, и будете яко чада присная богу и наследницы царствия его. Се убо слышахом, братия, апостолово слово и учение, яко не обинуяся глагола нам. Сице, возлюбленная братия, да разсудим: их же житие в мире сем, ведуще, яко по времени когождо прешествие отсюду настоит, и сего ради понудимся, да не укоризны и смеха достойно житие поживем зде, паче же плача и муки достойни явимся, аще жизнь мира сего любезно лобзаим. Но подвигнемся, но потщимся, да в вечнем пребывалищи написани готови явимся в Вышнем Иерусалиме, во граде небеснем, иде же имена крестившихся написана суть, их же отход от сюду неведом, их же сам господь зватай, и путь, и вожь, и свет, и правитель в царствие небесное, их же образ ризный странен и нелеп, никоей же земли приличен, одеяние черность имущее, возвещающе зде сетованное и плачевное житие. Мы же образ таковаго одеяния носяще и приплетаемся земных вещей, яко мирьстии, учащаем нивы, исполняем гумна, украшаем храмы, удивляем до мы, приносим имя свое ко всем человеком, яко дивно. А о том, ямо же въскоре отидем, не хощем ни в мысли нашей помянути: то чим есмы хуждьши мирских. Мира держимся: еже бо видим у мирских что дивно, тогда всею силою подвизаемся, дабы у нас тоже было. А не помянем, яко того есмы всего отречени в пострига-нии нашем, и всего мира и яже суть в мире. Аще ли се лжа, да попытаемся, аще ли тако есть: не имеем ли сел, яко же и миръстии, не словут ли нивы чернеческия, и езера, и пажити скотом, и домове твердо ограждени, и храмы светли? не имеем ли ковчеги со имением твердо хранимы, якоже и мирстии домодержцы? не красуем ли ся блистанием златным и веселимся светлостию ризною и величаемся? не обеди ли и празницы мирских нами полни бывают? не мы ли взимающи мирския богати на обеде у себе посажаем, большее дерзновение хотяще к домом их имети? не на брацех ли у них мы председаем? не наша ли рука выше всех презвитер возвышаема, чаши прекращающи? не наше ли око вся седящая обзирает? не наше ли горло в народе пира бряцая многи укоры? Християне бо заповедь спасову творяще вводят ны в домы своя - ово молитвы ради, ово милостыню творяще. Мы же своего чина не храняще в мале поседим поникши, и потом возведем брови, таже и горло, и пием, донеле же в смех и детем будем. Его же пияньства мнози и мирстии хранятся. Мерзость бо им есть тоже и на нас есть видети безгодное упивание. Таковое бо безчиние и упивание троя вины приносит любящим его: первое - телеси недуг, второе - от человек укор и смех, третие - души падение и ума наступление. То ним лучыпи есмы мирских? - ни чим же. Не хвалу ли любим, а укоризны не терпим? Не светлою ли (В рукоп. описка: лю. )ризою и драгою красуемся, раздранныя же не хощем ни в келий нашей видети? Не принесшего ли приемлем с любовию, паче тща пришедшаго? Почто двери келий своих твердыми замками утвержаем? - яве, яко днешняго ради лежащаго в ней имений. И яко же епарху некоему умершу, мнози бояре на место его мздятся, богатьства ради сана того, и славы, и чести от всех. Тако и в нас, убогих, подобие мирское бывает: умершу бо коему игумену, или иконому, мнози от нас востанут, наместие его тщашеся прияти (и се таящеся един от другаго, а всем ведомо суще), ови мздами, а неимущей же ласками, яко змия, яд хотяще излияти на искренних. Что же се? - яве яко имения ради. Оле смеха достойно житие наше! Ни есть ни единаго же в нас преподобных отец, ревнующе добрым делом, молитве, бдению, посту, безоименьству, нищете самовольней и прочим таковым: но умерыну в нас коему бо-гату мниху, и душю свою того ради погубившу, оставшеи мы, ревнующе пагубе его, на место его въскакаем, и сладко си творим, в пагубе его и мы увязнути. Да онем их же житию и делом чюдеса последоваху им, не хощем житию ревновати и делом их подобитися, но сих, их же житию и имению пагуба последова, тем же ревнуем, злата ради и имения, еже имеша на мало дней, и отидоша нази от всех, яко и рожени. Да яко же в нас стари и неистови и лакоми на имение, и сверепи на жены, и до смерти не осташася любви именныя, - тацы же и юннии мниси по них суще; нравы яко отеческия приимше, держим и тем величаемся. И аки по отеческим следом воследующим, не ведуще окаяннии, яко же бо нелепо мертвец на конь всажен, тако же и мних власть в мире прием: но овому свое есть, еже во гробе вложится, овому же, еже в келий затворився плакати грех своих, и всячески нудитися, еже удалитися всего честнаго в мире сем. Аще ли мертвый на коне, инок же власть держа, то обое кроме естества. Мирскому бо мирская подобает строити, а иноку иноческий путь правити, не касающеся ни десных, ни шуих. Красно есть, во истинну, и мнозей хвале достойно, иже видети мужа в миру, отрицающася мира и иже в нем красных и легких, и отметающа имения и бывающа инока. Хульно же и проклято, еже видети мниха, сан в мире приемлюща и мирская строящу, и богать-ство беруща: он бо, надежею жизни вечныя, отметается жизни сея и бывает чадо свету и дни. Сей же, неверованием о жизни вечней, отметает обнищание, иже Христа ради обещася, и бывает друг свету сему, враг же божий по глаголу брата господня Иякова. Сего ради смеху бываем и поганым, и Христова вера хулится нас ради от них. Глаголют бо: како вы, мниси, поведаете бо жизнь вечную быти и воскресение мертвым, его же ради и постригаетеся? А ныне видим вы, и старыя и младыя, яко кождо вас власти от царя и от вельможь ищете, от бояр же имения, от убогих же чести и поклонения. Да како жизнь вечную мните (В рукоп. маните; испр. по П Ц. ), а сея жизни, и славы, и чести, и имения ни мало себе отмещете? Нам мнится, яко вы друг другу о жизни вечней лжете. На любви бо вашей света сего знати есть, яко не зело хощете оного жития: дадите нам имение ваше и злато, а вам вечная жизнь. Се же аз, братие, своима ушима слышах от некоего погана. И дивно ми есть, яко же и погании ведят о нашем неустроении и поношают ны, како достоит иноку быти олиховану всего во свете сем, иночьну быти житием и делом. Тем же аще поганым бываем в соблазн придержания ради света сего, кольми паче християном, ведущим и слышащим по вся дни в церквах жития святых и преподобных отец, и видящим им нас не по подобию тех живущих, их же образ носим, то чим странни являемся, свету сему делом нашим и нравом с мирскими счетающим нас. Се бо мысль наша, и беседа всегда, и советование, якоже и всех мирских жителей. Не о ползе душевней совокупление наше, и беседа, и совет, но о потребе. Егда бо ся совокупим, то не о горнем житии и о пользе душе в ней советуем, но о княжий пределии и набдении, о доброте милостивней, о прихожении християн, и о приношении их, и о красоте церковней, и о покаянии богатых сынов, и о любви бояр, о познании богатых, о богатьстве монастыря, о множестве сел, и о наместии игумене, и о приятии старейшиньства. Что же много начати и глаголати? но о всех сущих в мире сем и мыслим, и совещаемся, яко же и БСИ сущий в мире. Ни един же от нас мыслити или советует от сущих выше мира и о исправлении (Испр. по Ц; в рукоп. правлении. ) жития. Аще бо быхом тех искали, нане же нарекохомся, о том быхом и совет творили, и друг друга узревше со слезами быхом глаголали: како тя, брате, бог ведет, како идеши? И ответ быхом тако рекли: увы мне, брате мой, яко пришельствие мое удалихся, вселихся в пропасти темныя. Ты же сам, любезне, како? спеет ли ти «я? Ей! аще не бы господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя. Паки ин ко иному: како, брате? Яко падохся и не имам дерзновения в молитве к богу, но студом и срамом покрываюся. Аз согреших на небо и пред тобою и уны во мне дух мой, во мне смутися сердце мое. А ты, брате, како? Яко исполнися зол душа моя и живот мой аду приближися, привменен бых с низходящими в ров. Ты же како? Мне убо жадит сердце к богу подвигнутися, и дух мой загорается на любовь его: но плоть немощна, брате мой, и мысль разслабляющи, и не вем, что сотворю. Но молю тя, возлюбленне, помози ми, в молитве твоей, цы господь укрепит мя. Ин паки другаго вопрашает: како, брате? Возскорбех печалию моею, и смутихся от гласа вражия, и от стужения грешнича, глаголю-щаго: несть ти спасения в бозе своем. Господь же заступник ми есть. А ты, брате? И мене одержаша болезни смертныя, и потоцы беззакония смутиша мя, и болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя уже сети смертныя, и в скорби моей точию господа призываю, - цы господь поможет ми. Сам же како пребывавши, любимиче? О возлюбленне о Христе! увы мне, яко внидоша воды соблазныя до душа моея! углебох в тимении блуднем, и несть постояния. Приидох во глубины грехов-ныя и буря потопи мя отчаяния. Другому паки глаголюща: во мне смутися сердце мое исхода ради, и страх смертный нападе на мя, боязнь и трепет Страшнаго судшца прииде на мя, и покры мя тма недоумения, что сотворити: но возвергну печаль на господа, да той сотворит, яко же хощет. Хощет бо всем человеком спастися! О братие возлюбленная ми о Христе! Слышасте уже, яко повыше назнаменах, како совет творят, иже воистинну в мире сем аки гости и пришельцы суть: иже аще тако скорбят зде, во оном веце не опечалятся. Иже бо зде сами предадятся скорбем и печалем, тамо пикая же печаль срящет их, но веселие и радость, и дарове вечнии, и житие с господем богом. Аще бо и кож до нас па дается, но по вся дни о душе да мыслит и глаголет, а не о мирских. То яве есть, яко поможет ему господь и укрепит. И добро бо нам, яко пришельцем и странником, зде скорбети о отечестве нашем, и друг другу съвопрошатися о путех, лежащих ко граду их, и о приседящих разбойницех, и како возмощи без вреда пройти. Вси же путницы не соступают на иныя стезя с пути ведущего их во град, вонь же идут. Аще ли сступят, зело укаряют свое шествие, глаголюще: какого убо укора несм достойни, о том беседующа и то въступающе не на неже изыдохом, ни амо-же грядем? Но да увемы, от чего же в нас бывает дым (да мне зрится), аще не от огня? Сице и беседа мирская, аще не от любви мирския: любим бо мир, да и глаголем о нем. Его же бо не имеет храмина - двери не износят; и его же бо сердце не имеет - уста не глаголют. И на беседовании нашем знати есть любовь сего жития во уме есть нашем, еже и на нравех наших истее увесться. Иде же бо царь сущим под ним дает, яко же достоит, ту же и мы с мирскими смешающеся, просим у него потребы. Что ради? Еда стражем о нем и до крове борем? еда дань ему платим? егда кую потребу от нас имать? Не имать ли кому даяти, воем, и всем стражем, и борющим по нем, ту же и мы мятемся, от них же свободил ны бе Христос беспечальным житием, претыкание миру бывает. Аще ли глаголем: спасения ради своего дают нам эцарие и боляре его (Испр. по ЦП; в рукоп.: боляре его и царь ей (сходно в КТ) ). Все добро спасения ради, но да блюдемся, егда не по онех умышлению дают нам милостыню, но по нашему прошению. Аще бо быхом хотяще без осужения приимати от них, паче полезнейше к богу припадали быхом, и у того просили быхом, глаголюще: Господи! ты вся веси, ты веси, что требует тело наше о кормли и одежди, и яко же волиши, тако устрой. Токмо спасения души и прощения грехов от человеколюбия твоего прошу, а о довели плоти моея создавый мя сам веси, что требую. И тогда седящим нам в келий, комуждо, аще бы кто что принесл потребное нам, то яко от бога со благодарением прияли быхом, или от царя, или от некоего властелина, или проста людина: нашю бо потребу мощен есть всяк человек сотворити. Не многоценна бо одежа и проста кормля довлеег нам, - проста бо одежа и кормля мощен есть кождо нас (аще бо хощем, можем), и без приимания чюжаго, стяжати от рукоделия своего. Аще ли любим взимати от них, и теми потребу имети, то осудит ны вдовица и оградник, ова от руку своею кормяще чада си, ов же на лискари тружаяся и кормя всех сущих в дому своем. Мы же, единицы, безженнии, и безчаднии, и бездомови, в лености своей не хотяще от руку своею единаго хлеба стяжати, и сего ради, яко безручни от чюжия силы насыщаемся. Аще ли кто от нас глаголет: с миряны сключилося есть жити, и близ мира, да нужа ны есть приимати, еже аще дают ны. Худ той извет есть, братие. Спаситель наш Христос не в мире ли бысть, и апостоли его вси (В рукоп.: то егда имяху что (сходно в К); испр. по П. ) что тогда имяхую разве пять хлебов и двою рыбу? И на предание Христово двема ножема токмо обрестися в них. И нудяще я неи-меньство, яко же и в другая времена и класы истирающе ясти. Что же ли речем, лише того имеюще, и последний апостолом именующеся (да, имяны их любим зватися, жития же их не подражаем)? Еже бо излише покрова телу и насыщения утробе востребуем что, - уже не нужею, но изволением попираем обет. Почто же и взываем преже нас бывшыя иноки святыми отцы, а сами ныне не хощем, яко сынове их, отец своих нравы и делы краситися? Тем же елико лише онех мира держимся, толико же их отрицаемся: не суть отцы наши».

Последи же многа (Вставлено по смыслу; в рукоп. нет (нет также в КТЦП ) о сем писано бышя, аз же се волею премину: понеже высота словеси мало небес не превосходяще, иже хотяше вам о сем быти, не мала туга и скорбь, душя вашя объяти хотяше. Понеже яко равно аггелом, толико отстояще от нынешняго жития сих святых пребывания, яко не токмо телеси, но и самая душя Христа ради не брегущи, на земли сущи, со ангелы жительствующе, яко же написа о сих Великий Иларион, подобно яко же во Ануфрии Великаго житии лежит. Мы же к коньцу слова да речем Великаго Илариона: «Увы мне, единому ум уступает ми, помянувше любовь, юже имяху ко господу преподобнии тии, яко тако пожиша любве его ради, и вся та претерпеша, да угодницы Христови прозовутся. Мы же аще и един час главою поболим, или прыщь на теле нашем узрим, то в борзе всем знаемым нашим возвещаем. Аще ли разболимся, то не яко иноцы, но яко мирстии: осядут бо ны и друзи наши советы творяще, кое убо былие ключается на оздравление наше. Тогда же и женьския руки тело наше осязают и мажют, льготу творяще. Отходят же воздыхающе, и мы по них зряще жалим си и до слез. И от сего разумети есть, яко ни в начатце отметания нашего, ни в юности, ни в старости, ни в здравии, ни в болезни, ни во исход души, мира сего отметаемся, но и еще любим и держимся его неотступно, донелиже и душа наша в теле нашем есть».

Сия убо написахом мало от многа. Аще хощете высочайши сего ведети, и вы сами болыни нас весте, и много в божественом писании о (В рукоп. нет; вставлено по Т. ) сем обрящете. И будет помните то, что яз Варлама из монастыря взял, ево жалуючи, а на вас кручиняся; ино бог свидетель - нпкако же иного ничего для, развее того для велели есмя ему быти у себя - как пришла волна та, а вы к нам немного известили, и мы Варлама приказали про его безчиние посмирити по монастырскому чину. А племянники его нам сказывали, что ему от вас для Шереметева утеснение велико. А еще Собакиных пред нами и тогды измены не было. И мы жалуючи их, велели есмя Варламу у себя быти, а хотели есмя его распросити: за что у них вражда учинилася? да и понаказати его хотели, чтобы в терпении был, что будет ему от вас скорбно, зане же иноком подобает скорбьми и терпением спастися. И зимусь по него потому не послали, что нам поход учинился в Немецкую землю (поход учинился в Немецкую землю. - Как справедливо указал И. Н. Жданов (Сочинения царя Ивана Васильевича, стр. 98 - 99), речь идет о походе на шведскую Ливонию в начале 1573 г. (см. выше, комментарий ко второму посланию Иоганну III, прим. 1). ). И как мы ис походу пришли, и по него послали, и его розпрашивали, и он заговорил вздорную - на вас доводити учал, что будто вы про нас не гораздо говорите со укоризною. И яз на то плюнул, и его бранил. И он уродъствует, а сказывается прав. И яз спрашивал о его жительстве, и он заговорил невесть что, не токмо что не знаючи иноческаго жития или платил, - и того не ведает, что на сем свете есть черньцы, да хочет жити и чести себе по тому же как в миру. И мы видя его сотониньское разжение любострастное, по его неистовому любострастию, в любострастное житие и отпустили жити. А то сам за свою душю отвещает, коли не ищет своей души спасения. А к вам есмя его не послали, воистину, потому: не хотя себя кручинити, а вас волновати. А ему добре хотелося к вам. А он мужик очюнной врет и сам себе не ведает что. А и вы не гораздо доспели, его прислали кабы ис тюрмы, да старца соборново кабы пристав у него. А он пришел кабы некоторой государь. А вы с ним прислали к нам поминъки, да еще ножи, кабы не хотя нам здоровья (прислали к нам поминъки, да еще ножи, кабы не хотя нам здоровья. - Преподнесение ножа в качестве «поминка» (подарка) считалось враждебным актом: именно такой «поминок» за два года до кирилло-белозерских монахов летом 1571 г., после разграбления крымцами Москвы, послал царю крымский хан Девлет-Гирей (ЦГАДА, Крымская посольская книга № 13, л. 404). Несмотря на все свое стремление в тот трудный момент не ухудшать отношений с Крымом, царь отказался принять этот «поминок» - «ножа имать не велел» (л. 404 об.). ). Что с такою враждою сотонинъскою поминъки к нам посылати? Ано было его отпустити, а с ним отпустити молодых черньцов. А поминъков было в том кручинном деле лепригоже посылати. А ведь соборной он старец ни прибавил, ни убавил ничево, его не умел уняти, что захотел - то врал, а мы чего (В рукоп. ошибочно дважды чего. ) захотели, того слушали: соборной старец не испортил, ни починил ничего. А Варламу есмя не поверили ни в чем. А то есмя говорили, бог свидетель и пречистая и чюдотворец, монастырьскаго для безчиния, а не на Шереметева гневаючися. А будет хто молвит; что так жестоко, ино су совет дати, по немощи сходя, что Шереметев без хитрости болен, и он ежь (В рукоп. нет; испр. по ЦП. ) в кельи да один с келейником. А сход к нему на что, да пировати, а овощи в кельи на што? Досюдова в Кирилове и иглы было и нити лишние в кельи не держати, не токмо что иных вещей. А двор за монастырем, да и запас на что? То все беззаконие, а не нужа. А коли нужа, и он ежь в келий как нищей крому хлеба да звено рыбы, да чаша квасу. А сверх того коли вы послабляете, и вы давайте колко хотите, только бы ел один, а сходов бы да пиров не было, как преже сего у вас же было. А кому к нему прийти беседы ради духовныя, - и он приди не в трапезное время: ествы бы и пития в те поры не было - ино то беседа духовная. А что пришлют братия поминков, и он бы отсылал в монастырьския службы, а у себя бы в келий никаких вещей не держал. А что к нему пришлют, то бы разделяли на всю братию, а не двема, ни трема по службе и по страсти. А чего мало - ино держати на время. А иное что пригоже, ино и его тем покоити. А вы бы его в келий и монастырским всем покоили, только бы что безстрастно было. А люди бы его за монастырем не жили. А и приедут от братии з грамотою или з запасом и с поминъки, и они поживи дни два-три, да отписку взяв да поедь прочь: ино так ему покойно, а монастырю безмятежно. Слыхали есмя еще малы, что такая крепость у вас же была, да и по иным монастырем, где о бозе жительство имели. И мы сколько лутчего знали, то и написали. А ныне еете прислали к нам грамоту, а отдуху от вас нет о Шереметеве. А написано, что говорил вам нашим словом старец Антоней о Ионе, о Шереметеве, да о Асафе Хабарове, чтобы ели в трапезе з братнею. И я то приказывал монастырьскаго для чину, и Шереметев себе поставил кабы во опалу. И я сколько уразумел, и что слышал, как делалося у вас и по иным крепким монастырем, и я то и написал, повыше сего, как ему жити покойно в келий, а монастырю безмятежно будет: добро и вы по тому учините ему покой. А потому ли вам добре жаль Шереметева, что жестоко за него стоите, что братия его и ныне не престанут в Крым посылать, да бесер-меньство на христианьство наводити? (что братия его и ныне не престанут в Крым посылать, да бесерменьство на христианьство наводити.- Это обвинение в «наведении» крымцев на Русь можно понимать в двояком смысле. Сам Иван Васильевич Большой Шереметев считался в миру даже излишне рьяным противником Крыма - в первом послании Курбского царь упоминал его неудачный поход на крымцев в 1555 г., а в письме к хану обвинял его в том, что он «ссорил» Русь с Крымом (см. выше, комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 40); царь мог, поэтому, обвинять Шереметева в том, что он своей враждебностью к «бесерменам» провоцировал их к нападениям на Русь. Но поскольку в комментируемом месте речь идет не об Иване Большом, а о его братьях - Иване Меньшом и Федоре то обвинение царя повидимому, надо понимать в буквальном смысле. В 1912 г. С. К. Богоявленский опубликовал замечательный документ, к сожалению до сих пор не изученный историками: протокол допроса царем двух бывших русских пленников, вернувшихся из Крыма. Допрошенные лица, Костя и Ермолка, сообщили, между прочим: «изменяют тобе, государю, бояре Иван Шереметев, да брат его Федор, а измена их, сказывают, то: как приходил царь к Москве, и Москву царь зжег[речь идет о походе Девлет-Гирея в 1571 г.], и Иван да Федор Шереметевы на Москве пушки заливали, норовя Крымскому царю, чтоб против царя стоять было нечем...А как был царь на Молодях [речь идет о походе 1572 г.], и царь присылал к Ивану да и Федору Шереметевым крымских татар двунадцать человек для вестей...И приказывали Иван да Федор с теми татары к царю, и царь по Иванову да по Федорову приказу, услышав то, поворотился, блюдясь тебя, государя». (Чтения ОИДР, 1912, кн. II, отд. III, стр. 29-30). Хотя памятник этот написан несколько позднее, чем комментируемое послание (упоминаемый в допросе Аф. Нагой вернулся из Крыма в ноябре 1573 г.), но он близок к нему по времени и может служить хорошим комментарием к словам царя. ) А Хабаров велить мне себя переводити в ыной монастырь: и яз ему не ходатай скверному житию. Али уже больно (Испр. по П; в рукоп. большое (также в КЦ; в Т болтее). ) надокучило. Иноческое житие не игрушка. Три дни в черньцех, а семой монастырь. Да коли был в миру - ино образы окладывати, да книги оболочи бархаты, да застешки и жюки серебряны, да налои избирати, да жити затворяся, да кельи ставити, да четки в руках. А ныне з братею вместе ести лихо. Надобе четки не на скрижалех каменных, но на скрижалех сердец плотян. Я видал - по четкам матерны лают! Что в тех четках? И о Хабарове мне нечего писати как себе хочет - так дурует. А что Шереметев сказывает, что его болезнь мне ведома: ино ведь не всех леженек для разорити законы святыя.

Сия мала от многих изрекох вам любви ради вашея и ино-ческаго для жития, им же сами множае нас весте. Аще хощете, - обрящете много в божественом писании. А нам к вам болши того писати невозможно, да и писати нечего. Уже конец моих словес к вам. А вперед бы есте о Шереметеве и о иных о безлешщах нам не докучали: нам о том никако ответу не давати. Сами ведаете: коли благочестие не потребно, а нечестие любо! А Шереметеву хоти и золотыя сосуды скуйте и чин царской устройте, - то вы ведаете. Уставьте с Шереметевым свое предание, а чюдотворцово отложите: будет так добро. Как лутче, так делайте! Сами ведаете как себе с ним хотите, а мне до того ни до чего дела нет! Вперед о том не докучайте: воистинну ни о чем не отвечивати. А что веснусь к вам Собакины от моего лица злокозненную прислали грамоту, - и вы бы с нынешним моим писанием сложили и по «логням разумели, и потому вперед безлепицам верили.

Бог же мира и пречистыя богородицы милость, и чюдотворца Кирила молитвы буди со всеми вами и нами. Аминь. А мы вам, господне мои и отцы, челом бием до лица земнаго.